Глава III. Часовня святого Петра

Часовня святого Петра действительно находилась на отшибе, почти у самой ограды, из-за которой к ней протягивали свои лапы мощные дубы. Её окружало небольшое старое кладбище с каменными надгробиями. Выстроенная из того же серого камня, что и сам замок, часовня была свидетелем тех же войн и трагедий, и это словно бы отразилось на её облике. Строгие линии без малейших излишеств, черепичная остроконечная крыша, узкие окошки-бойницы, всё просто и вместе с тем основательно. Внутри располагались склепы древних владельцев замка, величественные в своём вечном безмолвии. Линсдейл облокотился о гробницу сэра Ральфа Грэя, которая доходила ему до груди, и вопросительно посмотрел на своего собеседника.
— Я вас слушаю.
Брюнет снова воззрился на него своими глазами странного вишнёвого оттенка и сообщил:
— Думаю, нам следует познакомиться поближе.
— Знаете, я не по этой части, — покачал головой владелец Чиллингема. Может, в этом всё дело, это и есть та беспокоящая Томаса червоточинка? Брюнет хмыкнул.
— Я тоже, так что не переживайте. Нет, я имел в виду, познакомиться так, как вы познакомились с моей ассистенткой.
Томас Линсдейл замер. Нет, он не был удивлён, что Джулия поделилась со своим шефом историей их с Томасом знакомства, но этот парень...как его... Данияр... ну и имена у этих русских... он говорил таким обыденным тоном, будто встречи в ноосфере для него такая же банальность как утренний туалет. И это настораживало. Он не похож на медиума, этот красавчик в шёлковой рубашке, он вообще не похож ни на кого, откуда в его голове взялась эта просьба? Третий баронет Уэйкфилд не привык игнорировать подобные вещи. Слишком дорого они могут обойтись.
— Сядьте на скамью и расслабьтесь, — командовал меж тем Данияр, — я постою, мне неважно. Входите на свой уровень очень медленно. Ни одного неосторожного шага.
На свой уровень?
— В определённый момент вам покажется, что вы попали в густой, непроглядный белый туман. Не бойтесь. Вам ничто не угрожает. Но не пытайтесь разорвать контакт раньше времени. Я вас туда проведу, я же и верну обратно. Никакой самодеятельности, я не шучу. Вы готовы?
Теперь Томас Стэнли Линсдейл уже и не знал, готов ли он. Что, чёрт побери, этот тип о себе возомнил? Но тут взгляд заволокла уже знакомая пелена. Его собеседник без лишних церемоний, решив, видимо, что Томас колеблется чересчур долго, сам каким-то образом установил с ним контакт и медленно, но верно, осторожно и как-то даже бережно подталкивал его куда-то... куда-то, где Томас никогда не был. Знакомые по спиритическим сеансам ландшафты промелькнули перед ним, как пейзажи в окне поезда, и привычный мир утонул в туманном мареве. Туман обволакивал мягко, но настойчиво, определить, где верх, где низ, было невозможно, туман колыхался и стекал по волосам тонкими струйками. С трудом обретя равновесие, Линсдейл увидел рядом с собой знакомую фигуру. Брюнету туман не доставлял ни малейшего дискомфорта. Он стоял, скрестив руки и опершись на белое клубящееся облако, хотя как это было возможно?
— Вот вы и у меня в гостях, — улыбнулся Данияр, и глаза его полыхнули багровым.

*    *    *

Очнулся Линсдейл там же, где и был: на скамье около гробницы Ральфа Грэя. Данияр сидел рядом на полу и с интересом следил за тем, как его визави пытается прийти в чувство. Помогать Томасу в этом Данияр явно не собирался.
Прошло порядка получаса, прежде чем Линсдейл сфокусировал взгляд на своём собеседнике, и взгляд этот выражал смесь самых разных чувств.
— Как?... — только и смог спросить медиум.
— Я же открыл вам всё, что вам надо было знать. А, соответственно, моё приключение в Дэйр-эз-Зоре вы тоже должны были увидеть.
— Я увидел, — прошептал Линсдейл, — но... как такое может быть? Получается, что вы...
