133 Танцы, манцы, обжиманцы 30 06 1973

Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)

Книга-фотохроника: «Легендарный БПК-СКР «Свирепый» ДКБ ВМФ 1970-1974 гг.».

Глава.

133. Суворов. 2-й 10-дневный отпуск. Танцы, манцы, обжиманцы. 30.06.1973 г.
 

Фотоиллюстрация из фотоальбома автора и открытой сети Интернет. Город Суворов. Детский сад «Радуга». Саша Суворов и Ира Бурдукова над ним на горке. 01.06.1957 г. Типичный танцзал в типичном городском клубе. 1973 г. Танец «Яблочко».


В предыдущем:

Я слушал папу, потом осторожно выведывал у сердитой мамы хоть что-то о Юре, наблюдал за отношениями папы и мамы, готовыми в любой момент «взорваться» и «вскипеть», и ничего не мог с этим поделать, потому что я был здесь временным человеком…

Вся моя жизнь была там, на БПК «Свирепый», который сейчас с каждым часом моего 2-го отпуска всё больше и больше становился моим «домом».

В четверг и пятницу 28-29 июня 1973 года я честно и добросовестно исполнял сыновьи обязанности дома, общался с родителями, давал им возможность выразить мне всю свою заботу, внимание, беспокойство и жажду общения. При этом я вёл себя максимально послушно, сдержанно, внимательно и тоже заботливо.

Вместе с мамой я полол грядки, готовил еду, нарывал обеденный стол и убирал со стола, мыл посуду, чистил картошку, нарезал хлеб.

Вместе с папой я чинил старенький забор вокруг нашего садового участка, рыхлил землю в приствольных кругах, окучивал картошку, собирал всё, что давал нам родительский сад и огород. Стараниями мамы и папы наш сад и огород были лучшими в округе, потому что папа сажал только сортовые деревья и кустарники из питомников.

Моя лесная рябина, которую я привёз из леса и посадил справа от наших ворот в июне 1970 года после окончания учёбы в Суворовской средней школе №1, разрослась и превратилась в истинную красавицу,- стройную, крутокронную, наполненную, живую, красноягодную…

Юркина черёмуха, которую он посадил под окнами маминой кухни также после окончания Суворовской средней школы №2 в июня 1965 года, тоже разрослась и превратилась в крепкое дерево со сплошной кроной. Ранней весной «юркина черёмуха» покрывалась сплошной белой дурманящей кроной и всё дерево было как один огромный букет…

Эти два дерева – «юркина черёмуха» и «сашкина рябина» - были самыми любимыми растениями моих родителей. Они придавали этим деревьям мистическо-знаковое значение…

Так, в родительских и сыновьих заботах прошли первые несколько дней моего 10-ти суточного отпуска…

Однако в субботу 30 июня 1973 года вечером в 20:00 я вместе со своим другом Славкой Юнициным (наконец-то) оказался на танцах в нашем городском дворце культуры и отдыха Черепетской ГРЭС.

В танцзале в фойе дворца было много людей – молодёжи, взрослых, дружинников. Все они находились в движении: кто танцевал под музыку ВИА, кто просто гулял по залу, кто кого-то искал, а кто-то от кого-то убегал или прятался.

Моё появление в форме матроса Дважды Краснознамённого Балтийского Военно-Морского Флота, конечно же, вызвало всеобщий интерес, но не ажиотаж…

Девчата и ребята с любопытством «глазели» на меня, как на диковинку, но никто из них не проявлял желания со мной познакомиться и подружиться. Я почувствовал себя чужим…

Я не стал расстраиваться, поддался своему другу Славке и охотно стал ходить за ним. Славка стремительно и бесцеремонно пересекал танцзал во всех направлениях, тащил меня за собой, стремительно знакомил меня со своими знакомыми, товарищами и друзьями, приставал к девчонкам и везде показывал и представлял меня, как «породистого жеребца жаждущего быстрого и лёгкого секса»…

Я страшно стеснялся от таких слов и представлений моего друга, сердился, «вскипал», но ему всё было «нипочём» и он продолжал свой вояж по залу…

Ребята и девчонки с пониманием и весело отвечали Славке, с интересом поглядывали на меня, и по их взглядам я чувствовал, что они сомневаются в моих «сексуальных возможностях». Я был ошарашен, сдержан, суров и замкнут…

А действие вокруг шло своим чередом и по своим законам: гремела рок-н-рольная музыка, люди дёргались, шатались, скакали. Вертели попами, выделывали ногами разные кре6нделя и я никак не мог себе представить, что тоже в форме военмора буду также «обезьянничать».

