Паранойя

               

       «Паранойя, как известно, характеризуется тем, что человек, умственно здоровый, считающийся и с логикой, и с действительностью, как только дело коснется одной определенной темы, делается душевнобольным».
     И.П.Павлов, Экспериментальная патология высшей нервной деятельности.
      
               Х        Х       Х

     - Зона, зона, зона, в три ряда колючка! А за зоной степи вдаль меня зовут … - неслось с локального «квадратика» седьмого отряда: - Только в небе синем золотые тучки в сторону родную чередой плывут…
     Начальник медсанчасти колонии строгого режима, капитан внутренней службы Нина Васильевна Скоробогатова  прямо-таки заслушалась переливами мелодичного, проникающего в глубину души голоса. Виртуозно подыгрывал на гитаре и пел не просто осужденный, не просто даже великолепный артист, а какой-то, что ли, ангел (или демон?) обольщающей грусти. Хотелось вот сейчас, немедля, заплакать с клекотом в горле, смыть обильными слезами гору обыденной безысходности и предрешенности бытия, расправить крылья и взлететь к яркому весеннему солнышку, искупаться в его животворных лучах…
     Нина Васильевна с великим трудом сбросила с себя колдовское наваждение. Надо же, будто никогда зековских песен не слышала и не знала об особой притягательности данного жанра. Девять как-никак лет уже в пенитенциарной системе, долгих девять лет, где год можно без напряга считать за пять. Нагляделась, наслушалась по самую маковку.
     Первый Московский медицинский институт Нина Васильевна закончила в момент полного раздрая перестройки – ускорения -  гласности, то бишь, дозированной демократизации великого Советского Союза. Ее обожаемый Борис Николаевич еще не забирался на танк, но уже саданул оглушительную оплеуху уходящему режиму, заявив на Пленуме ЦК о выходе из партии и тем самым подтолкнув державу к конкретным радикальным переменам. Полная энтузиазма, Нина Васильевна в момент распределения приняла предложение представителя МВД поехать в далекую сибирскую глубинку с благородной целью поучаствовать в очеловечивании уголовно-исполнительной системы.
     И загнали ее, последнего романтика, последнюю дурочку-комсомолку из тех, что свято верили, будто раньше надо думать о Родине, а лишь потом о себе, даже не в глубинку, а в такую несусветную глушь, куда тот самый вездесущий Макар телят не гонял. Колония располагалась в полутора сотнях километров от железной дороги и в доброй тысяче от минимальной цивилизации, если считать цивилизацией столицу автономного округа с двенадцатью тысячами душ населения. К чему было упрятывать четыре тысячи осужденных в подобную Тьмутаракань, сие тайна великая есть. Хотя ходили слухи, будто советское правительство намеревалось отсидеться в этих местах в случае ядерной войны, а зеки предназначались для строительства подземного убежища. Вообще данная тема мусолилась в поселке вохровцев с конца сороковых годов, то бишь, с момента открытия колонии, и являлась навязчивой идеей для нескольких поколений служилого люда, их чад и домочадцев. Шепотком перетирали, как говорят зеки, базар, с оглядкой и круглыми от страха глазами о якобы существующих в спецчасти колонии секретных бумагах с личной визой самого товарища Берии, на основании которых под тайгой на глубине десять (с годами цифра выросла до ста) километров предписывалось возвести огромный город с автодорогами, бассейнами, театрами и стадионами, запасами продуктов на пять лет и пр. И попадут, мол, в этот город сто тысяч человек по утвержденному в ЦК списку, а остальные двести с лишним миллионов накроются медным тазом. В общем, накручивали кто что мог и насколько у каждого доставало фантазии. В реальности же о грандиозном прожекте (коли он имел место существовать в действительности) говорил лишь пятикилометровый огрызок заброшенной железнодорожной ветки от полустанка на магистрали вглубь тайги. Ушел с помощью верных соратников в мир иной великий вождь всех времен и народов, по совместительству друг детей и пожарных, прихлопнули всесильного товарища Берию, и осталась легенда, да сама колония, содержать которую государству было весьма и весьма накладно, ежели не сказать, разорительно. Один только, к примеру, подвоз продуктов по лежневке на тракторах и гусеничных вездеходах влетал в безобразно бешеную копеечку. Два раза в месяц в поселок прилетал «кукурузник» с почтой, водкой для комсостава и немногочисленными отпускниками, вернувшимися с Большой земли. В обратный рейс самолетик забирал зековские письма, посылочки родным от служилых и очередных отпускников. Освобожденных по окончании срока заключения «новорожденных» полноправных граждан Российской Федерации в самолетик никогда не брали, даже в том случае, ежели имелись свободные места. По раз и навсегда заведенному распорядку освободившихся сидельцев вывозили к железной дороге продовольственным конвоем, загруженным еще и продукцией, производимой в колонии: рабочими рукавицами, спецовкой, телогрейками.    Иногда бывших осужденных набиралось к оказии до полусотни человек. По закону их нельзя было держать по окончании срока за колючкой, и закон свято соблюдался. На отшибе поселка стоял барак, громко именуемый гостиницей «Слава». Кому «слава», непонятно, но все-таки «слава» на всякий случай. Вот здесь и жили бывшие осужденные, дожидаясь оказии. Ежели кто хотел рискнуть протопать полторы сотни верст до «железки» пешком, это тоже не возбранялось. Свободен, мол, как сопля в полете, делай что хочешь. Желаешь, чтобы тебя волки разорвали, или медведь тобой закусил, - флаг тебе в руки и на пузо барабан! Ответственности за тебя ни хозяин, ни отцы-начальники с попкарями помельче уже не несут…
     Вот в такие условия существования и угодила молодая докторица, «лепила» на зековском жаргоне, скоропостижно аттестованный лейтенант внутренней службы Ниночка Скоробогатова. Реформа  режима содержания осужденных по ее, так сказать, епархии началась с того, что в медсанчасть практически полностью прекратилась централизованная поставка медикаментов, и зекам разрешили заказывать таблетки, шприцы, бинты, вату через родственников. Сердобольная «лепила» Ниночка и свою зарплату поначалу нередко тратила на поддержание вверенного ей участка работы хотя бы на минимальном функциональном уровне. В довесок принялась изучать целебные травы, в свободное от службы время ходила за ними  в тайгу, готовила настои, капли, примочки. Надо еще отметить, что за медицинской помощью к ней обращались не только осужденные, но и весь персонал колонии, и остальные жители поселка, понеже другого, «вольного», медучреждения в их Тьмутаракани не имелось.   По сему Ниночке приходилось крутиться как пчелке, не задумываясь особо о себе самой, об устройстве собственной личной жизни. Попыталась однажды, на втором году службы, задуматься, согрешила с расконвоированным осужденным, занимавшим должность фельдшера в ее медсанчасти, в результате чего на свет            появилась дочка Кристиночка, а папенька, отбыв срок и наобещав кучу радужных перспектив, слинял навсегда в свою родную Москву. Говорила ей квартирная хозяйка, майор внутренней службы в отставке, баба Валя, предостерегала. Ни в коем случае не верь москвичам, тем паче осужденным москвичам, а она не послушалась. Ерунда, мол, он меня любит, родители у него большие люди, известные за пределами страны, сам попал на зону по трагическому недоразумению. Нет ему, короче, резона обманывать…
                Х     Х     Х
       А баба Валя очень хорошо знала, от чего предостерегала юную докторшу. В свое время она (и не только она сама) оказалась в сходном положении. Дело в том, что в изолированном мирке, каким, по сути, являлся поселок сотрудников колонии, ситуация с приростом населения сложилась уникальная. Девушки выходили замуж за своих соседей и в конце концов почти поголовно перероднились. Возникла нужда в свежей крови, и она, эта самая нужда, заставила пойти на нарушение негласного запрета. Девчата, сплошь сами аттестованные сотрудники системы УИН или вольнонаемные начали приглядываться повнимательней к осужденным. Особенно к тем, кому оставалось до свободы год-два. К солдатам-срочникам роты охраны не приглядывались. Эти, за редким исключением, в женихи не годились. Тем паче в мужья. На службу они набирались из среднеазиатских республик. Братья-то братья, только и вера другая, и традиции, и уклад жизни. Их понятия вовсе никак не стыковались с исконно-посконной русской душой. А среди осужденных выбор был широчайшим. Тут и хохлы, и белорусы и даже чудь белоглазая брались в расчет. К слову сказать, родитель нынешнего хозяина, то есть начальника колонии, полковника Семечкина, тоже бывший зек.
     Баба Валя не стала исключением. В бытность свою начальником службы вещевого довольствия, она приглядела себе красавца-фарцовщика из Москвы. Целый год перед освобождением подкармливала его копчеными медвежьими окороками, морожеными сладкими шариками из ядрышек кедрового орешка с медом, рыбьими балыками.  Проносила в зону чай – важнейшую зековскую «валюту», сигареты «Космос». Короче, задабривала будущего отца семейства по полной программе, рискуя званием, карьерой и, чего доброго, свободой. И что? В благодарность столичный хлыщ, урка позорный, сделал ей Кольку (нынешнего «кума», попросту начальника оперчасти колонии) и был таков! Тоже, паразит, шлёмник (шлёмка – алюминиевая миска. – жарг.) поганый, сулил золотые горы, рестораны столичные, черноморские пляжи и кругосветные путешествия…
     Ниночке баба Валя стала второй матерью, а Кристе любимой бабушкой. Свою настоящую тульскую бабушку девочка видела единственный раз в прошлом году, когда мама вырвалась в отпуск. Бабушка из Тулы ребенку не пришлась ко двору, поскольку была педиатром, то есть доктором по детям, и достала внучку своими охами-ахами и настоятельными предписаниями по оздоровлению организма. Кристя же, как, впрочем, и все другие дети в ее родном таежном поселке, в принципе, понятия не имела, что такое организм, поскольку проблем с ним у нее никогда не возникало. Ее организм умудрился и свинкой-то не переболеть.
     В тот день, когда Нина Васильевна очаровывалась песней незнакомого ей зека, Кристя после завтрака отправилась в тайгу за свербелем. Как это растение зовется по научному, никто не знает, но сладковато-горьковатый терпкий вкус его стеблей знаком подавляющему большинству с раннего детства. Баба Валя не боялась отпускать Кристю в лес. Предупреждала лишь, чтобы та далеко не забредала. Все дети поселковые паслись в тайге с весны до глубокой осени, и Бог миловал их от каких ни то несчастий. А на этот раз случился сбой: Кристина заблудилась.
     Вообще-то такого исхода дела ничто не предвещало. Девочка бродила между лиственниц и сосенок, вольготно раскинувшихся на широком холме над поселком. В поле зрения постоянно мелькали дома, река на окраине, бараки за высоченным забором с колючей проволокой. Из поселка бараки осужденных не просматривались, а отсюда были видны как на ладони. Кристина видела маленьких, словно букашки, осужденных человечков, запертых в клетки локальных ограждений, расчертивших все внутреннее пространство колонии на равные квадратики. Производство простаивало, трубы над рабочей зоной не дымили, и человечки-букашки грелись на солнышке и были совсем не страшными преступниками по молве среди детского населения поселка, а безобидными и не вредными. Да и вообще они ничем не отличались от дяди Коли, бабушки Валиного сына, и даже от самого полковника Семечкина, которого побаивались не только дети, но и взрослые. Кристя специально много раз бегала к гостиничному бараку и наблюдала за бывшими осужденными. Ничего страшного…
Кристя наелась свербеля, насобирала маме полную наволочку ранних побегов чистотела и… заснула под мягкой, пушистой сосенкой. Долго ли спала, не помнила, а когда проснулась, то пошла домой. Только пошла она в другую сторону. Подобное на Руси издревле называется словом «заспала». Шла-шла, а поселок все так и не приближался к ней. Наконец Кристя сообразила, что идет вовсе не туда, но стало поздно.
     Поиски пропавшей девочки начались ближе к ночи, однако результатов не дали.  Утром следующего дня полковник Семечкин мобилизовал все свободное от дежурств и вахт мужское население и всех без исключения расконвойников, пообещав тому из них, кто обнаружит непременно живую и невредимую Кристю, ящик водки и три дня в гостинице на свободный запой. К поискам подключили и пилота «Аннушки», прибывшего с очередной почтой. Искали неделю, а на восьмой день Кристина объявилась сама, осчастливив не только дошедших почти до сумасшествия маму и бабушку Валю, но и всех жителей поселка и, особенно, осужденных! Они, погрязшие во грехе, так близко к сердцу приняли трагедию Нины Васильевны, что готовы были без преувеличения каждый пожертвовать собой, лишь бы нашлась пропавшая девочка. Бывает такое с ворами и убийцами, бандитами и мошенниками. Бывает…
     Рассказ под завязку закормленной всякими вкусностями, обласканной в прах и отоспавшейся почти сутки без перерыва Кристины походил на лихо закрученную фантастику. В первую очередь Нина Васильевна поразилась именно данному факту: в поселке все дети воспитывались и росли, так сказать, на земле и отличались практическим складом ума. Витание в облаках попросту не приветствовалось, ибо условия существования не давали для этого ни малейшего повода. И Кристина не была исключением. По крайней мере вот до этого жуткого происшествия с ней, взбудоражившего все население по ту и другую стороны запретной полосы.
               