— Я инкуб, — спокойно сообщил Данияр и уселся поудобнее. — Можете почитать в средневековых бестиариях, там про это написано очень подробно и даже с каким-то смаком. В моём положении есть как свои плюсы, так и свои минусы, но эту игру я проиграл и нечего жаловаться. Мы ведь с вами похожи, сэр Томас, очень похожи, два молодых идиота, по незнанию вторгшихся в запретные места. Только вы уже отмучились, а я свою нынешнюю природу изменить не в силах. Но, надо признать, у нас были и разные оппоненты. Вряд ли один сволочной дух может конкурировать с демиургом. Но я отвлёкся. Вся эта демонстрация была произведена с одной-единственной целью, чтобы вы поняли: я нахожусь на несоизмеримо другом уровне восприятия. И если я говорю вам, что печать колеблется, вы должны мне верить. Ради блага вашего и не только.
— Подождите, — пробормотал Томас, — у меня что-то в голове не укладывается. Если я правильно понял, человеческое в вас лишь обличье?
— И то не совсем. Иногда приходится носить линзы. Слушайте, я не чёрт с рогами, если вы этого опасаетесь. Я вполне себе неплохо живу на нашей бренной земле, занимаюсь любимым делом и уж точно не совращаю никого по примеру Мефистофеля. Я не спорю с господом богом, тем более, что его и нет. Да вы это знаете не хуже меня. Мне вполне уютно в своём амплуа гедониста и прожигателя жизни. И всё-таки я бы не стал вас ставить в известность о своей... м-м-м... натуре, если бы не то, о чём я вам говорил. Признаюсь, мне чужды многие ваши морально-этические нормы, мне, вообще-то, плевать на все заповеди и я не склонен к благотворительности...
— Тогда как вас понимать? — Линсдейл словно бы смирился с обрушившейся на него информацией и только непроизвольно приглаживал волосы. — И вы так и не пояснили, какую опасность вы имеете в виду.
— Покажите руку, — вдруг резко сказал Данияр. Томас вздрогнул и закатал левый рукав. Несколько минут его собеседник пристально разглядывал бледно-розовый немного кривой шрам, протянувшийся от кисти до локтя, потом сплюнул.
— Юлькина работа?
Линсдейл кивнул.
— Ну и варварство... Это она продумала весь этот цирк с конями? Я так и думал. Настоящая живодёрка.
— Но это сработало.
— Не обольщайтесь. Да, кстати. Я как-то упустил один момент во всей этой военно-полевой хирургии. Вы спали с ней после этого обряда?
У Линсдейла глаза полезли на лоб.
— С чего это вдруг?
Данияр посмотрел на него, как на конченого идиота.
— Если уж браться за ритуалы на крови, то действовать по всем правилам. Вы, конечно, заставили этого изувера захлебнуться практически ценой собственной жизни, ну и дальше что? Вам надо было закрепить результат, вколотить эту падаль туда, где ему самое место, а такие вещи скрепляются только одним способом: торжеством жизни над смертью. Вы об этом не подумали? Согласен, вы были обессилены потерей крови, но, знаете ли, человечество придумало массу способов обойти препятствия такого рода. Или в вас заиграли все эти предрассудки насчёт измен и всего такого? Ну ладно вы, но от Юльки я такой поверхностности не ожидал... Или она тоже опасалась совратить возлюбленного подруги? Идиотка, и это при её-то арматуре вместо нервов. Не смотрите на меня так, я предупреждал, что вся ваша мораль для меня гроша ломаного не стоит. А вот то, что ваш палач потихоньку раскачивает свою клетку — это очевидный и непреложный факт.
— Но в случае с сибирской колдуньей это сработало.
— Там на десятки миль никого в округе, а местные ни за какие коврижки не приблизятся к этому кургану. Сарым не на кого охотиться, а Джон Сэйдж ненавидит лично вас, а после того, что вы с ним сделали, ненавидит стократ сильнее. И он потихоньку подтачивает свои оковы, я это чувствую, я это ощущаю всеми фибрами моей продажной души. Но! Он вас опасается. Он не дурак, он понял, что вы можете дать отпор, теперь вы знаете, как. А что насчёт вашей жены и ребёнка?