Как только начинался очередной безумный рок-н-ролл я отходил к колоннам и присоединялся к тем девушкам, которые в силу известных причин оставались стоять в сторонке от танцующей молодёжи.

В один из таких моментов ко мне подошёл милиционер и трое дружинников. Они предложили мне закурить и мы познакомились. Милиционер оказался «служивым в серьёзных ракетных войсках», поэтому они с пониманием отнеслись к моей сдержанности и к неучастию в современных танцах.

- Ты только не кадри тут девчонок наших, городских, - сказал мне вполголоса милиционер. – Ты тут «поматросишь и бросишь»… Так все считают, а потом уедешь на свой корабль, а они останутся. Тут все стоящие девчонки на пересчёт и все уже поделены между стоящими ребятами. Так что будь осторожен, - они как волки подзорные!

Я уверил милиционера и дружинников, что пришёл только посмотреть на современную молодёжь и пообщаться со школьными друзьями и что ни с кем я не хочу и не буду «матросить»…


То же самое я спокойным тоном и дружелюбием сказал тем двоим великовозрастным парням, которые знакомой блатной походочкой (ничего не меняется в этом мире!) подошли ко мне и цедя слова через нижнюю губу, тоже «пообщались» со мной…

- Слышь, фраер! – сказал мне тот, кто выполнял роль «разыгрывающего». – Ты это… Помацал девок глазами и линяй отсюда. Понял!

- Я за «понял» год сидел! Ты понял! – машинально ответил я этому фраеру в тон. – Я сюда не мараться пришёл, понял!

- Ты чё, фраер! Оборзел! – сразу «вскипел» мой визави (тот, кто напротив). – Борзый что ли?

- Погоди, Борзый! – вмешался второй и с ленцой, но с интересом взглянул на меня из-под нарочно прикрытых век. – Мне твоя «физия» знакомая. Ты не Суворов случайно?

- Суворов, - немного помедлив, ответил я напряжённым голосом. – А что?

- Сергея Ивановича сын? – уточнил мой собеседник.

- Да, - коротко ответил я и уже более спокойно взглянул на полузнакомое лицо парня.

- Я учился у твоего отца, - сказал совершенно иным, «человеческим» тоном парень. – Классный мужик. И брата твоего, Юрку, знал. Тоже парень, что надо!

- Пойдём, Борзый, - позвал он своего дружка. – Это наш парень, суворовский. Ему можно. Ему тут всё можно. Ты понял?

Последний вопрос «вожака» был адресован как своему помощнику, Борзому, так и мне.

Мы одновременно, Борзый и я, послушно кивнули головами и от этой синхронности совершенно свободно, по-мальчишески, по-дружески, уже без игры «в блатных», засмеялись.

- Выпьешь с нами? – предложил «вожак».

Я отрицательно и с сожалением покачал головой и сказал, что «меня отпустили родители только под честное слово ни с кем не пить, не ругаться, не драться и вернуться домой не позже одиннадцати часов вечера».

- Узнаю Нину Васильевну! – воскликнул «вожак». – До сих пор помню, как она руководила санитарками и нянечками, когда меня отхаживали от дизентерии! Она что у тебя, военный медик?

- Старший лейтенант медицинской службы, военфельдшер, - ответил я с гордостью.

- Во-во! Сразу видно, что ты из их породы – Суворовых! – с уважением воскликнул «вожак». – Ну, покеда! Веселись и не боись! Тебя никто тут не тронет…

Мы обменялись с местными «блатными авторитетами» крепкими искренними и добрыми рукопожатиями и я почувствовал себя гораздо свободнее.