                Х     Х     Х

     …Поняв, что заблудилась, девочка села на поваленный ствол засохшего дерева и с перепугу разревелась. Долго ли так она сидела и плакала, Кристина не знала, только вдруг все ее страхи исчезли, будто добрая волшебница взмахнула своей хрустальной палочкой и прогнала их прочь. Смеркалось. Небо в крохотных просветах между разлапистыми кронами сосен потемнело, а под деревьями стало и вовсе хоть глаз коли. И тут самым непостижимым, сказочным образом высветилась голубоватым светом идеально ровная, как по линеечке прочерченная тропинка. Кристя обрадовалась, встала со своего жесткого, бугристого от шелушащейся коры ствола умершего кедра и ступила на светлую тропинку, за пределами которой справа и слева выросли уже надежные черные стены, отгородившие ее от всяких страшилок.
     На исходе ночи девочка вышла к большому лысому холму, торчавшему в окружении тайги каким-то ирреальным наростом. Тот склон, куда привела светящаяся тропинка, на уровне примерно двухэтажного гостиничного барака «Слава» был как будто срезан вертикально бензопилой «Дружба» и отполирован до мраморной зеркальной черноты.  Свет исходил из точки ровно посередине отполированного участка. Совсем крохотный в диаметре лучик, наверное, тоньше игольного острия. Кристина растерянно заозиралась, не зная, что ей делать дальше, но тут какая-то ласковая и мягкая, даже пушистая сила подтолкнула ее в спину, и в следующий миг девочка очутилась внутри холма.
     И глазам изумленной Кристи предстало чудо! Она вообще ничегошеньки не ожидала, когда приблизилась к холму. Горка как горка, если не считать вертикальной полированной стены, лысая, только кое-где покрытая вездесущим мхом. Ну, прямо как лишайный кочегар поселковой котельной, тоже бывший зек, дядя Петя, который всю ребятню пускал зимой к себе в кочегарку погреться и угощал их моченой морошкой. Он эту ягоду заготавливал тоннами и говорил, что она полезна от всех болезней и если бы она росла внутри колонии, когда он там сидел, то никакой бы лишай к его голове не смог прицепиться…
     В общем, горка, словно дяди Петина голова, а внутри – мамочка родненькая! Никакая вам не пещера, а сплошное кино почище Колькиного видеомагнитофона! Колька-кум, майор и сын бабы Вали, привез этот плоский сундучок из отпуска и когда впервые подключил к бесполезному в поселке телевизору (власти обещали вот-вот запустить спутник-ретранслятор и приблизить к их медвежьему углу цивилизацию, но так до сих пор и не удосужились и телевизоры у всех жителей поселка стояли вместо мебели), это стало чудом и пропасть детского народа набежала поглазеть на диво-дивное. Кино-то в поселок и колонию на «кукурузнике» доставляли и зекам и цивильному народу, только первым все «Калину красную» да «Неисправимых», а вторым такие, куда дети до шестнадцати лет не допускались. Да и Колька тоже умудрился накупить кассет с голыми девками и мужиками, вытворявшими стыдобные непотребства, и только одну с мультяшками «Ну, погоди!». Мужик Колька не женатый. Все никак не остепенится, семью не заведет. Словом, больной на всю голову… А увиденное Кристей внутри горы лишь весьма и весьма отдаленно напоминало цветной Колькин «видак».  Было светло и солнечно, как в редкие дни в пограничье между тайгой и тундрой, и было освежающе тепло. Стены вроде как имелись и в то же время их как бы не существовало. Почему? Кристя не сумела это объяснить, поскольку здесь даже незамутненное детское воображение оказалось бесполезным. Она просто чувствовала, ежели захочет пройти сквозь стены, препятствий не возникнет. Но она не хотела никуда идти, ибо была очарована живыми картинками, окружившими ее со всех сторон, в том числе и над головой и под ногами. Кто-то показывал девочке волшебное кино.  И такое настоящее, что хотелось протянуть руку и погладить изумрудный ковер под ногами, большущую змею с умными глазами и ласковой улыбкой, наблюдающую за девочкой с розового дерева на стене, добродушного слоника на восьми ногах, обхватившего почти человеческими руками и несущего куда-то ярко-оранжевый плод размером с надувную резиновую лодку и похожий одновременно на арбуз и апельсин, летящую над головой жар-птицу, а на ней верхом потрясающей красоты девчонку с огромными зелеными глазами, острыми изящными ушками и шлейфом серебряных, звенящих на ветру волос.
     В холме (или пещере?) было и еще много всяких чудес, но все они не смогли уместиться в памяти семилетнего ребенка. Переполненная впечатлениями, Кристина опустилась на изумрудный ковер (пол?) пещеры и заснула, радостная и счастливая. А проснулась лишь на восьмой день своего отсутствия в поселке. Проснулась на том же самом месте, где прилегла отдохнуть, наевшись свербеля, то есть, там, откуда был виден поселок и внутренняя территория колонии. Проснулась и пришла себе домой.
Баба Валя, выслушав до конца рассказ Кристины, погладила ее по голове, сказав только одно слово: «плетушка» -  и побежала ловить во дворе курицу поупитанней, понеже была абсолютно уверена, что наваристый куриный бульон снимет любую хворь, в том числе и умственную, морок то есть. Перетомилась, мол, девка в мытарствах по тайге, вот «крыша», как нынче говорят, и «поехала». А настрадавшаяся за время отсутствия дочери Нина Васильевна не на шутку перепугалась, ибо по курсу психиатрии в институте еще не забыла, что такое пограничное состояние психики.    Именно с момента наступления подобного состояния возникают и крепко закрепляются в памяти как реальность любые галлюцинации, услышанные из чужих уст и принимаемые за собственные переживания и т.д. Хотя, откуда у Кристины галлюцинации? Мухоморов объелась? Не выросли еще!.. Да и потом, где она находилась ровно неделю? Почему никаких признаков истощения, обезвоживания организма, ссадин, царапин, просто ужаса в глазах и на лице, как это случается, когда человек попадает в экстремальные ситуации? Нет ведь никаких реальных зацепок к объяснению произошедшего, если… Если не принять за чистую монету девочкины фантазии… Господи, у самой, того и гляди, «крыша тронется»…
     Нина Васильевна и баба Валя договорились рассказанное Кристиной не выносить за порог и самой девочке строго-настрого наказали держать язык за зубами, дабы не прослыть свихнувшейся от переживаний поселковой дурочкой. Долго думали над сколько-нибудь правдоподобным объяснением для односельчан, однако ничего не смогли придумать и порешили на любопытные вопросы давать один ответ: девочка ничего не знает и не помнит. Вот, дескать, пройдет у нее стресс, тогда, может, и узнаем истину. Короче, время текло, происшествие понемногу забывалось, пока не выветрилось за повседневными делами и заботами из голов поселкового люда, что и подтвердило правильность выбранной Ниной Васильевной и бабой Валей тактики.
   