Линсдейл побледнел ещё сильнее. Он откинулся на спинку каменной скамьи и посмотрел на Данияра со странной смесью ужаса и недоверия в глазах.
— У нас нет детей.
Данияр молчал. Долго. Несколько раз обошёл вокруг гробницы, заложив руки за спину, словно собираясь с мыслями, а потом резко обернулся к владельцу Чиллингема.
— Ваш жена ждёт ребёнка, милорд. Срок пять дней. Пол предсказать не могу, на этом этапе невозможно предсказать вообще ничего, кроме самого факта. Но поверьте: Олеся беременна.
— Что? — внезапно осипшим голосом переспросил Томас. — Откуда... с чего вы это взяли?
— Вы пропустили мимо ушей всё, что я открыл вам в тумане? Я инкуб. Я искуситель, моя задача — обольщать женщин, а для этого нужна информация. Мне достаточно несколько минут смотреть на женщину и я знаю о ней всё. Все её тайные желания, эрогенные зоны, лунный цикл. А беременность — она как маяк, сверкает так, что не заметить невозможно. — Он несколько секунд смотрел Томасу в глаза. — Вы занимались с ней любовью пять дней назад. А так же вчера и позавчера, но это уже не имеет никакого значения. Пять дней назад у вашей жены наступил срок зачатия, ну и, собственно, так и произошло.
— Ну хорошо, ну допустим... — Кажется, последние слова Данияра шокировали сэра Томаса куда сильнее всего остального. — Но причём здесь Олеся, господи боже ты мой?
— Не будьте ребёнком. Женщина в её положении крайне уязвима для... сторонних воздействий. Мимо такой наживки ваш маньяк не пройдёт, тем более, что ему понадобится совсем немного сил для того, чтобы поймать её. Она слаба и беззащитна, она не медиум, она не сможет противостоять губительной силе вашего палача. И он чувствует это. Он не дотянется до, скажем, Дежанси, потому что это нормальный крепкий мужчина, а вот беременная женщина... И к тому же ваша жена. Есть ли лучший способ свести вас в могилу? Слушайте, да что я вам, как несмышлёнышу, всё разжёвываю и в рот кладу? Подумайте головой. Подумайте, иначе будет поздно. Когда вы почувствуете вибрацию, вашу Олесю, возможно, будет уже поздно спасать.
— Отчего вы так уверены в этом? — Линсдейл понимал, что его демонический собеседник прав, но, как утопающий за соломинку, хватался за последние обрывки логики.
— Вы знаете, я сейчас развернусь и уйду. Вы мне надоели. Ваше упорное недоверие не делает вам чести. Думаете, я вам лгу? Для этого, что ли, я притащил вас в туман и заставил просмотреть всю мою исключительно грешную жизнь?
— Вы сказали, вам плевать на всех с высокой колокольни. Откуда такая забота обо мне или моей жене?
Данияр внезапно рассмеялся, чем вызвал у Томаса оторопь.
— А мне и нет дела. Но, повторюсь, я гедонист. Я люблю хорошо проводить время, люблю получать от жизни удовольствие и не люблю, когда мне в этом пытаются помешать. Ваш чёртов палач меня раздражает, он, как мерзкая мокрица посреди цветника. Он жаждет боли и страданий, он получает наслаждение от пыток и прочих изуверств, он поднаторел в этом. Его тёмные стремления меня угнетают, он словно отравляет своей чёрной злобой эти стены, как угарный газ, который ты не почувствуешь, пока он не победит тебя. И этого я ему с рук не спущу. Я не хочу дышать одним воздухом с этой тварью. Я не для этого сюда летел. А если попутно получится отвести от вас или Олеси угрозу — считайте это побочным эффектом. Положительным побочным эффектом. Я делаю это ради себя, милорд. Не ради вас. Но вы мне симпатичны, поэтому я немного лукавлю. Мне была бы неприятна ваша смерть. И смерть Олеси. Я вообще очень не люблю, когда умирают люди. Вам всё понятно, ваша светлость?
Томас Линсдейл утёр вспотевший лоб.
— Но прошло три года...