Сразу же после этого возле меня стали кучковаться группки девчонок или «отираться» девушки-одиночки. Ребята же, наоборот, старались не смотреть в мою сторону и «не замечать» девчачьих перемещений…

Славка Юницин, который в момент моего общения с милиционером, дружинником и «смотрящими братками» куда-то исчез, вдруг возник, как ни откуда, и познакомил меня с новой девушкой, с которой упоённо танцевал за колоннами рок-н-ролл…

Я вежливо похвалил их за истинно спортивный и красивый танец, но отказался пойти с ними в круг, чтобы также лихо станцевать под американскую музыку.

- Я сейчас в этой форме могу только вальс или «яблочко» танцевать, - сказал я им с извинениями.

Снова загремели гитары и барабаны, снова все пустились в ультрасовременный хаотический танец и снова я остался стоять возле толстых колонн.

Однако следующая музыка вдруг оказалась знакомой, это было корявое и сначала неуверенное исполнение танцевальной мелодии матросского танца «Яблочко»…

Центр танцзала вмиг опустел. Все взоры присутствующих устремились на меня. Я мгновенно вспотел, и мои ладони за спиной, которыми я опирался в прохладу колонн, мгновенно прилипли к ним…

Что-то такое внутри меня сначала упало почти до самых подошв моих блестящих хромовых ботиночек, потом с жаром вспорхнуло к самому темечку.

Я ощутил некий задор, бесшабашную весёлую ярость и со второго такта вдруг, неожиданно для самого себя, оторвался от спасительной колонны и заученными на корабле движениями, сначала плавно. Гибко, широко и сдержанно, а потом всё быстрее и стремительнее, с широкими шагами, кульбитами ногами и резкими поворотами, выскочил на середину танцзала.

Кто-то голосом Славки Юницина в такт музыке заорал-запел…

Эх, яблочко,
Куда котишься?
Ко мне в рот попадёшь -
Не воротишься!

Эх, яблочко,
Да на тарелочке,
Надоела жена,
Да пойду к девочке!

Пока я выделывал ногами «кренделя» вприсядку, песню подхватил звонкий девичий голос…
 
Эх, яблочко,
Катись по бережку.
Купил товар молодец,
Гони ка денежку!

В зале не просто засмеялись, а как-то заорали, зашумели и запели, перебивая друг другу и подзадоривая меня в танце…

Эх, яблочко,
Да цвета алого,
А влюбилась я
В того малого!

Эх, яблочко!
Да соку спелого,
Полюбила я
Да парня смелого!

Эх, яблочко,
Да цвета зрелого!
Да полюбила я того,
А следом этого!

Куплеты всё множились. Музыка стала мелодичной и ритмичной, приобрела нужную энергию.

Я, импровизируя на ходу»:

то делал широкие махи ногами;
то гибко приседал;
то перекатывался с носка на носок;
то сверху-вниз «тянул шкот»;
то «грёб вёслами»;
то «плыл» куда-то;
то с «усилием» тянул «канат»;
то нёсся по дуге мимо стоящих ребят и девчонок в замысловатой каблучной чечётке с перебором ногами;
то крутился, как юла в центре зала;
то снова гордо прыжками и махами «шествовал» и отдавал честь, как истый моряк-матрос…

Эх, яблочко,
Да цвета макова!
А любила я их
Одинаково!

Только один раз ещё кто-то из ребят «чисто по блатному» вклинился в девичий частушечный перебор и спел…

Эх, яблочко,
Куда ж ты котишся?
А пустите сокола!
Гулять мне хочется!

Ему сразу же ответили на разные лады девчонки…

Эх, яблочко!
Да цвета красного!
Пойду за сокола,
Пойду за ясного!

Эх, яблочко!
Катись ты яблочком!
К черту в зубы попадёшь,
Станешь зёрнышком!

Последним куплетом этой внезапной задорной песни была настоящая импровизация, которую на последних тактах музыки, под мои уже почти бессильные танцевальные движения, спела кто-то из девчонок…

Эх, яблочко!
Пойду не за него,
А за матросика того,
Краснофлотского!