                Х     Х     Х

    … Сашка Подчуфаров, коренной москвич, потомственный музыкальный талант, в один прекрасный день твердо решил прервать семейную традицию делать артистическую карьеру. Пятнадцатилетнему пацану до чертиков надоели дразнилки сверстников типа «слюнтяй», «сопля», «сиськин сын» и пр., и Сашка записался в секцию бокса. Через год уже стал чемпионом Москвы среди юниоров и принялся вовсю отоваривать любого, кто по инерции пытался протягивать язык, за что был поставлен на учет в детской комнате милиции и с позором изгнан из комсомола и спортклуба общества «Локомотив». Тренер Подчуфарова, Борис Николаевич Оськин, сам чемпион Союза и Европы, мастер спорта международного класса, с месяц обивал пороги всех мыслимых учреждений власти, ходатайствуя за Сашку, будущего чемпиона мира и будущую гордость страны, но ничего не добился: советская бюрократическая машина не признавала за раз оступившимся человеком, либо позволившим себе единожды нарушить общепринятые, то бишь, навязанные сверху нормы поведения, права на исправление и ни в коем случае не давала ему такого права.
     Борис Николаевич плюнул с досады, выматерился по-черному (правда, один на один с собой), купил в гастрономе две бутылки коньяка и, пожалуй, впервые в жизни напился до посинения. А на следующий день, превозмогая адскую головную боль (а еще утверждают, что от коньяка голова не болит) и почти непрерывные позывы к рвоте, отвел Сашку к своему давнему сопернику в спорте и другу Андрею Салищеву, полуподпольно практикующему обучение восточным единоборствам.
     Нет худа без добра. Салищев не однажды пенял Борису Николаевичу на отсутствие в боксе философии, жизненного кредо. Сплошной мордобой с кровавой юшкой на потеху плебеям… Сашка оказался на редкость способным и благодарным учеником. Юго-восточную азиатскую педагогику своего нового тренера, верней, учителя, сэнсэя, Подчуфаров даже не усваивал, а впитывал в себя так, что она становилась частью жизни пацана, его вторым «Я». Убедившись в том, что ученик не обратит науку во зло, Андрей Салищев посвятил его в секреты боевого каратэ и назначил своим первым помощником. О черных и прочих поясах и данах речь еще и не заводилась, поскольку данная атрибутика была у моралистов от власти и так называемой широкой общественности под запретом.
     Хотя… Хотя шел третий год с момента ввода «ограниченного контингента советских войск» в Афганистан, а инициатор и вдохновитель данной кровавой аферы перестал членораздельно выговаривать слово «социализм» и неуклонно приближался к открытию трех «П» (пятилетка пышных похорон). Именно на эти три года пришелся пик гибели молодых, слабо обученных солдат-срочников и офицеров младшего звена «непобедимой и легендарной» Советской Армии. Это потом, при Горбачеве, легализовались школы каратэ, русбоя и других жизненно необходимых для будущих защитников Отечества систем обороны и нападения без оружия.
     Девятнадцатилетний Сашка Подчуфаров, окончивший машиностроительный техникум по специальности «радиотехника» и призванный на действительную военную службу, попал в Афган после учебки, имея за плечами звание мастера спорта СССР и фундаментальную подготовку к сущестованию в экстремальных условиях. И очень скоро заслужил непререкаемый авторитет не только в своей роте связи, но и во всем дислоцированном под Кандагаром соединении.
     Абдул Хамид, капитан правительственных войск Демократической республики Афганистан, был прикомандирован к штабу мотострелковой дивизии «ограниченного» контингента» Советской Армии в качестве наблюдателя и координатора совместных боевых действий интернационалистов. К слову подметить, конечно, вся координация заключалась в том, чтобы плохо вооруженные, практически незнакомые с тактикой и стратегией ведения современных войн, разрозненные части афганской правительственной армии не мешали воевать (и погибать!) братьям-«шурави» за «общее» дело построения социализма.
     Кавалера ордена Красного Знамени, младшего сержанта Александра Подчуфарова и возглавляемое им отделение связи придали капитану Абдулу Хамиду в обеспечение качественного и непрерывного контакта. Сашка еще и в страшном сне не мог бы увидеть свое будущее, свою судьбу, получив от командования приказ о новом назначении.               
     Капитану Хамиду поутру 20 июля захотелось навестить семью. Почти всю ночь с молодыми русскими офицерами-штабистами «уговаривали» двадцатилитровую канистру спирта, вымененную Абдулом у летчиков на полкило анаши. Советские «соколы», дислоцированные в Кабуле, сами давно уже пресытились регламентным алкоголем, выдаваемым тыловиками на техническое обслуживание летного парка, и со скуки, тоски по России, из-за непонимания, какого хрена они забыли в этом диком краю, где войны и войнушки для аборигенов издревле стали образом жизни, пристрастились помаленьку к «улету», который давал возможность забыть обо всем на свете и просто бездумно балдеть. А у капитана Хамида этой «травки-муравки» было невпроворот.   Сам, между прочим, не потреблял, понеже считал данный продукт дьявольским искушением, вгоняющим правоверных во грех тяжкий. Спирт, конечно, тоже грехове, но тут, по крайней мере, проспишься и снова в разум войдешь. Да и потом, как это у русских говорится: с волками жить – по-волчьи выть, то бишь, пить. В общем, нужда заставляет, а потому Всевышний, скорее всего, сделает скидку…
     Для поездки в родной кишлак «шурави» выделили капитану Хамиду «ГАЗ-66», обшитый стальными листами полуторасантиметровой толщины   по кабине и кузову. Самопальный броневик дополнял установленный в кузове на стационарной турели спаренный крупнокалиберный пулемет. Вот чем эти русские хороши, так это тем, что из, пардон, какашки конфетку могут слепить и сказать, что так и было! Сородичи капитана тоже, как опять-таки  русские говорят, не пальцем сделаны, но до «старших братьев» им далеко.
     Родовой кишлак Абдула Хамида располагался в предгорье и находился в зоне, контролируемой советскими войсками, так что неприятных сюрпризов вроде бы не предвиделось. По идее не предвиделось, но ведь идеи выдвигают в воплощают их в жизнь люди, а люди, как ни банально это прозвучит, бывают разные. Даже те, кого ты хорошо знаешь. Даже те, кто приходится тебе родней…
     В кишлаке  их ждали. Пулеметчика в кузове сняли одним снайперским выстрелом, а затем открыли ураганный огонь из-за дувалов, с крыш и окошек слепленных из дикого камня хижин. Ошарашенный не меньше других сержант Подчуфаров, падая на дно кузова, успел краем сознания ухватить показательный факт: ни одна пуля не ударилась о кабину, где рядом с водителем находился капитан правительственных войск ДРА Абдул Хамид. Факт зафиксировался, однако обдумывать его было некогда. Сашкина команда, четверо связистов, лежала на стальной плите, покрывавшей дно кузова, ни жива, ни мертва. Спасло ребят от неминуемой гибели золотое армейское правило-постановка: «солдат спит, а служба идет». Едва выехали из расположения части, солдатики побросали на раскаленную железяку бушлаты и дружно «придавили клопа». Незаменимая вещь в Афгане – армейский ватник-телогрейка. Выручает и в страшную жару днем, и в нулевой холод ночью. От пули не выручает. От подлости людской тоже…
     Хоть организм и протестовал до липкого ледяного пота и мерзостной дрожи по всем жилочкам, включив инстинкт самосохранения, Сашка подхватился с пола (командир все же какой-никакой!), припал к пулемету и дал длинную двойную очередь поверх дувалов, напрочь забыв наставления особистов и замполита не отвечать на провокации, паче того, не применять оружие в населенных пунктах дружественной страны, почти готовой к строительству «светлого коммунистического далека». Не до наставлений вдруг стало. Зато огонь из кишлака сразу прекратился. Сашка решил закрепить успех, но не успел нажать на спуск повторно. Страшной силы удар сзади по голове отбросил его лицом на горячий пулемет, и мир выключился, как телевизор на самом интересном месте по команде старшины на отбой.
     Очнулся сержант Советской Армии, воин-интернационалист Александр Подчуфаров в классическом зиндане, глубокой цилиндрической яме с деревянной решеткой над головой, сквозь которую струился яркий свет, но на дне было почти темно, ибо даже яростное азиатское солнце не в силах было проникнуть на такую глубину. Руки оказались связанными за спиной. По ощущениям, верней, по их отсутствию, руки, похоже, стянули проволокой. В таком же положении оказались и все четверо его подчиненных. Ефрейтор Колян Бочин, «дед», как и сам Сашка, заметив взгляд командира, в обычной своей манере вопросил:
     - Живой? А я думал, ты коня нарезал…
     - Перебьешься… - простонал Александр, только сейчас почувствовав дикую головную боль.
     - Здорово он тебя по тыкве шандарахнул. Я думал, расколется тыква-то…
     - Чем шандарахнул? Кто?
     - Чурка этот! Ну, капитан сраный! «Акаэмчиком» тебя пригладил. С замахом, со всего плеча двумя, бля, руками!..
     - А ты куда глядел?
     - Куда-куда… Бзднул маленько. До дембеля, бля, месяц остался… А потом опоздал. Духи наскочили. Слышь, Сань, а водилу нашего он как барана…  Ножом по горлу! От уха до уха…
     - Кто?
     - Кто-кто, хрен в пальто! Чурка этот! Сколько раз тебе говорил, не доверяй местным! Все они тут повязаны…
     - Приказали доверять! Наше дело телячье: обосрался и молчи…
     - Ну, точно, живой!... – хмыкнул в ответ Колян.
     Рядовые Пучков Серега, Полунин Мишка и Пырьев Леха помалкивали. Даже в сложившейся, скажем так, нештатной ситуации они свято блюли неписанное правило: «деды» общаются – слушай и вникай, не разевая рта, покуда тебе не позволят говорить. Через месяц сами «дедами» станут, вот тогда и базарь сколь душе угодно.
    Не стали они «дедами». Эти пацаны, у которых словно по заказу вместе с командиром фамилии начинались на букву «П». Отделение «прибабахнутых», шутили сослуживцы. Только Бочин не вписывался в «П». Он тоже дембеля не дождался. Ранним утром, затемно, по холодку им бросили веревку и по очереди вытащили из вонючей, полной скорпионов и прочей пакостной дряни ямы. И ведь вот какое дело: никого те скорпионы, фаланги и тарантулы не ужалили ни разу за неделю голодного и безводного заключения. Видно, чуяли, твари, что и без их помощи обойдутся.
     Пленных соединили веревкой цугом и, подгоняя пинками и палками, погнали в горы. Александр приободрился. Может, упрячут в какую-нибудь пещеру, а потом обменяют на своих духов? В «ограниченном контингенте» ходили такие слухи: меняют, мол, наших солдатиков на своих чурок. Не зверствуют, в общем…
     Ближе к полудню их привели в глухое ущелье, противоположный конец которого обрывался в черную бездонность отвесной пропасти. Первым к краю подвели Коляна Бочина. И тут Александр увидел капитана Хамида. Он появился из толпы разномастно упакованных духов в своей щегольски подогнанной форме, на которой серебром отливали позументы генштабиста, и до глянца начищенных десантных ботинках советского образца, будто и не прошагал полдня по вековой пыли предгорья и острым камням ущелья, а только что покинул штабной кабинет в своем министерстве обороны. Пижон, мать его..!
     Капитан вразвалочку приблизился к ефрейтору Бочину:
     - Ну что, товарищ, очко не железное? Хочешь погибнуть героической смертью за нашу и вашу свободу, или нет?
     Очень хорошо знал продвинутый капитан-интернационалист русский как нормативный, так и ненормативный фольклор. В академии Генштаба Советской Армии, где он проходил стажировку, преподаватели в один голос утверждали, что этот афганец более русский, чем многие слушатели из глубины России.
     Колян хотел жить. Странный вопрос, который во все времена все палачи задают всем своим жертвам. Себе бы они задавали этот вопрос, когда приходит их собственный срок…
     - Пошел ты на хер, козло… - успел обреченно прошипеть ефрейтор и согнулся, поймав пулю из «беретты» пижонистого капитана в живот.
     - Не хочешь… - констатировал Абдул Хамид: - Не хочешь жить! – добавил он и прокаркал что-то на своем родном языке, обращаясь к соплеменникам. Те дружно расхохотались.
     Капитан тоже заулыбался и приказал душманам развязать Подчуфарову руки.
     - Окажи, сержант, товарищу услугу. Подтолкни героя к вечности.
     Колян не стал дожидаться развязки. В последнем предсмертном усилии он выпрямился, насколько позволяла страшная рана, сплюнул кровавую пену, прошептал еле слышно: «- Пока, Сашок…» и резко отклонился назад. Миг, и Коляна уже не было на краю отвесной пропасти.
     Неужели Колян Бочин хоть на секунду, что оставалась у него в запасе, мог подумать плохое о своем командире и друге Сашке Подчуфарове? Этот вопрос так и остался без ответа. Всю последующую жизнь, подаренную ему неизвестно за что промыслом Божьим, Александр будет искать ответ. Найдет ли? Неизвестно.
     Рядовых Пучкова Серегу, Полунина Мишку и Пырьева Леху духи зарезали своими огромными кривыми ножами и тела сбросили в пропасть. Все творилось на глазах у сержанта Подчуфарова. Он смотрел не отворачиваясь, не отводя остекленевшего взгляда от происходящего, и в душе он, Сашка, атеист и кандидат в члены партии, молил Бога послать кару небесную на нехристей. И кара пришла! Две «вертушки» с родными красными звездами вынырнули откуда-то из-за горной гряды и душевно саданули белохвостыми ракетами по скопищу не успевших опомниться духов! Он восторженно, давясь слезами, заорал что-то непотребное, безобразно матершинное, и тут его подняло над землей и бросило за обломок скалы, ставший для него спасительным.
     Сашку подобрали те же вертолетчики, которые совершили огневой налет на бандформирование, как в те времена было принято именовать афганских повстанцев в советской монументальной пропаганде. Оказалось, кто-то из родового кишлака Хамида «стукнул» властям о готовящейся казни захваченных советских солдат и… афганского патриота и революционера товарища Абдула Хамида!..
     Напрасно подлечившийся в госпитале Александр Подчуфаров писал рапорты, обивал пороги импровизированных «кабинетов» находивщегося в полевых условиях соединения, толкался в особый отдел, изо всех сил пытаясь пролить свет на случившееся. Его не слушали! Его не слышали!
     Начальник особого отдела соединения подполковник Сечкин, очень серьезный дядька, прямо заявил, как отрезал:
     - Возможно, ты и прав, сержант! Возможно, все так и было, как ты утверждаешь, однако тебе никто и никогда не поверит! Ведь у тебя серьезное сотрясение мозга и справка от врачей о назначении инвалидности. С головой, короче, у тебя, браток, раздрай! Понял? Иди, готовься к дембелю. И вот что! Ты там, в Союзе, помалкивай, не распускай язык! Хоть там и гласность какая-то вроде нынче проявилась, но будет лучше забыть обо всем, что ты здесь видел, слышал и в каких заморочках участвовал! Тебя, между прочим, представили ко второму ордену Красного Знамени. Цени! У самого командующего лишь один… А капитан Хамид погиб. Погиб при налете нашей авиации, ясно? Чего теперь ворошить, какого хрена после драки кулаками махать! Абдул Хамид национальный герой Демократической Республики Афганистан! Просекаешь?..
     Сашка «просек», но не успокоился. Вернувшись домой, он сходил в церковь и перед иконой Святого Благоверного князя Александра Невского поклялся найти капитана Хамида, чего бы это ему ни стоило! Он чувствовал, Хамид, скотина, жив!  Жив и он, Александр Подчуфаров, И он его достанет. Непременно достанет!

                Х     Х     Х

       Предчувствие не обмануло бывшего сержанта Александра Подчуфарова. Капитан Хамид выжил. В момент налета «вертушек» он нырнул в неприметный лаз, ведущий в обширную сухую пещеру, хранившую множество тайн его племени. Душманы, устроившие засаду по предварительной договоренности с Абдулом, о нем не знали, поскольку пришли из других мест, а потому поголовно приняли смерть кто тут же в ущелье, а кто и в пропасти, куда их покидало взрывной волной. Той же самой огневой волной ракет «воздух-земля» надежно запечатало и скрыло от любопытных глаз размолотыми в мелкую щебенку камнями пещерный лаз, чему Абдул Хамид был даже рад. Пещера принадлежала всему кишлаку, но ее особыми тайнами наследственно владел именно род Хамида, взявший, кстати говоря, свое начало от самого Ахмад-шаха Дуррани, первого падишаха государства Афганистан. Со времен первой англо-афганской войны, а может, и с более древних времен в пещере хранились стратегические запасы: луки, копья, кремневые пищали и ружья, сабли и ножи, кавалерийские укороченные карабины и пулеметы «максим», автоматы Калашникова, гранаты, анаша, героин (конвертируемая и не подверженная девальвации «валюта»), сушеные лепешки, вяленое мясо, урюк, инжир, другие продукты, не поддающиеся гниению десятки лет. Рецепт такого консервирования был украден и привезен с риском для жизни одним из предков Абдула Хамида из Бирмы. А еще в пещере была вода – главное богатство рода! Данное природное убежище способно было вместить до десяти тысяч человек, практически весь кишлак Хамида. Возможно, род его не иссяк в бесконечных войнах и набегах супостата именно благодаря пещере…
     Среди семейных тайн, передаваемых из поколения в поколение, было наличие трех выходов из пещеры, один из которых, многокилометровый и запутанный, выводил на тропу, идущую по горам до самого Пакистана. По этому естественному, природному туннелю, в некоторых местах сужавшемуся так, что едва можно было протиснуться боком, Хамид и отправился, кроме собственной «беретты» вооружившись «калашом» с десятью запасными рожками в рюкзаке, ручными гранатами-«лимонками» времен второй мировой войны, у которых убойная, разрушительная сила превосходила все современные образцы, и серповидным тесаком дамасской стали, припрятанным в личной схоронке прадедом, участником третьей англо-афганской войны 1919 года. В ту далекую эпоху красные «шурави» очень даже хорошо помогли народу Хамида обрести независимость. Пехотой помогли, деньгами, хоть и сами воевали на десятках фронтов и мерли от голода сотнями тысяч ежедневно. По личному распоряжению Ленина командарм Фрунзе прислал несколько самолетов вместе с красными летчиками, и эти небесные кони решили исход войны в пользу афганцев.
     Ленина Абдул Хамид уважал и к памяти о нем относился с великим почтением. С детства, кстати, берег октябрятский значок с профилем Ильича и всегда держал его при себе. Благодаря Ленину к власти в результате победы над англичанами пришел Аманулла-хан, тоже из племени Абдула Хамида и тоже дальний родственник. А вот все эти вроде Амина выскочки без роду, без племени, поддержанные брежневскими старичками из Политбюро и в угоду «старшему брату» затеявшие протащить страну в социализм, Абдулу Хамиду категорически не импонировали, хоть он и служил им в силу сложившихся обстоятельств. Будучи всесторонне образованным человеком, он умел анализировать и выстраивать логические цепочки, то бишь, как нынче стало модно в нашей собственной благословенной державе, Абдул умел прогнозировать будущее. И это будущее вырисовывалось в кроваво-черном цвете!
     Хамид служил не Амину, Кармалю и их прихлебателям. Он служил, без громких слов, своему народу и когда увидел, какие последствия его стране принесла брежневская авантюра, без колебаний встал в ряды оппозиции и начал тайно бороться и со своими полуграмотными демагогами, и с советскими «миротворцами», по незнанию принесшими в его, Абдула Хамида, мир всепоглощающую беду.
Свою щегольскую военную форму Абдул сжег. Ежели «шурави» не раскатают по бревнышку, верней, по камешку его родной кишлак под горячую руку и ежели кто-то из посвященных заглянет в пещеру, пусть думает сам и передаст другим землякам и семье, что Абдул Хамид погиб. Пуштунский национальный костюм, которым он заменил мундир офицера, автомат и гранаты, взятые им в дорогу, никем никогда не считаны, и никто не заметит убыли.
     Дважды природная смекалка и наследственная настороженность спасали Хамида от смерти. Банду из десятка наркокурьеров неопределенной национальности (предположительно таджиков) он уничтожил за минуту. Может, и обошел бы стороной, да, во-первых, на узкой горной тропе, едва угадываемой, было не разойтись, а во-вторых, один из банды, косоглазый мужик с хитрой лисьей мордой, первым его заметил. Второй раз, уже на самой границе с Пакистаном, ему в последний момент удалось проскользнуть мимо внезапно возникших будто из воздуха, пакистанских пограничников, которые, Абдул достаточно хорошо знал, сперва стреляют во всех, кто идет со стороны его родины, и лишь потом разбираются с недобитыми.
     Ему повезло. К только что зародившемуся движению талибов он, аристократ, симпатий не питал, поскольку был убежден в том, что его страну спасет лишь королевская, наследственная и немножечко конституционная власть, рядом с которой недоучки-студенты из медресе и близко не стояли. К «старшему брату» у Хамида тоже не было доверия, ибо правители из Политбюро, по мнению Абдула, напрочь ушли с пути, предначертанного великим Лениным.
     Абдул Хамид добрался до Карачи, проник в американское посольство и попросил политического убежища, предъявив более чем убедительные доказательства в виде шести военных билетов (шестой – водителя самодельного броневика), навечно оставшихся (кроме Александра Подчуфарова, о чем Абдул знать не мог) в чужой для них и совершенно им не нужной земле. Бывший капитан правительственных войск ДРА Абдул Хамид, борец с гидрой мирового коммунизма, получил политическое убежище в Соединенных Штатах Америки, а затем и гражданство этой великой страны.
     Между тем, другая великая страна, другая сверхдержава, правители коей, вооруженные «единственно верным» учением, держа собственный народ на протяжении десятилетий впроголодь и под страхом расправы, пыжась не мытьем, так катанием «осчастливить» мир «всеобщим равенством и братством», неуклонно и неостановимо катилась к грандиозному, не имеющему аналогов в мировой истории, развалу. Кучка вчерашних верноподданных столичных  лизоблюдов от советской культуры, литературы, кинематографии и прочих составляющих «соцреализма» вдруг объявила себя ярыми противниками тоталитаризма и последовательными борцами за демократию. Ни хрена не смыслящие в оной демократии, хронически малооплачиваемые завлабы и младшие научные сотрудники, экономисты и юристы конторского типа из той же столичной публики подхватили клич горластых поэтов-«шестидесятников», «писателей» брежневской трилогии, неудовлетворенных кремлевскими наградами и госпремиями художников и киношников и принялись баламутить задуренный ими же, интеллигентами от сохи, народ такими общечеловеческими и неоспоримыми по сути понятиями, как свобода слова, вероисповедания, права человека и т.д. Только вот никто из новодельных «демократов» не сказал народу, что же ему, болезному, делать?..
               