— И может пройти ещё три. Или тридцать три. Или вечность. Но скорее всего ваш упырь постарается уложиться в отведённые природой девять месяцев. И он старается. Очень старается. Послушайте меня. Я понимаю, у вас некоторым образом шок. Я понимаю. И всё же, возьмите себя в руки и подумайте головой: если эту тварь можно убить, надо делать это сейчас. Пока он не взломал свою клетку, пока не успел никому навредить. В конце концов, пока я тут, у вас в гостях.
Томас сидел молча. Слишком много всего, слишком много. Он был вынужден верить этому щёголю в чёрном шёлке, потому что если Олесе грозит хоть малейшая опасность... Но что этот... это существо может предложить? И можно ли ему доверять?
Данияр наблюдал за этими душевными метаниями с плохо скрываемой усмешкой.
— Если вас интересует способ, которым я намереваюсь убить вашего палача, то это мои проблемы, вас они не касаются. Во многих знаниях многие печали. Скажу лишь, что вполне справлюсь в одиночку.
— Вы, кажется, утверждали, что вы не убийца.
— Кому-то приходится доделывать за вами то, что вы так неосмотрительно прервали на полпути. Ладно, сделанного не воротишь. Хоть развлекусь немного.
— И что вы потребуете в оплату?.. — Томас вдруг осёкся, глядя на собеседника.
Данияр снова надолго замолчал. Потом, когда Томас хотел было уже повторить мучивший его вопрос, вдруг подошёл так близко, что щеки касалось лёгкое, тёплое дыхание. Совсем человеческое.
— У меня есть свой кодекс чести, милорд. Я не трогаю беременных женщин, это может быть опасно для зародыша. Мне ни к чему лишние жертвы. Так что успокойтесь. Меня не интересует ваша жена, и хорошо бы иметь с её стороны симметричный ответ. Я подумаю, что можно было бы просить у вас. Ибо ничто не даётся даром. Возможно, само удовольствие от уничтожения Джона Сэйджа будет достаточной платой. Посмотрим. Пока я не готов ответить. А сейчас... Если у вас остались вопросы, задавайте, но побыстрее. Нас скоро хватятся.
Томас долго в молчании смотрел на своего гостя. А потом вдруг произнёс:
— У меня только два вопроса. Первый: что это за туманное место, куда вы меня привели. И второй. Вы отказываете себе в человеческих качествах, считаете людские мысли и чувства чем-то несущественным, для вас имеют смысл чисто физические наслаждения и эпикурейский образ жизни, если я правильно понял. И как с этим соотносится то, что вы давно и безнадёжно любите жену вашего друга-француза?
Данияр покачал головой:
— Вы судите с человеческой точки зрения. Но я отвечу. Туман — это всего лишь следующий уровень после того, на котором бываете вы. Вы сильный медиум, один из самых сильных, как мне кажется, но и у вас есть предел. Туман моя вотчина, туда может пробраться охотник, вроде... м-м-м... моего друга-француза, но не вы. Каждому своё. Поэтому мне пришлось вести вас. Не огорчайтесь, миллионам людей ваши собственные возможности представляются чем-то необыкновенным, далеко не каждый может войти в контакт с миром духов. Но я другое дело, и вы всё прекрасно понимаете. Я расскажу вам об этом подробнее после того, как закончу с вашим изувером. А что касается второго вопроса...
Он снова сел на пол и вперил в Томаса вишнёвый взгляд.
— Вы снова судите как человек, причём как человек, который любит и любим. Поймите, мне недоступно это чувство в том смысле, который вкладываете в него вы. Это вне моих пределов. То, что вы считаете моей любовью к ней... это чувство собственника, оберегающего свою вещь. Ценную вещь. Вы думаете, я бы позволил ей влюбиться в этого комментатора и выйти за него замуж, если бы у меня были намерения, в которых вы подозреваете меня? Я с вами откровенен, милорд. Я уничтожу любого, кто причинит ей вред. Но не называйте это любовью, не смешивайте противоположные понятия.
— И... она знает, что она для вас "ценная вещь"? — Сарказм у Линсдейла получался плохо.
— Она знает, что я её единственный друг в этом прОклятом мире, — жёстко сказал Данияр, — единственный друг. Кроме меня и Дежанси у неё никого нет. Да и Дежанси могло бы не быть.