После этого меня, потного и уставшего, окружила толпа девчонок и ребят. Девчонки заботливо стирали пот с моего лица, а ребята наперебой предлагали мне выпить из своих бутылок лимонад и даже «запрещённое» пиво…

Славка Юницин со своей новой подружкой оттащил меня от толпы. Вновь заиграл рок-н-ролл и все с удвоенной энергией пустились в нечто среднее между русскими народными танцами и новомодными американскими безумствами.

Пока я приходил в себя, Славка был подхвачен своей энергичной подружкой и упорхнул в гущу танцующих, а ко мне подошла красивая девушка моих лет. Через мгновение я узнал мою давнюю подружку ещё со времён детского сада «Радуга» - Ирочку Бурдукову…

Сияя и волнуясь, она почти влюблёнными глазами напомнила мне о себе и я я великой радостью узнал в ней мою самую лучшую подружку в нашей средней и старшей группе детского сада. Мне сразу же привиделась-вспомнилась одна из самых ранних фотографий моего отца, когда он в 1957 году купил фотоаппарат «Смена».

На той фотографии (смотри фотоиллюстрацию) я стою у подножия детской горки, а сверху расположились девчонки и самая красивая девочка в группе – Ирочка Бурдукова…

Это с ней мы прятались под столом, заложив пространство между ножек стола детскими кубиками так, что очутились «в своём домике». Здесь мы украдкой впервые с волнением целовались с Ирочкой Бурдуковой и прятались от всех, когда всем делали уколы-прививки…

Тогда нас «выдал» ужаленный иголкой укола Валерка Молинский. На с Ирой положили рядом на брезентовые раскладушки. Обнажили наши попки и мы, глядя друг на друга, с мужественной слезой и женственным рыданием приняли неизбежное – жгучий укол…

Потом, горя желанием мести, я, во время «тихого часа», провожаемый молчаливыми взглядами и напутственным ласковым взглядом Ирочки Бурдуковой, крался под ножками наших раскладушек. Я добрался до места, где под тяжестью попы Валерки Молинского провисла его койка, и с трудом протыкая толстую и прочную брезентовую ткань, вонзил мамину швейную иглу (предварительно спрыснутую дома папиным одеколоном) ему в попу.

На дикий свинячий визг Валерки, смех и ор ребят вскоре прибежали заспанные нянечки и воспитательницы. Среди беснующихся ребят и девчонок, которые с восторгом бились друг с другом перьевыми подушками, тихо и мирно «спали» только два человека – я и Ира Бурдукова. Валерка Молинский с рёвом носился между раскладушками и всем задавал только один гневный вопрос: «Кто это сделал!!!»…

Мы посмеялись с Ирой на эти воспоминания, с добротой и лаской посмотрели друг на друга, она взяла меня под руку и мы прогулялись с ней по танцзалу. Все расступались перед нами, давали дорогу и только группка из трёх парней, зло и подозрительно смотрела на наш вояж…

Вот тут-то я и увидел моего школьного товарища Володьку Муравьёва («Мура», «Мурочкин»). Он был «навеселе», как всегда небрежно красив, строен, высок, крепок, с демоническим складом лица и взглядом исподлобья.

Володька как-то рассеянно поздоровался со мной, огляделся по сторонам, увидел кого-то и вдруг, подхватив какую-то девчонку, пошёл с ней танцевать.

Девчонка была ему чуть ли не «по пупок», но цепко вцепилась в его крепкие плечи и как-то обречённо, прилипчиво пошла с ним в обнимку в танец. Я с удивлением и досадой узнал в девчонке нашу бывшую соседку Наташку Толкунову, строгую и умную девочку из так называемой «приличной семьи»…

Рядом с парой Муравьев – Наташа, танцевала ещё одна милая и озорная девочка, подружка моих детских и юношеских лет, Аня Жукова. Аня Жукова и Наташа Толкунова были подружками и всегда гуляли вместе…

Так, постепенно, я стал узнавать многие лица в зале, потому что теперь они были мне не чужими, а близкими, родственными, «суворовскими»…

Ирина Бурдукова с гордостью представила меня своим подружкам…

- Знакомьтесь, - сказал она. – Александр Сергеевич!