                Х     Х     Х               

     Сашка Подчуфаров тоже подался в демократы. Девятнадцатого августа 1991 года он нацепил на камуфляжную куртку свои ордена и медаль «За отвагу», хлопнул стакан дефицитной на тот исторический момент «Столичной» и отправился в центр города, поближе к Красной площади. Пять лет назад, вернувшись из Афганистана и сам того не подозревая, он уже был готов к этому черному августовскому понедельнику. Не стал препятствием и билет члена КПСС, полученный перед самым дембелем, и ласка советской власти, выразившаяся в Сашкином устройстве вне конкурса и без вступительных экзаменов на заочное отделение Московского государственного института средств связи, и предоставление ему, воину-интернационалисту, престижной должности инструктора райкома ВЛКСМ по спортивно-воспитательной работе. Сашка уже был заражен вирусом свободомыслия…
     Москву «путчило» напропалую! Улицы, прилегавшие к Манежной площади, кишели народом. Над головами возбужденных людей реяли как красные флаги, так и давно преданные анафеме, но притягивающие взгляд, радующие и будоражащие душу триколоры. Окна домов пестрели так же людьми и флагами. Лозунги на спешно изготовленных из картона, простыней, кумача, обойной бумаги транспарантах выглядели настолько противоречиво, что и без водки запросто можно было охренеть на мозги.
     Потолкавшись пару часов в людском круговороте, Сашка заскучал. Дальше Манежной, как и на саму площадь, не пускали ставшие стеной милиционеры, кантемировцы на танках и бэтээрах, краснопогонники из внутренних войск, категорически нелюбимые регулярной армией. Рассудив, что здесь ему делать нечего, Подчуфаров наладился к «Белому дому», где, как уже прошли слухи по толпе, находился Президент РСФСР Борис Николаевич Ельцин, вице-президент, тезка и свой брат-«афганец» Александр Руцкой и российское правительство.
     Все три дня, в которые путчисты пытались овладеть страной, Сашка строил баррикады вокруг «Белого дома», ходил в ночной дозор, получив в руки вожделенный, но недоступный там, в Афганистане «АКСУ-74» с пламегасителем и подствольным гранатометом, занимался распропагандированием противостоящих демократическим защитникам войск, в общем-то, похоже, и не собиравщихся штурмовать парламент. Потом, двадцатого августа, на балкон «Белого дома» вышел Государственный секретарь России Геннадий Бурбулис и сообщил народу о подходе подразделений тульской десантной дивизии с танками, принявшей сторону законной власти против самозванцев из ГКЧП.
     А потом все закончилось так, как закончилось. Александр Подчуфаров вместе с другими бывшими «афганцами», добровольно пришедшими на помощь новой российской власти (и себе самим!), получил удостоверение, в котором было сказано:
     «Участнику обороны Дома Советов РСФСР!
     Сердечно благодарю всех вас за мужество, за преданность Родине и свободе, проявленные в тяжелые для России дни 19, 20, 21 и 22 августа 1991 года.
     Вы провели долгие часы, охраняя демократически избранные органы власти народа – Верховный Совет и Президента Российской Федерации - от нападения войск мятежников.
     Благодаря проявленным вами решимости и самоотверженности, реакционный путч провалился.
     Россия окончательно встает на путь прогресса, демократии, культуры и народного благосостояния.
      Президент РСФСР Б.Ельцин.
     22 августа 1991г. 5.00 ч. утра.»
     Первый секретарь райкома комсомола, его заместители и заведующие отделами двинулись в олигархи. А их раскормленные шестерки получили доступ к немеренным и при советской власти недоступным для них банковским счетам ВЛКСМ, наполненным потом и кровью миллионов и миллионов молодых людей, воевавших против фашистов, строивших Днепрогэс, БАМ, осваивающих целину и пр. Сошкам помельче, вроде инструктора Подчуфарова, ничего не досталось.
     Александр потолкался месяца три без дела, пригляделся к дикой «прихватизации» всего и вся и… вспомнил о своем наследственном музыкально-певческом таланте. Папа и, особенно, мама, переставшие получать жалование за свои труды на ниве культуры, принялись отговаривать его с таким же пылом и жаром, как когда-то отговаривали от похода «в пролетариат». Однако, напрасный, как говорится, труд: Сашка решил, и на попятный его уже стало бульдозером не сдвинуть!
     В тот первый год поголовной капитализации столицы и зарождения шоу-бизнеса звериного типа, всевозможные рок-группы, чуть бренькающие на электрогитарах и стучащие на барабанах и абсолютно безголосые солисты и солистки начали возникать, словно поганки после теплого дождя. Толчком к выбору возможности заработать на хлеб насущный послужил пикничок, куда его затащила соседка, двадцатилетняя дважды разведенка умопомрачительной красоты и отменной стервозности, о чем, впрочем, мужики узнавали лишь после регистрации брака.
     Юлька, то бишь, соседка положила глаз на рослого, круто спортивного Сашку после того, как он помог ей затащить на седьмой этаж ее самое, крепко поддатую и уснувшую у неработающего лифта. Нет, она не была алкоголичкой, просто в тот день так легла карта: надрались с девчонками по случаю ее же собственного развода со вторым мужем. Козел занудный, этот второй мужик! Первый тоже был козел, но оно уже у Юльки, так сказать, отболело. А вот второй бывший – натуральный козел! Заявится, бывало, с работы:  «А где мои тапочки?». Хрен тебе в уши, а не тапочки! Барин, видите ли; тапочки ему перед его вонючими мослами поставить надо, поскольку: « Я тебе зарабатываю не только на хлеб с икрой, но и на шубы норковые…». Купил, козел, две шубы, а ты теперь удавись перед ним в прах! Шубы, правда, шикарные, и золотишко с «брюликами» очень даже эксклюзив. При разводе, козел, хотел все забрать, да хрен угадал! Можно подумать, она свою «завлекалочку» на помойке нашла, чтобы ею задарма пользовались. Восемь месяцев, козел, эксплуатировал. Да еще и по пять раз за ночь!..
     Буржуй, организатор пикничка, оказался на редкость компанейским мужиком, без намека на выпендреж, хотя имел к тому все основания. К примеру, кортеж машин, сопровождавших его и приглашенных им гостей на природу, выглядел почище президентского, а закупленные на целый день ресторанные повара и официанты стелились перед ним чуть ли не в лежку. Плюс к тому имелся в наличии очень раскрученный певец, заполонивший собой в последнее время все телепрограммы, и дюжина куколок Барби из супермодного столичного стриптиз-шоу.
     Пикничок удался по всем параметрам. Ни хамства, ни грубостей, ни сальных анекдотов и дебильных шуточек, позже приписанных так называемым новым русским!  Пожалуй, Сашка Подчуфаров еще никогда в жизни так не отдыхал, не расслаблялся по полной программе. Наверное потому и взял в руки гитару раскрученной «звезды» и запел вполголоса тальковскую «Россию». На живописной поляне, спускавшейся из соснового бора к самому урезу окской воды, воцарилась торжественно-печальная тишина. Сашка не задумывался о том, что подгадал с песней аккурат к трагической дате. В тот день, четвертого июня 1992 года исполнилось восемь месяцев с момента гибели Игоря Талькова, поистине всенародного любимца, которого злобно ненавидела лишь кучка твердолобых коммуноидов. Не в пример раскрученной из небытия «звезде экрана» голос у Сашки был поставлен по всем без исключения канонам певческого искусства, и этот проникновенный голос без крика и паралитических дерганий заставил замереть веселую компанию, подвигнул буквально каждого задуматься и вглядеться в потаенные глубины собственной души. Официанты, словно пораженные колдовским сном, остановились на полпути от мангалов до гостей, держа на вытянутых руках шампуры с истекающими ароматным соком шашлыками, куколки Барби закрыли свои очаровательные ротики и мгновенно превратились из шикарных болванчиков в мыслящих существ, Юлька обалдело пялилась на Сашку и наполнялась гордостью за свое приобретение, а Буржуй, сам того не замечая, ронял на тарелку с виноградом слезу за слезой.
     Сашку просили петь и петь, не останавливаясь. И он пел, тем паче, что «звезда», расстроенная до безобразия, укатила на своем белом лимузине, и ему, Александру Подчуфарову, больше никто не мешал презрительно-завистливыми взглядами и ядовитыми репликами сквозь зубы типа «Недурственно, недурственно, однако сыро…». Сашка полностью овладел вниманием аудитории. А когда пришла пора собираться назад, в грязную, пыльную, загазованную Москву, ту самую, куда не водят туристов, и где мерзость бытия определяет сознание похлеще любой, спесиво игнорируемой столицей глубинки, Буржуй подарил Сашке свой навороченный, только что испеченный «Мерседес С-600» цвета «хамелеон». Потрясенный Сашка пытался отнекиваться, но Буржуй сунул ему в карман брелок с ключами, буркнув: «Завтра будут документы», и отвел молодого человека в сторону от компании, восторженно прищелкивающей языками вокруг подарка, бликующего разными оттенками цветовой гаммы. Телохранителям Буржуй сделал отмашку: обойдемся, мол, без лишних ушей.
     - Александр! – заговорил авторитет. - Меня, кстати, тоже Александром кличут. Станиславовичем, если будет угодно… Хочу сразу вам сказать, ничего не опасайтесь, не обращайте внимания на всякий шепот и междометия. В моей деятельности ничуть не больше криминала, чем у власть имущих… Я знаю, что вы мастер спорта по восточным единоборствами и прошли очень хорошую школу в Афгане. Знаю и о вашей личной там трагедии.
     Сашка удивленно приподнял правую бровь.
     - Да, да, не удивляйтесь. Моя разведка, или отдел по связям с общественностью, как нынче принято говорить, хлеб ест не зря. Я вот что хочу вам сказать: никто и никогда, по крайней мере, пока я жив, никуда вас вербовать не станет. «Быков» у меня и без вас в изобилии… Обещаю не вмешиваться в вашу личную жизнь и решать за вас ваши проблемы, если вы об этом не попросите. Вы сейчас работаете на подпевках… Ну, я же вам сказал, не удивляйтесь. Я предлагаю петь для узкого круга истинных почитателей настоящих талантов. Или вы предпочитаете славу? Это тоже можно устроить, но, поверьте, бомонд, тусовки – такая клоака, что и врагу не пожелаешь!
     - А развлекать богатеньких?.. – вставил Сашка. - Это не клоака?
     - Саша, позвольте вас так называть, если вам не понравится, как вы сказали, развлекать богатеньких, вы всегда вольны выбирать. Даю слово. Слово Буржуя! Вам не придется выступать перед упившимися нуворишами в ночных кабаках, хотя многие известные и даже очень известные исполнители и этим не брезгуют. Однако, все те знаменитости – инкубатор, а вы, простите за определение, штучный товар. Сколько вы зарабатываете, если не секрет, у вашей визгливой певички?
     - Триста долларов.
     - За концерт?
     - В месяц.
     - У меня вы будете получать тысячу за вечер. И это не предел! Идет?
     Сашка согласился. Вконец ошарашенный рухнувшим на него счастьем и встревоженный одновременно, несмотря на заверения Буржуя в полнейшем, как говорится, альтруизме, он вел послушную и бесшумную машину и размышлял о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Чего ему, Буржую, то бишь, Александру Станиславовичу надо от него, Александра Никитовича Подчуфарова? Неужели только песен? И вообще, хрен его знает, страшноватенько как-то…
     Сашка скосил взгляд вправо, на дремлющую рядом с ним Юльку. Поразительно все-таки красивая баба! Настолько красивая, что… лишь в шестисотом «мерине» и катать! Его тянуло к этой красавице, да и она была не против, мало того, сама провоцировала на близость, но что-то удерживало Сашку. Он и сам не мог понять, что именно. Знал только, долго ему не продержаться…
     Он слегка толкнул локтем свою уставшую от веселья подругу и вкратце изложил ей монолог Буржуя.
     - Кто он такой? Что за человек? Откуда взялся?
     Юлька, не меньше Сашки пораженная всем случившимся на пикнике, попыталась дать исчерпывающие ответы на заданные Сашкой вопросы, но она и сама мало чего знала.
     - Ксюха хвасталась, будто он очень крутой бандит, вор в законе, но с понятиями. Интеллигентный бандит! Имеет высшее образование, знается с ба-а-льшущими людьми из власти. И еще. У него все бандиты культурные, не беспредельничают…
     В общем, это была вся информация, и для Сашки она ничего толком не прояснила. А потом стало не до раздумий. На ночь он остался у Юльки, на следующую ночь тоже, пока не перебрался к ней со своего шестого на ее седьмой этаж. Мать, достаточно осведомленная по сарафанному радио о соседкиных выкрутасах с мужиками, попыталась было приоткрыть сыну глаза, предостеречь его от необдуманного шага,   Но… увы! Ведь Сашка был ее сын; такой же упертый в своих помыслах и поступках, как и его папенька. Как, положа руку на сердце, и она сама, против воли родителей вышедшая замуж за представителя творческой элиты и ставшая актрисой вместо того, чтобы крепить экономическую и оборонную мощь великой социалистической Родины изготовлением трусов на швейной фабрике, как это делали всю жизнь ее папа и мама.
    