— Вы несколько раз спасали её мужа от неминуемой смерти.
— Да. Само собой. Почему он должен был умереть? С какой стати? Мне не нужно её горе, естественно, мне приходилось вытаскивать этого парня изо всех переплётов, в которые он попадал. А ведь он был карателем, охотником на таких, как я. Я должен был уничтожить его, а вместо этого позволил ему жить, да ещё и припеваючи. Я ничего не имею против любовных историй моей ассистентки. Она вполне заслуживает счастья в личной жизни.
— Вы выжгли память её бывшему любовнику.
— Она просила об этом.
— Почему вы исполнили эту просьбу, Данияр? Почему? — Томас пристально вглядывался в равнодушные глаза с вишнёвым блеском и не находил в них ответа.
— Чтобы крепче привязать к себе, разумеется. Дела такого рода сближают лучше самых чувственных переживаний.
— Разве это не подтверждает мои слова?
— Это опровергает ваши слова, сэр Томас. Знаете, даже мне нужна хоть какая-то родственная душа... хм. Существовать в лютом, беспощадном одиночестве... я такого и врагу не пожелаю. А эта девушка мало того, что догадалась о том, что я из себя представляю, она это приняла. Спокойно и без истерик. Вот... это дорогого стоит. Её бывший воздыхатель тоже догадался, но... увы. И он поплатился за свою несговорчивость. А я обрёл союзника... сообщника, если хотите. Поверенного в делах. И я никому не позволю причинить ей вред. Ей и её мужу. Не считая вас, они единственные знают правду и относятся к ней так, как и следует. Но ещё раз прошу вас, не называйте это любовью. Не оскорбляйте лучшее из ваших понятий сравнением со мной.
— Вы говорите ужасные вещи.
— А я в сотый раз повторяю: вы судите как человек. И с этим ничего не поделаешь. Примите как данность, в конце концов. Ну хорошо, давайте так. Представьте меня энтомологом, изучающим бабочек. Он знает о бабочках всё, как они устроены, что едят, он может без запинки назвать любую, прочесть о них целую лекцию, но сам он никогда не станет бабочкой. Так же и я. Я знаю о любви всё, но я нахожусь вне её пределов. Мне никогда не будет дано полюбить хоть кого-нибудь. Мне никогда не будет дано оставить после себя память — моё семя не рождает жизнь. Почему вы смирились с моей трактовкой убийства Джона Сэйджа, но упорно пытаетесь сделать из меня чуть ли не Ромео? Да бросьте. Я был с вами предельно честен. А теперь пойдёмте. Ваша жена наверняка уже волнуется, а ей теперь нельзя волноваться.

*   *   *

Двое мужчин, брюнет и блондин, медленно удалялись прочь от старой часовни с остроконечной крышей.
— И, прошу вас, никому ни слова. Ни Олесе, ни этой моей чокнутой парочке. Это наши с вами приватные дела, в которых чем меньше свидетелей, тем лучше.
— Да, разумеется, — вздохнул англичанин, — тем более, что всё равно никто не поверит.
— Мои друзья поверят, но могут развести кипучую деятельность, а мне это не с руки. И Олеся поверит. Она была в камере, она всё прекрасно поймёт. Но в ваших интересах сохранить всё в тайне. Этой ночью дадите мне ключи от темницы. Пойду на разведку. А завтра, после торжественного приёма, получив заряд бодрости, займусь вашим палачом вплотную.
— Как у вас всё просто...
— Потому что только люди всё усложняют. Кстати, хотел спросить: что это за прелестное рыжеволосое создание у вас тут в горничных?
— Эмили? — удивился Томас. — Она тут подрабатывает летом. Дочка Линды, нашей поварихи. Чем торчать в Ротбери, уж лучше пусть девочка немного заработает. А почему вы спрашиваете? Она что-то натворила или надерзила вам?
— Да нет, скорее я ей нагрубил, хоть и ненамеренно. Хотел извиниться, но не знал, как её зовут. Теперь знаю.
Вдали показались стены Чиллингема.


Продолжение: http://www.proza.ru/2016/05/11/1300