- Пушкин, - «стандартно» спросила одна из улыбчивых подружек.

- Нет! – опять «стандартно» и традиционно похвасталась Ирина. – Суворов!

- Правда, что ль?! – спросили изумлённые девушки.

- Правда, - скромно ответил я.

Девчонки сразу же заговорщицки зашептались и утащили Ирину в «дамскую комнату», а я остался один в окружении незнакомых ребят и девчонок и вдали от моей спасительной колонны…

- Саш, - сказал мне Аня Жукова, выскочив из танцевального круга. – Уйди ты от этой Ирины! Она тобой побалуется, а сама в последний момент уйдёт со своим хахалем. Вон он, зубы на тебя точит…

Аня указала мне на трёх давешних парней, которые с подозрением смотрели, как я гуляю по танцзалу с Ириной Бурдуковой.

Мне и самому было «западло» стоять тут «свечкой» и «отсвечивать» в чужих взаимоотношениях, да и поздно уже было…

- Ты когда домой собираешься? – спросил я Аню. – Пойдём вместе?

Аня Жукова с радостью согласилась, схватила меня под руку и увлекла меня в противоположную часть зала. Здесь я простился со Славкой Юнициным, издали помахал в «слепые» невидящие глаза Вовки Муравьёва, мысленно отправил привет и воздушный поцелуй ошарашенной Ире Бурдуковой и мы с Аней вышли из душного фойе дворца культуры и отдыха на площадь-бульвар перед клубом.


Честно признаться, я был так наполнен впечатлениями и приключениями сегодняшнего субботнего вечера, что не знал о чём разговаривать с Аней, которую я знал с детства, которая была нашей соседкой и подружкой, а наши мамы дружили друг с другом.

Я вспомнил, как рисовал её и Толька Назарова портреты, как мы играли в индейцев, как я рассказывал им содержание прочитанных книг о космонавтах на Венере («Планета бурь»), о приключениях пиратского капитана Блада, о приключениях Незнайки на Луне и т.д.

Однако эти воспоминания «трогали» только меня, Ане хотелось уже совсем другого – романтики, стихов, танцев, манцов, обжиманцов…

Я осторожно спросил Аню: «Как Наташка, твоя подружка, может так цепляться за великовозрастного Вовку Муравьёва?».

- По Муравьёву все девчонки сохнут, - ответила беззаботно Аня. – Он настоящий «лосяра», ни одну девчонку не пропустит. Он знаменитый…

- А не рано ли вам по таким танцам ходить?

- А что делать? Дома сидеть? Носки и чулки себе штопать? – ответила «в сердцах» Аня. – Ты вот в море ходишь, служишь, разные города и страны видишь, а мы что? Эти трубы с копотью, эту школу занудную, этот огород каторжный…

Аня ещё много горячо говорила о незавидной судьбе молодёжи в нашем городе, о всеобщем увлечении «женитьбой» и «замужеством», потому что только так можно вырваться из под родительской опеки, из этой «окраинной судьбы» и быстрее получить жильё… Отдельное жильё давали преимущественно семейным с детьми…

- А потом, Саш, - с горечью сказала Аня. – Таких, как ты, здесь нет…

- Вон как ты лихо и сходу станцевал «Яблочко»! Тут так никто не умеет! И не сможет. Потому что все ребята только пьют, ругаются, дерутся и тащат с работы всё, что плохо лежит, чтобы потом через «барыг» продать на базаре и снова напиться…

И тут Аня выдала мне такую истину, которая на всю мою жизнь запала мне в душу…

- А ты совсем другой. Всем хотиться с тобой под ручку пройтиться! – сказала Аня Жукова и тесно прилепилась к моей руке и моему боку…

Так, весело шатаясь и обнимаясь в вечерней прохладе, мы дошли до калитки её дома. Аня подставила мне для поцелуя свои вспухшие, мягкие, но упругие губы, и упорхнула домой, а я, круто и по-военному развернулся на каблуках, отдал ей честь в прощании, и пошёл домой, держать ответ перед папой и мамой.

Теперь мне было, что им рассказать и поведать…