                Х     Х     Х
    
     Сашка давал концерты для избранных. В загородном дворце Александра Станиславовича собирались десять-пятнадцать фанатов Высоцкого и Талькова, и Сашка исполнял хиты из их репертуара. Чуть позже сюда добавился и «Лесоповал» Михаила Танича. Сашка не переставал удивляться: солидные, серьезные мужики, обладающие в своих сферах деятельности всей полнотой власти, слушая песни отошедших в мир иной (кроме Танича, дай ему Бог долгих лет жизни) кумиров, превращались в мальчишек, не умеющих скрывать эмоции, становились наивными, незащищенными. Хорошему психологу в такие моменты из них можно было веревки вить.
     У Подчуфарова завелись деньги. И не просто деньги, а очень большие деньги! И самое важное – ему не приходилось за эти деньги унижаться, глядеть в рот работодателю и его гостям. Напротив, к нему относились с уважением и должным вниманием, его просили, а не заставляли петь. Стоило Сашке почувствовать недомогание, вроде сезонной сопливости, его вместе с Юлькой отправляли на солнышко в Эмираты, Египет и вообще в те места земного шара, куда рекомендовали лучшие отечественные врачи рангом не ниже докторов наук. Буржуй не лукавил, уговаривая Сашку поработать на него, и Сашка напрасно беспокоился, наглядевшись доморощенных подделок «под Голливуд» о русской беспредельной мафии. Ежели   Александр Станиславович и был той самой пресловутой мафией, то у такой мафии можно было поучиться человечности и нашим правоохранительным органам. Не всем, конечно, но многим их представителям однозначно. В общем и целом действительность оказалась гораздо проще и обыденней, чем ее рисовала постсоветская, закупленная на корню с потрохами писательская братия из бывших канцелярских служащих. Короче, все было прекрасно, если бы… Если бы не Юлька и не Абдул Хамид. Хотя Юлька-то, хрен бы с ней: дело житейское, а вот афганец болючей занозой засел в глубине мозга и не давал покоя. Да и ребята в последнее время все чаще навещали сержанта Подчуфарова во сне. То один Колян Бочин заявится, а то и все вместе: Пучков Серега, Полунин Мишка, Пырьев Леха и водитель броневика, которого Сашка и видел-то всего минуту, пока размещались перед поездкой в кузове…
     Среди знакомцев Буржуя обретались самые разные личности, подчас настолько колоритные, что Александр Подчуфаров просто диву давался, для чего они все нужны Александру Станиславовичу? И только когда самому лично нужда подперла, понял: в хозяйстве и пулемет сгодится!
     Дабы не напрягать своего работодателя и старшего друга, по-настоящему уважаемого им человека Александра Станиславовича Буркова (отсюда, надо полагать, и «погоняло» - Буржуй), Сашка напрямую обратился к одному из его знакомцев, своему почитателю, известному в стране экстрасенсу, часто мелькавшему на телеэкранах. Изложив в приватной беседе все аспекты своих душевных томлений, он получил именно тот ответ-рекомендацию, который подспудно ворочался в его собственной голове, ожидая лишь включения извне. Надо было бросить все дела, забыть обо всех текущих проблемах и навестить родственников ефрейтора Коляна Бочина.
     Юлька, узнав о намерении своего гражданского мужа, устроила грандиозный скандал. Во-первых, она была хронически уверена, что именно благодаря ей Сашка обрел материальное благополучие, а по сему обязан с вечной благодарностью содержать ее и во всем слушаться. Во-вторых, финансовая составляющая данного благополучия, контроль за Сашкиными доходами и расходами – исключительно ее, Юлькина, прерогатива и без ее ведома и одобрения Сашка не имеет никаких прав потратить хотя бы полушку. И в-третьих: козлам слова не давали! Блекотать разрешается на выгоне за околицей какой-нибудь Жидкосрановки. Хочешь поблекотать – попутного ветра в жопу!.. А тот факт, что Сашка - козел, как и все мужики, не подлежал сомнению с момента, когда он попытался протянуть язык на предмет обзаведения ребенком. Еще чего! Роди ему либо мальчика, либо девочку… А автобуса с гармошкой не желаешь? Чтобы дристал где попало!.. Одним словом, не мужик – козел!
     В итоге Сашкино терпение лопнуло: Юлька получила слегка по сопатке и полезла царапаться. Пришлось отключать. Короче, настроение в дальнюю дорогу было основательно подпорчено… Александр гнал «меринка» на предельной скорости, исходя, конечно, не из мощности и ходовых качеств лучшего в мире авто, а из состояния наших расейских дорог (в Афгане, блин гороховый, дороги – и то лучше!). Мать Коляна, жившая, как и вся его родня, на окраине Тульской области, в конце апреля 1986 года, аккурат перед Сашкиным дембелем, подцепила жесточайшую лейкемию, принесенную чернобыльским облаком, и умерла, так и не дождавшись трагической вести о сыне. Отец погиб еще раньше, когда Колян учился в восьмом классе. За неумеренное потребление алкоголя старшего Бочина разжаловали из механизаторов в пастухи. Однажды он, будучи в основательном подпитии, загнал коров на поле зрелого клевера, а сам улегся спать в гущине сочной кормовой культуры. Мужики, пригнавшие на поле силосоуборочные комбайны и сенокосилки, коров, естественно, с поля удалили, а Бочина-старшего не обнаружили. Решили, что пастух подался в сельпо за «солнцедаром» - двадцатиградусной марганцовкой с запахом дуста и сургуча, величаемой тем не менее крепленым виноградным вином, - и приступили к уборке. Ближе к вечеру все, что осталось от Колянова бати и что удалось достать из шнеков комбайна, на котором он сам когда-то и работал, сложили в мешок из-под картошки и привезли домой. Таким образом, насколько был осведомлен Подчуфаров, из родни у Коляна в живых оставалась бабушка по материнской линии и старшая сестра, съехавшая по оргнабору в Карелию, да там и осевшая.
     Деревушка Вязовна, притулившаяся на обрывистом, левом по течению берегу Оки, поразила столичного жителя Подчуфарова своей убогостью, заброшенностью, какой-то безысходной унылостью. И это несмотря на окружающий, изумительно живописный пейзаж. Ну, там березовая роща, лютики-ромашки всякие, синее небо, ласковое солнышко… Как это и бывает сплошь и рядом, красотами природы лучше всего восторгаться издалека (Юлька тому безусловное подтверждение). А стоит вольно или невольно приблизиться, паче того, врюхаться по уши, как от многих красот начинает дурно пахнуть, и получается сплошная тошниловка. Подобное испытываешь на художественных выставках в неприспособленных малообъемных помещениях. Коли глазу не хватает пространства охватить всю перспективу картины, он видит лишь грязную, бугристую мазню…
     От районного центра до деревни пришлось добираться часа два. Ровно столько времени Александр потратил на двухсоткилометровый путь из столицы до этого самого районного центра по условно автомобильной трассе республиканского значения «Москва-Симферополь», а на последних пятнадцати километрах до, так сказать, конечного пункта назначения вообще проклял все на свете: власть, дармоедов при власти, жуликов при государственных должностях, дороги, дураков и т.д., не предполагая еще, что совсем скоро ему придется столкнуться с дураком в кубе, и означенный дурак определит его дальнейшую судьбу.
     Бабушку Коляна Бочина, Надежду Никаноровну Александр перепугал не на шутку, подкатив к ее хате на своем шикарном авто. Старушка, едва углядев мощный, внушительно объемистый и хищно поблескивающий никелированной решеткой радиатора автомобиль, проворно юркнула со двора в хату и заперлась там на засов. Александру потребовалось минут пятнадцать, дабы убедить старушку впустить его хотя бы в сени, либо самой выйти во двор. Как потом оказалось, бабушка тоже насмотрелась сериалов о русской и прочей мафии и уверовала, что хорошие люди ездят исключительно на «запорожцах». Потом, сидя за колченогим столом в горнице и угощаясь бабушкиными пышными блинами с земляничным вареньем, и угощая ее привезенными с собой деликатесами, Александр вдоволь повеселился над ее страхами.  Надежда Никаноровна, обрадованная неожиданному гостю и принявшая стопочку баснословно дорогого, приторно-сладкого и живительного настоящего французского «шартреза», сама расхрабрилась и смеялась над собой уже открыто, без извечной деревенской оглядки на «кабы чего не вышло». Александр убедил ее, что мафия бабушек не обижает и опасаться следует скорее дебиловатых отморозков, расплодившихся в неимоверных количествах, разных обкуренных и обколотых недоносков и прочих алкашей. И самому вдруг подумалось: получается довольно-таки внушительный пантеон моральных уродов, отравляющих существование нормальным, законопослушным гражданам, и Надежда Никаноровна не зря запирается на крепкий, выкованный в деревенской кузне засов, и огораживается от мира оконными ставнями. Ничуть не лишняя предосторожность даже в такой глуши, как деревня Вязовна.
     Уютная деревушка, с красивым названием, но загажена донельзя. Две порушенные свинофермы впритык к домам. Башку оторвать тому, кто давал распоряжение строить! навозоотстойники бывших ферм лет семь назад, рассказывала Надежда Никаноровна, размыло «проливенными» ливнями, и вся полувековая поросячья дрисня, которую никакими технологиями невозможно превратить в компост, хлынула на деревню. Жижа где впиталась в землю, где покрылась твердой коркой, а где, особенно в уличных колеях и низинках, стала зловонным болотом. Александру еще, можно сказать, повезло наехать в Вязовну посуху, а то пиши – пропало и шикарному «мерину», и туфлям ручной работы из крокодиловой шкуры тоже. За полторы, блин, тысячи баксов!..
     - А за Колюшку, внучека ненаглядного, царство ему небесное, мне никаких этих… копенсациев не дали. В военкомате сказали: не положено… - вела беседу с пятого на десятое Надежда Никаноровна: - Я, ить, разик всего туда - сюда и съездила, в военкомат-то… Мне, ить, пенсии-то хватает. На крупу, макароны и маслице постное. А огородец пока сама еще осиливаю, да в лес когда за грибцами-ягодками поскребусь. Чего еще надоть?.. Конечно, Валентина, это с того конца старушка, за своего внука Михаила копенсацию получает. Так ведь его-то в гробе железном привезли. В окошечко такое махонькое на гробе видно было – Михаил это, царство ему небесное и вечный покой!.. А от нашего-то Колюшки ничего не осталось, и душа его теперича где-то, как ты говоришь, в дикой пропасти мается, на чужбине некрещеной… Валентина-то с того конца на копенсацию когда колбаски купит, селедочки… Оно ведь, Санечка, колбаски на старости лет иной раз и захочется, а либо селедочки посолониться…
     Надежда Никаноровна умолкла на минутку, горестно, с ноткой несбыточного вожделения по колбаске, выдохнув из груди воздух, а потом снова повела неторопливый, убаюкивающий разговор:
     - Я ведь могилку-то Коленьке все равно спроворила. Рядышком с отцом его забулдыжным, царство ему небесное, горемыке, и мамкой его, душенькой безгрешной. Только вот могилка-то пустая. Председатель сельсовета грозился меня в дурдом закатать, понимаешь ли, за дурман какой-то. Но это ладно: собака лает – ветер носит… Ты мне скажи, Санечка, а никак косточки-то Колюшкины из той прорвы нельзя достать? Сама-то не доеду в ту лихомань, а вон у нас на деревне Женька Евнух без дела мается. Я ему говорю, Женьке-то, мол, хату тебе подпишу и пай свой земельный тоже, только ты съезди, Христа ради, за косточками Колюшкиными. Он вроде и согласный, только, говорит, там нынче талибаны какие-то образовались, подождать надо… Пай-то у меня большой: сорок пять гектар… Он, Женька-то, тоже воевал. В Чечне воевал и чего-то там ему по мужской линии миной подпортило. Председатель наш бывший, слышь, пропойца и ворюга, евнухом Женьку-то прозвал, а дочка председателева, Лариска, значит, говорит наоборот, что Женька теперь как жеребец стоялый, от баб кнутом не отгонишь… Вожжается она с ним, Лариска-то. Охальница девка, палец в рот не клади…
     Наутро Александр сходил с Надеждой Никаноровной на деревенский погост, чистенький и благопристойный, не в пример обиталищу живых. Бабушка постаралась для внука: могилка по левую руку от материной была выложена темно-бордовым кирпичом (- Ой, Санечка, грешница я, с фермы натаскала… Кирпичик-то церковный, вечный. Наши-то безбожники церковь разрушили и свинарники из того кирпича строили…), а над могилкой возвышался внушительный дубовый крест, покрытый вишневым лаком.
   
                Х     Х     Х

     Оставив Надежде Никаноровне пять тысяч долларов (Юлька на говно изойдет) и поставив в багажник пару трехлитровых банок с маринованными боровичками (презент Александру Станиславовичу), Александр тепло попрощался со старушкой, с удивлением вдруг ощутив, что ему не хочется расставаться с этой бабулькой, и двинулся в обратный путь. До самого райцентра размышлял над скудностью русского бытия, определенного целой нации, именно чисто русской нации, господами товарищами большевиками, среди которых, ежели подходить объективно, без какой-либо предвзятости, русских было – раз, два и обчелся! Довели Русь святую до абсурда!  Предел земных мечтаний старушки Надежды Никаноровны, пятьдесят четыре года ломавшей спину в колхозном свинарнике, - кусок вареной, мокрой и клеклой, соево-крахмальной колбасы, сдобренной для запаха каким-нибудь мясным кубиком и чесноком! Пятьдесят четыре года растила Надежда Никаноровна буженину, окорока, сырокопченый сервелат, а сама имела в лучшем случае уши, хвосты, бросовый ливер. Даже в нищем, замордованном войнами, нескончаемыми межплеменными разборками и «братской» помощью как наших, так и не наших «миротворцев», несчастном Афганистане аборигены без натурального мяса не то что есть не садились, они просто-напросто не мыслили своей жизни без ежедневного свежеприготовленного барашка. Тот же Абдул Хамид, не к ночи будь помянут, рассказывал, как первый падишах Афганистана Ахмад-шах Дуррани повелел казнить публично своего же министра, ведающего, ежели по-современному, социальной защитой граждан, когда посетил одну бедную семью и увидел на столе у них лишь кислое молоко и лепешки.  Сашке Подчуфарову, никогда не страдавшему националистическим недержанием, вдруг стало до боли обидно за русскую женщину Надежду Никаноровну, внук которой в сугубо мирное для державы время сложил голову хрен знает за чьи и за какие интересы, за Женьку Евнуха, покалеченного опять-таки хрен знает за что в собственной стране, стало обидно за всех стариков и старушек, мечтающих не о кругосветных путешествиях на комфортабельных лайнерах, а о куске колбаски. Или селедочки!.. Он ведь, Сашка Подчуфаров, гражданин новой России, уже был достаточно образованным человеком, с институтским дипломом в дальнем ящике маминого наследственного комода, чтобы и дальше существовать лохом неразумным.
    И выходит, куда ни кинь – один клин: все пожизненные генеральные секретари и прочие пердуны из Политбюро и ЦК, все нынешние шустряки при Б.Н. сетовали и с маниакальным упорством продолжают сетовать на управляемый ими народ. Дескать, мы хорошие правители, душевные, сердобольные и заботливые как мамы родные, но вот с народишком нам не везет. Ленивый народишко попался, вороватый, алкозависимый и непатриотичный. Беда с народишком-то…
     Блин гороховый, ведь они и сами, правители-то наши дорогие (для народа, в смысле содержания и прокорма дюже дорогие) верят в данную, придуманную ими же ахинею. И никто из всех предыдущих и нынешних «отцов нации», похоже, так ни разу и не задумался, что же это за показатель жизненного уровня управляемого ими народа – кусочек колбаски на старости лет?..
     В общем, добравшись наконец до районного центра, Александр уже пребывал в достаточно взведенном состоянии ума и сердца. Ему бы не соваться в райвоенкомат, а ехать себе без остановок. Но, как говорится, знал бы, где упасть, соломки подстелил бы…
     В последний раз в подобной военной конторе Александр был после дембеля, еще при советской власти, когда становился на учет. С тех пор его не беспокоили, и он неприятно удивился переменам, нахально бросавшимся в глаза даже не с порога, а со входа на территорию. Все военкоматы, что в столице, что в этом заштатном, вымирающем городишке, были типовыми. Не по внешнему, конечно, виду зданий (к примеру, в Сашкином административном округе военкомат размещался в бывшей церкви), а по их оснащению и внутреннему, скажем так, содержанию. Теперь же его встретил автоматический шлагбаум на воротах, поднимающаяся из-под асфальта шипастая лента-«змея» для прокола шин и вооруженные автоматами солдатики-часовые. Испокон веку в военкоматах по ночам сторожили бабульки и дедульки, да на связи дежурил какой-нибудь младший чин, а тут такой заслон, будто собрались держать долговременную оборону. От кого?
     Внутри здания, сразу за порогом, металлоискатель и лбы в камуфляжке, при кобурах, дубинках и «черемухе». Мало что не в масках… Видно, не срочники-дистрофики, - контрактники, получающие нехилые оклады из бюджета минобороны, то бишь, из карманов тихих и послушных народных масс, не приученных качать права, как в ихних там европах с америками, где каждый чиновник снизу и до самого вышнего верха в обязательном порядке постатейно отчитывается перед налогоплательщиками, куда и на какие прибабахи с заморочками он потратил их денежки. А не убедил налогоплательщика - импичмент тебе на горб и гуляй Вася, ешь опилки… Блин, такую бы крутую оснастку, эти бы бешеные «бабки», угроханные на показуху, да в действующую армию! В тот же Афган…
     Капитан Сердюков (ох уж, эти капитаны!..), ведающий отделом учета демобилизованных и погибших защитников Отечества и единственной сотрудницей с аппетитной круглой попкой и при пяти навороченных компьютерах, нехотя выслушал рассказ Александра о Коляне Бочине, его бабушке Надежде Никаноровне и односложно выдавил из себя, словно отмахнувшись от надоедливой мухи:
     - Не положено…
     Подчуфаров аж рот раскрыл от удивления и забыл захлопнуть. Чего же он, спрашивается, в таком случае расходовался перед этим штафиркой тыловой?
     - Нет его в списках погибших… - соизволил пояснить капитан, - Он у нас числится без вести пропавшим. Может, он живой и здоровый, может, к врагам переметнулся, веру сменил и нынче каким-нибудь Саидом заделался…
     - Какой, на хрен, живой? Ты чего городишь, капитан? На моих глазах погиб!
     - А ты сам кто такой? Авторитетная комиссия, официально подтвердившая факт наличия гибели? Не исключено, что ты сам все это и придумал, чтобы лишний орден получить…
     На этом разговор закончился. Капитан Сердюков (далее потерпевший) ударом полуторатысячедолларовой шикарной туфли в самую что ни на есть середину грудной клетки был во мгновение ока выметен из мягкого офисного кресла и задницей вперед вылетел в окошко со второго этажа военкомата. Аппетитная штучка-секретарша в супер-мини-юбчонке, похоже, сотворенной из обрезанного мужского носка, испуганно ойкнула, со страхом и одновременно неподдельным восторгом уставившись на Подчуфарова. Видимо, и ее самое достала канцелярская скука, и начальник надоел до тошноты…
     В кабинет на шум вломились три камуфлированных лба. Тот, что заполошно лапал кобуру, пытаясь ее расстегнуть, получил «серп крестьянина» скользящим ударом ноги одновременно под обе коленки, подломился и плашмя рухнул на пол, основательно приложившись головой о паркет и, таким вот образом отключив самого себя от дальнейших событий. Две другие туши, исполняющие служебные обязанности (хреново исполняют, жиром заросли), Александр поочередно вогнал в ступор. На все про все ушло секунд десять.
     Штучку с попкой Подчуфаров привел в рабочее состояние легким поглаживанием по роскошной гриве волос и велел звонить в милицию, а заодно вызвать «скорую» для капитана Сердюкова, который, как оказалось чуть погодя, грохнувшись из окна, вывихнул руку и разбил себе сопатку.
     Брал Подчуфарова целый взвод омоновцев, прибывший, кстати говоря, минут через сорок после звонка-вызова. За этот срок Сашка запросто мог бы отмахать на «мерине» сотню километров и… ищи-свищи его потом! Для Сашкиного друга Буржуя ноль проблем составило бы отмазать своего любимца, но… Сашка решил, и все!
Пока лбы приходили в себя, Александр их разоружил, забрал дубинки, «черемуху» и велел секретарше все добро запереть в сейф. Обезоруженные служилые сидели тихо, смирно там же, куда попадали и не делали попыток что-либо в данном раскладе изменить. На Подчуфарова изредка бросали взгляды, в которых наряду с досадой читалось и мужское уважение.
     Группе захвата Александр сдался без боя, предварительно сам закольцевав себя от греха наручниками, конфискованными у тех же камуфлированных военкоматовских секъюрити. Когда его уводили, подмигнул секретарше и бросил очухавшимся и снова вооружившимся служилым: «Не в обиду, мужики…». Старший в ответ махнул рукой: какой, дескать, базар, все путем!..
     По статье двести тринадцать, часть два, пункт «б» Уголовного кодекса Российской Федерации подсудимому Александру Никитовичу Подчуфарову, с учетом предоставления знаменитого адвоката, нанятого, естественно, Александром Вячеславовичем Бурковым, наличия правительственных наград и отличных характеристик, дали всего два с половиной года лишения свободы с отбыванием срока наказания в колонии общего режима. А потом, выражаясь арестантским языком, Сашка «прицепил на хвост» еще двенадцать с половиной лет. В совокупности получилось пятнадцать. И уже в другой колонии. Строго режима! Той самой, затерянной на сибирском севере, в пограничье между тайгой и тундрой, где служила начальником медсанчасти капитан Нина Васильевна Скоробогатова и где в поселке при бабе Вале и маме Нине обитала маленькая фантазерка Кристина.
     И вот тут как раз образовался момент, когда я, автор, обязан коротенько объясниться со своими сердечно уважаемыми читателями и не менее уважаемыми мною издателями. Как вы, наверное, заметили, я никогда не писал таких «резиновых» историй, поскольку ленив по природе, а коль уж быть до конца откровенным, не люблю «лить воду». То бишь, загружаться по самую макушку и загружать вас словесным сором.
     Но с данном случае вышла совсем другая история. Год назад я познакомился с майором внутренней службы в отставке, бабой Валей, по настоятельной просьбе матери Нины Васильевны перебравшейся на жительство в нашу с вами область. Обе пожилые женщины в долгих наших с ними беседах поведали мне о Сашке Подчуфарове, Нине Васильевне, Кристине и всех тех, кто так или иначе присутствует в «Паранойе». Для обеих эта история – все, что осталось у них в жизни и что помогает им держаться на белом свете. Вот потому я и посчитал своим человеческим, христианским долгом, единожды начав, не останавливаться и рассказать вам о жизни и судьбах всех названных в истории людей до конца. Осталось, в общем-то, немного. Тем более, что на очереди другие истории, другие трагические судьбы и другие люди, доверившие мне свои сокровенные тайны и желающие, чтобы я поделился их тайнами с вами…
     Отсидев положенное время в одном из следственных изоляторов Тульской области (по месту совершения противоправного деяния), получив срок и отклонив апелляцию, Сашка пошел этапом на зону. Надо отметить, особо он не унывал. Даже в куче рухнувшего на него дерьма выискал себе жемчужное зернышко, коим явился для него разрыв с Юлькой. Дело в том, что будучи человеком обязательным, Александр Подчуфаров, не случись военкоматовского конфуза, продолжал бы тянуть лямку семейной жизни и еще неизвестно, чем бы это все закончилось. А так Юлька, едва услыхав о Сашкином аресте, в несчетный раз обозвала его козлом, собрала трусы-носки-майки некогда «горячо и нежно любимого» гражданского мужа и спустила на шестой этаж, под порог родного  жилища Александра. Получив весточку от родителей по данному поводу, Сашка вздохнул свободно, если можно так выразиться, имея в виду тюремные стены в два метра толщиной, решетки и «намордники» на окнах и тошнотных от тоскливого однообразия охранников-«попкарей».
     Этап из советско-российских тюрем на зоны – это отдельная песня! С грустными, правда, словами. Казалось бы, колония, где тебе определено мотать срок, по прямой от тюрьмы (у нас принято скромничать, величая официально тюрьмы следственными изоляторами временного содержания) находится в сорока-пятидесяти километрах. И дорога к той колонии имеется асфальтированная, и машины-автозаки наличествуют при каждой тюрьме. Так нет же! Кто-то когда-то измыслил возить осужденных по железным дорогам в столыпинских вагонах «через Крым в Нарым», проще говоря, мурыжить их в означенных тюрьмах на колесах по всей великой державе. Дабы, мол, прочувствовали и прониклись…
     Сашкин этап лежал через Смоленск, Калугу, Тульский СИЗО № 1, далее до зоны, коя, как уже сказано, находилась верстах в тридцати по прямой. В дорогу выдали паек: буханку черного хлеба и большущую, жирную и, откровенно заметить, очень вкусную селедку. С тем и отправили.
     Где-то в районе Сухиничей в вагон затолкали новую партию арестантов. Столыпинский вагон, ежели кому неизвестно, представляет собой с одной стороны сплошную металлическую стену, вдоль которой расположены камеры-купе, с другой сплошной коридор от тамбура до тамбура, по которому прогоняют осужденных и запирают в камеры. Двери камер не глухие, они решетчатые, дабы охрана беспрепятственно могла наблюдать, чем занимаются зэки внутри. Внешне вагон выглядит как багажный или почтовый.
     Так вот! При загрузке очередной партии арестантов Сашка Подчуфаров на мгновение увидел, как мимо его камеры провели … Абдула Хамида!
     Ошибиться он не мог. Уж слишком крепко засел в мозгу этот бывший лощеный капитан армии ДРА. И Александр, действительно, не ошибся. Гражданин Соединенных Штатов Америки, процветающий бизнесмен Абдул Хамид, просчитав открывающиеся перспективы, решился инвестировать часть своих капиталов в экономику новой России. Его не испугала нестабильность внутриполитической обстановки в нашей стране, мафия, рэкет и прочие «пужалки», понеже он был рисковым человеком и даже в случае неудачи особо не пострадал бы, ибо имел на родине пещеру, а в ней родовой тайник с богатствами, кои запросто компенсируют десяток, а то и больше финансовых обломов и даже катастроф его, Абдула, личного масштаба.
     И облом случился. Не в бизнесе. Жадность фраера сгубила! Русский компаньон за определенную, довольно щедрую, мзду попросил доставить из пункта «А» в пункт «Б», куда Абдул и направлялся по делам фирмы, небольшую посылочку. В пункте «Б» гражданина США Абдула Хамида задержали. В посылочке обнаружилось ровно девятьсот граммов чистого героина. В итоге наркокурьер Хамид по российскому закону, против которого оказались бессильны заокеанские адвокаты, пошел на зону со сроком восемь лет!
     Для Александра Подчуфарова наступил момент истины. Отныне в голове его не осталось ни единой мысли. Кроме, конечно, мысли о мести! Да и, положа руку на сердце, мысль ли это была?               
     Скорее древний инстинкт, так и не вытравленный из человека цивилизацией, тысячелетиями духовного развития, законами, предусматривающими кару за мщение и прочими людскими установлениями и махровым лицемерием. Падая в пропасть, Колян Бочин прохрипел: «- Пока, Сашок…», и Сашка воспринял эти последние слова друга как наказ воздать мучителю тем же. Никто не знает, есть тот свет, нет ли, но коль доведется «там» в конце концов свидеться, потребуется отчет перед Коляном. И перед водителем самопального броневичка, и перед теми салагами на букву «П», за которых ему, их командиру, тем более не будет прощения, если он не отдаст за них должок Абдулу Хамиду, провались он, чурка дикая, пропадом в преисподнюю. В общем, Александр Подчуфаров, в первой жизни воин-интернационалист, в нынешней - обыкновенный этапник, решил – и все!
     Гриша Пупок свои этапы и считать-то сбился. Ходки помнил: нынешняя была девятой, а вот этапов на доследования, усиление режима, перебросы из зоны в зону в Гришиной жизни накопилось несчитано. Единственная Гришина профессия по жизни и судьбе – вор-домушник. И законченный индивидуалист. Из шестидесяти четырех прожитых лет, восемь он посвятил своей профессии и ни единого раза не ходил на дело с напарником, не прибивался ни к какой «малине», или, как нынче пишут журналисты-«пушкари», группировке. Возможно, поэтому Гришу и не короновали «в закон», но, тем не менее, в авторитетах он числился непререкаемых, и паханы на зонах привечали его и ставили на блатное довольствие в обязательном порядке.
     О порядках в тюрьмах, на зонах, в частности, на этапах Гриша знал абсолютно все и, попав с ним в одно купе «столыпина», Александр решил довериться старому вору, понеже сам сломал голову над проблемой, как достать Хамида. Тихий перестук в стены зэковским шифром (перекликаться этапники не рисковали, ибо "вологодский" конвой славился жестокостью по отношению к малейшему нарушению режима перевозки) рассказал обо всех «пассажирах» из Сухиничей. Были там два профессиональных педераста, осужденных за «семейную» драку с поножовщиной, один опущенный беспредельщик из борзых, один кандидат в «петухи», поскольку тащил за собой статью за изнасилование малолетки, три наркомана, зарубившие лопатой умалишенную старушку, не пожелавшую расставаться с козой, которую разбойники собирались свести со двора. Этих, коль не повезет, на зоне тоже запросто могут «опетушить».  Были еще два бывших мента, промышлявших с табельным оружием грабежами на дорогах и убийствами водителей и пассажиров, направлявшихся на отдых к морю. И был американец Абдул Хамид, путь которого лежал на спецзону для иностранцев, совершивших преступления на территории Российской Федерации и осужденных по российским законам.
     Сашку кровно интересовал Хамид, остальные его ничуть не колыхали. Гриша Пупок выслушал Сашкину исповедь молча, с отрешенным выражением на лице. Будто Подчуфаров и не с ним, а с телеграфным столбом толковал. Сашке такая манера поведения с недавних пор была хорошо известна. Ею пользовались опытные арестанты.  Мол, ты базаришь, чего-то там замышляешь, это твои дела и меня они не касаются. В тюрьме каждый сам за себя. Ты спалишься, тебе и ответ держать, а меня не впрягай…
     Ночью, когда временные сокамерники под монотонный стук колес напрочь забылись в ватной, почти безвоздушной духоте вагона, Гриша тронул Подчуфарова за плечо и, убедившись, что тот не спит, зашептал, полуотвернувшись к стене:
     - Моли своего Бога, чтобы кинули в первый корпус. Если окунут в «американку» - голяк! Там телекамеры, и менты сквозь строй пропускают. А в первом есть такой предбанник. Там будут сперва шмонать, потом шмотки через вошебойку пропустят, потом сортировка по мастям… Короче, минут пяток выкроишь. Тебе хватит. «Мойку» держи! – Пупок незаметным движением кинул Сашке на грудь лезвие от безопасной бритвы.
     За полгода, проведенных в тюрьме под следствием, Сашку обыскивали сотню раз, и он не переставал удивляться, как опытные сидельцы умудряются что-либо прятать от не менее опытных контролеров. Какой бы обвальный, непредсказуемый шмон сотрудники пенитенциарной системы, надо особо подчеркнуть, специально обученные, ни учиняли, в камерах снова и снова сразу же после их ухода возникали из небытия карты, заточки, те же «мойки», деньги (и не только родные «деревянные», но чаще валюта), золотишко («рыжье») россыпью и в ювелирных изделиях, «ширево», «колеса» и прочий марафет. Наиболее крутые арестанты умудрялись заныкивать даже сотовые телефоны…
     Сашка повертел меж пальцев лезвие и вернул его Пупку:
     - Без нужды. Так управлюсь…
     - Гляди, дело хозяйское… - буркнул Гриша, стрельнув оценивающим взглядом по бугристым бицепсам раздетого до пояса Подчуфарова. И уважительно добавил: - Грабки у тебя не туфтовые…
     Сашке, коли будет позволительно в данной ситуации выразиться подобным образом, крупно повезло. Буквально перед прибытием этапа в Смоленск «американку» - корпус западного образца, похожий на крытый стадион с камерами-«трибунами» по периметру – приказом начальника пересыльной тюрьмы закрыли на карантин, и этапников загнали в первый корпус. Новоприбывших раздели догола, мешки, сумки и прочие «сидора» вытряхнули прямо на кафельный пол и приступили к очередному шмону. На этот раз даже видавшие виды рецидивисты недоуменно хмыкали: шмон учинился жесточайший, хотя обыскивали и перед этапом, и в «столыпине» дважды – при посадке и выгрузке. Одежду менты прощупывали по швам, у обуви специальными молоточками типа тех, что пользуются невропатологи, простукивали каблуки, гнули подошвы на предмет наличия или отсутствия супинаторов (из этих стальных пружинистых железок получаются отличные заточки), безжалостно ломали сигареты, купленные по безналу в тюремных ларьках и, по логике, не «заряженные», вскрывали банки с консервами, приобретенные в тех же ларьках, вываливали содержимое в металлические поддоны вперемешку, ковырялись в них ложками. Потом всю данную мешанину дозволялось забирать в целлофановые пакеты с непременным условием сожрать все по прибытии в камеру, дабы добро не попортилось, а сам владелец не опоносился. Ежели ослушается, не сожрет сразу, оставит на «потом» и на следующий день задрищет, полагался карцер. Самих оголенных этапников заставляли наклоняться до пола, заглядывали в задний проход, затем проверяли лопаточкой рот, пребольно тыкали какой-то трубочкой в уши и ноздри. Короче, шмон по полной программе! И, между прочим, лезвие у Гриши Пупка не нашли, как не обнаружили ничего недозволенного и у других.
     Во всей этой привычной для сотрудников и осужденных кутерьме Сашка сумел улучить минутку и, как был голышом, метнулся к такому же голому Абдулу Хамиду, собиравшему в спортивную сумку свой арестантский скарб. Сашка знал, что Хамид тоже владеет приемами азиатской борьбы без оружия. Они даже в те далекие теперь времена, когда были союзниками и товарищами, сошлись как-то раз в спарринге, и Подчуфарову, мастеру спорта и чемпиону, пришлось попотеть, чтобы выиграть у капитана поставленный штабистами ящик родного «жигулевского». Но Сашка знал также, насколько убийственен эффект неожиданности. Не внезапности, а именно неожиданности! И когда он пнул Хамида ногой в бок, эффект сработал на все сто процентов. И даже с гаком! Абдула будто молнией поразило. «Шурави» Подчуфаров достал его с того света! Он ведь, бывший капитан-генштабист армии канувшей в Лету ДРА, давно и, казалось бы, навсегда вычеркнул сержанта Советской Армии, связиста Подчуфарова из своих живых врагов. Он Абдулу даже в ночных кошмарах ни разу не являлся и не думал, не гадал афганский аристократ когда-нибудь увидеть его воочию. Тем более здесь, на Смоленской пересылке.
     Тренировка – великое дело! Абдул Хамид успел подхватиться с корточек. Но и только! Краем глаза наблюдавший за Сашкой Гриша Пупок увидел лишь, как Хамид заваливается набок, зажав горло руками. Ближайший к месту происшествия конвоир в ужасе попятился к стене и на мгновение словно прилип к ней. На его глазах зэк Подчуфаров пальцами одной руки вырвал у другого зэка из горла кадык вместе с трахеей!.. Уже потом приглашенные следствием и судом эксперты из ФСБ объяснили, что подобный прием называется «коготь дракона» и по их информации таким приемом владеют несколько человек в мире. В обвинительном заключении, которое выдается на руки осужденному, именно так, черным по белому, и было записано. Мне, автору, баба Валя показала копию означенного заключения, и я лично убедился в абсолютной правдивости ее рассказа.
     Сами конвоиры, вооруженные лишь дубинками, Сашку скручивать забоялись. Вызвали только что созданный отряд тюремных спецназовцев. Вообще-то Подчуфаров, как и в первом случае в райвоенкомате, никаких попыток к сопротивлению не предпринимал. Он ведь сделал свое дело, а менты пусть спокойно делают свое… Его упрятали в карцер сначала без одежды, а после, когда провели внутреннее экспресс-дознание и убрали труп Абдула, шмотки вернули, хотя могли десять суток (или сколько тюремное начальство посчитает нужным) продержать и голышом. Корпусной начальник, узнав о причине Сашкиного поступка, велел кормить его по общетюремной норме, то бишь, три раза в день горячей пищей, а не раз в сутки пайкой черного хлеба и кружкой кипятка, как положено в карцере. Оказалось, корпусной сам пару лет повоевал в Афганистане и не понаслышке знал о переменчивости настроений аборигенов…
     Благодаря Грише Пупку и другим авторитетным осужденным, ставшим свидетелями вендетты, Сашка получил особый статус правильного фраера, дающий свободу выбора на предмет, как он сам хочет жить на зоне. Слух, тут же переросший в легенду, о Сашкиной праведной мести мгновенно распространился по всем заведениям пенитенциарной системы России и его, уже осужденного на пятнадцать лет в совокупности, везде встречали кружкой густого чифира и освобождали шконку по соседству с паханом или смотрящим.
       
                Х     Х     Х

     Добравшись наконец до глухой таежной колонии строго режима и поселившись в седьмом отряде, Сашка решил жить «мужиком», то есть понапрасну не встревать в конфликты с начальством, не принимать участия ни в каких секциях внутреннего порядка, помогая таким образом администрации держать колонистов под контролем, не отказываться от работы в мастерских. Даже в спортивную секцию и кружок художественной самодеятельности официально записываться не стал. «Качаться» он предпочитал индивидуально, спецприемы никому не показывал и никого, тем паче, им не обучал, хотя блатные приставали не раз, суля за обучение хороший навар. В конце концов отстали без нежелательных для Александра последствий, поскольку получили с воли ксиву от Буржуя, где было сказано, что Подчуфаров находится пожизненно под его личным покровительством. Кстати, от Александра Станиславовича на зону для Сашки шел постоянный подогрев, и он сам, будь на то нужда, мог кого угодно привлечь хорошим наваром.
     Единственное исключение, сделанное Александром для самого себя – концерты, которые он с удовольствием давал как для всей колонии, так и для сотрудников и их семей тоже. По приказу, правда негласному, полковника Семечкина, полновластного хозяина зоны, поселка и всей инфраструктуры, Подчуфарова выводили в поселковый клуб, и люди забивали зал до отказа, стремясь послушать хорошие песни в его изумительно задушевном исполнении.
     Таким образом, хоть и находился он в неволе, но все складывалось для Александра не самым худшим образом. Его уважали осужденные, его не провоцировали и не строили никаких каверз сотрудники колонии, с недавних пор отпочковавшиеся от МВД и ныне подведомственные Минюсту, что само по себе явилось причиной некоторого смягчения нравов и собственно режима отбывания наказания.
     И еще. Осужденного Александра Подчуфарова полюбили все девчонки, девушки и женщины таежного колонийского поселка. Полюбили бы еще больше, будь в поселке телевидение. Нагляделись бы вдосталь, до тошнотиков, на женоподобных, кривляющихся, истеричных эстрадных мальчиков и дяденек, полюбили бы Сашку вообще всенародной любовью, как нормальные люди по всей стране любят и уважают Николая Расторгуева и еще двух-трех исполнителей, являющих собой истинно мужское начало.
     А еще Сашку полюбила Нина Васильевна Скоробогатова. Не как все, а конкретно, как может любить настрадавшаяся, не единожды разочарованная и мечтающая о нем, том, единственном, ради которого и жизнь положить не страшно, а быть с ним рядом – счастье несказанное!
     Надо отдать должное, Александр Подчуфаров, записавшись на прием в медсанчасть по причине нежданно-негаданного образовавшегося флюса нижней челюсти, тоже с первого взгляда был покорен майором внутренней службы Ниночкой Скоробогатовой. Только что полученные ею к тому моменту два просвета и по большой звездочке на погоны лично для Сашки стали приятным глазу антуражем. Будь Ниночка на минуту знакомства капитаном, неизвестно, как развивались бы события дальше, ибо капитаны Подчуфарова достали, можно смело сказать, до потаенных глубин души и вызывали резко отрицательные эмоции. Ну, а ежели подходить к проблеме серьезно,    Александр влюбился в Ниночку по-настоящему. Не от зэковской голодухи по естеству, когда тянет прыгнуть на все, что шевелится, а платонически, с обожанием и желанием непременно совершать самые крутые подвиги только ради того, чтобы увидеть одобрительную улыбку на лице любимой. Так влюбляются двенадцатилетние пацаны в молодых школьных учительниц. Такие вот дела…
     Скоро вся зона, включая сотрудников и самого полковника Семечкина, узнала о закрутившемся романе начальницы медсанчасти и осужденного, которому, худо-бедно, даже при благоприятных обстоятельствах, как то хорошее поведение, выполнение норм выработки и ходатайство начальства, париться за колючкой предстояло еще лет семь.
    Возникшую неопределенность в предсказаниях поселковыми кумушками будущего Александра и Нины свела на «нет» Кристя. Она объявила своим подругам-ровесницам, что мама и дядя Саша решили расписаться и подали заявление полковнику Семечкину с просьбой разрешить им зарегистрировать законный брак. Кристя уморительно показывала в лицах, как Хозяин хватался за голову, молотил себя руками по ляжкам и страшно матюкался в своем служебном кабинете, получив это самое заявление. Данный факт стал известен благодаря секретарше полковника, его собственной дочери Ленке Семечкиной.
     И действительно! При советской власти одно лишь подозрение, да что там, непроверенный и необоснованный слушок, пущенный завистниками о связи сотрудника ГУИН с осужденным (или осужденной) напрочь перечеркивал карьеру, а нередко и саму дальнейшую судьбу. Прежде чем принять вот хотя бы его самого на работу в систему, родственников того же Семечкина «просветили» вдоль и поперек до десятого колена на предмет благонадежности, неучастия, несудимости и пр. Вурдалачья была система, если честно, но зато привычная, железобетонная! А тут воточки, нате вам с кисточкой! Новоиспеченный майор Скоробогатова, Ленкина лучшая подруга, создала прецедент на его седую голову! Мало ему пожизненного геморроя с колонией, поселком и всей окружающей средой…
     В общем, прецедент действительно был создан. Впервые в епархии Минюста Российской Федерации действующая сотрудница выходила замуж за осужденного. И что совсем интересно, вышестоящее начальство из краевого управления исполнения наказаний, получив рапорт полковника Семечкина, собравшегося по данному поводу в отставку, отнеслось к предстоящему событию весьма благосклонно. Вот уж и вправду, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Семечкин воскрес и успокоился. Отныне он поверил неопровержимо, реставрации большевизма в стране, которой он верно прослужил тридцать лет, не будет!
     Кристина, фантазерка этакая, заявила подругам, что дядя Саша и есть ее настоящий отец; просто, когда она собиралась родиться, он ушел на войну, а потом потерялся и вот теперь нашелся. Хоть и в колонии, но это вовсе неважно. Понятное дело, сверстницам ни к чему было выискивать истину, и они поверили своей подружке. И принялись страшно завидовать, понеже, как уже отмечено выше, были поголовно влюблены в Подчуфарова, а он, видите ли, достался в папы Кристинке.
     На свадьбу прилетели Александр Станиславович Бурков на зафрахтованном на целую неделю вертолете и прихваченный им в краевом центре начальник УИН, генерал Вострюков. От таких гостей полковник Семечкин и вовсе ошалел, а баба Валя с ног сбилась, готовя праздничный стол с таежными деликатесами. Был тут и непременный копченый медвежий окорок, и балыки из красной рыбы, и зернистая икорка, и медовые шарики из кедрового орешка, и морошка, голубика, желе из брусники, и грибочки жареные, соленые и маринованные и еще много всякой всячины. Александр Станиславович, избалованный практически всеми кухнями планеты, здесь от восторга и наслаждения чуть собственный язык не проглотил, а генерал Вострюков, приняв пять стопочек настоянной на женьшене водочки, принялся всерьез уговаривать бабу Валю выйти за него, вдовца, замуж.
     Полковник Семечкин, выслушав свое непосредственное начальство и получив «добро», дал Подчуфарову десять суток отпуска «с выездом на родину», не считая дороги, а «дорога» та по всем прикидкам, то есть по лежневке, да по топям и таежным буеракам и т.д., укладывалась никак не меньше, чем в двадцать дней. Так что молодожены получили в подарок целый календарный медовый месяц вольной жизни.
На третий день общепоселковой гульбы генерала Вострюкова, так и не уломавшего бабу Валю на предмет замужества, загрузили в бурковский вертолет и отправили по месту жительства и службы, предварительно навалив в салон «вертушки» критическую массу таежных гостинцев. А чего? Хорошему человеку не жалко…
Буржуй остался еще на пару дней и покорил поселковую детвору изумительным подарком: приказал экипажу вертолета всех катать над окрестностями хоть до посинения.
     А сам вот что отколол! Прилетел-то он со своей многолетней подругой, «коровой» Надькой. Прилетели-поглядели, порадовались за молодоженов, а потом Александр Станиславович взял да и сочетался законным браком с Надеждой! Ну что тут скажешь: у богатых свои причуды. А всем от этой выходки стало вдруг как-то по-доброму душевно и приятно…
     Буржуя проводили всем поселком. Известие о том, что он криминальный авторитет державного масштаба, никого из жителей не удивило, поскольку навидались они и авторитетов, и воров в законе за почти шестьдесят лет существования колонии. Не удивились и тому, что генерал Вострюков знается с Бурковым и не считает зазорным сидеть с ним за одним столом. В таежной глухомани прекрасно понимали: служба службой, а нормальные человеческие отношения – дело святое! В экстремальных условиях существования от таких отношений зависит жизнь. Тем более нынче, когда вся страна – сплошной экстрим!..
     И подтверждение тому случилось на третьей неделе Сашкиного отпуска и их с Ниной Васильевной медового месяца. Лучше бы не случалось никаких таких подтверждений, но… все мы под Богом ходим…
     Колька-кум, то бишь, майор внутренней службы, начальник оперчасти колонии и сын бабы Вали, Николай Константинович Волошин жил отдельно от матери на другом конце поселка над безымянной таежной речкой, и зимой, и летом полной под завязку всякой красной и белой рыбой и здоровущими изумрудно-крапчатыми раками. К матери Николай Константинович заходил редко, ибо достала она его своей нудней о золовушке-помощнице и внуках-наследничках и продолжателях рода. Правда, на свадьбе квартирантки с зэком поприсутствовал. Служба такая: опер должен все видеть, слышать, знать, фиксировать, «брать на карандаш». Хотя бы просто так, на всякий случай…
     В тот, недоброй памяти, день майору Волошину вдруг захотелось навестить, так сказать, родную хату. Ностальгия образовалась, да и выходной случился, и делать было нечего. Николай Константинович, хронический холостяк, боялся признаться даже самому себе, что его потянула к дому тихая и, надо же!, какая-то теплая зависть. Говорила мать, женись на Нинке! Чем, мол, не жена? И красивая, и умная, и руки золотые… Не прислушался, а теперь вот взгрустнулось маленько. Ну да ладно, Сашка Подчуфаров, если честно, мужик правильный! Хоть и пришел на зону с двести тринадцатой и сто пятой статьями, а на «баклана и мочилу» вовсе не тянет. Посидят за морошковой наливочкой, перетрут легкий базар «за жизнь», это ни к чему не обязывает, и разойдутся с миром…
     Огромный, почти двухметровый медведь-шатун вывалился из-за угла сарая, примыкавшего задней стенкой к подлеску, поднялся во весь свой рост и с ревом пошел на Волошина. Почему медведя не учуяли поселковые собаки и не предупредили народ? Сие осталось неразгаданным. А самому майору мгновенно стало не до рассуждений и догадок. Бежать было некуда. Зверь заступил тропку, ведущую к крылечку маминого дома, а воротину в заборе Николай Константинович тщательно затворил на слегу, ибо всегда все делал тщательно и аккуратно, не в пример матери, относящейся к мелочам наплевательски.
     Он закричал. Подчуфаров выглянул в кухонное окошко, мгновенно прокачал ситуацию, высадил плечом двойные, по-сибирски крепкие кедровые рамы, сдул майора с тропинки так, что тот отлетел к самому крыльцу. В прыжке, которого не увидишь и в крутейшем блокбастере, каким бы изощренным монтажом его не смоделировали, Александр перескочил через голову ревущего, разбрызгивающего во все стороны желтую пену зверя и всадил кулак ему в позвоночник. Отскочить в сторону Александр не успел, поскольку учили его все-таки не со зверями тягаться. Медведь захлебнулся ревом, хрюкнул по-поросячьи, развернулся и рухнул на обидчика, сделавшего ему очень и очень больно.
     Так их потом и растащили: издохшего зверя с перебитым позвоночником и мертвого человека, с разорванным медвежьими клыками горлом.
               
                Эпилог

     К вечеру Нину Васильевну вытащили из шифоньера. Она улыбалась на встревоженные, испуганные взгляды бабы Вали, Николая Константиновича, Кристины, успокаивала их, дабы не пугались, будто она сошла с ума. Она полностью в своем уме, может себя контролировать. Просто, вот такое дело, спряталась от медведя…
Александра похоронили согласно православному обычаю, с отпеванием и приданием земле. Для этого Александр Станиславович Бурков привез из Москвы священника и церковный хор. Родители Подчуфарова на похороны сына не полетели. Они и на свадьбе не были. Почему? Кто знает…
     Нина Васильевна все чаще и чаще принялась прятаться «от медведя», и в метельном феврале позапрошлого года ее отправили в институт психиатрии. Сейчас она живет в психоневрологическом интернате неподалеку от нас с вами.
Кристина не захотела уезжать к дедушке и бабушке в Тульскую область и осталась жить с бабой Валей и дядей Колей, который переселил их к себе, в дом со всеми удобствами над безымянной рыбной речкой.
     Полковник Семечкин вышел в отставку, и Николай Константинович Волошин был назначен на должность начальника колонии. Баба Валя говорит, что Колька (для нее он всегда Колька) сам ухаживает за могилой Александра Подчуфарова, и она, то есть, могилка на поселковом кладбище самая красивая…
     Прошлым летом Кристина пропала. Она оставила записку своим родным бабе Вале и дяде Коле, в которой просила их не волноваться, ибо она ушла в пещеру-сказку и когда-нибудь непременно вернется. Это «когда-нибудь» наступит, как только она уговорит жителей сказочной страны вылечить маму. А ежели те жители согласятся, они непременно вылечат ее, потому что знают секрет вечного здоровья. Так сказала Кристине когда-то добрая змея с человеческими глазами и ласковой улыбкой…
     Кристину искали до самой зимы. Искали местные жители, искали таежные следопыты, охотники-промысловики, милиция, специальная команда МЧС, искала баба Валя, неделями пропадавшая в тайге. В ходе поисков наткнулись на холм, удивительно похожий на пещеру-сказку из Кристининых фантазий. С северной стороны холм был заляпан проплешинами из ягеля, травы и чахлых кустарников, а с южной поражал взгляд отвесной, будто спиленной гигантской пилой и затем тщательно отполированной базальтовой стеной. Баба Валя настояла на детальном обследовании холма. Его просветили приборами, просканировали, облазали сверху донизу с миноискателями. Никаких полостей в холме обнаружено не было. Сразу за базальтовой стеной холм представлял собой обычную для этих мест структуру. Природный феномен (стена) и обыкновенная земля (холм) – вот и все!
     Баба Валя женила-таки Кольку на Ленке, дочке полковника Семечкина, а сама перебралась в нашу область, поближе к Нине Васильевне. Вместе с ее родителями баба Валя теперь  ходит в церковь и надеется на помощь Пресвятой Девы Марии, Богородицы и Заступницы за всех сирых и убогих. Она искренне верит, что Нина Васильевна вернется в реальный мир, а Кристина найдется. Не может не найтись, ибо Господь наш всемилостив.