157 Годок-военмор 05 10 1973

Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)

Книга-фотохроника: «Легендарный БПК-СКР «Свирепый» ДКБ ВМФ 1970-1974 гг.».

Глава.

157. Северная Атлантика. БПК «Свирепый». Годок-военмор. 05.10.1973 г.

Фотоиллюстрация из фотоальбома автора: Северная Атлантика. Район острова Исландия. БПК «Свирепый». СМТ «Олекма». Годок-военмор А.С. Суворов. 05.10.1973 г.


В предыдущем:

Нам дали только по одному апельсину и мандарину… Не больше и не меньше… Больше нельзя, - надо передать их другому экипажу другого корабля… 

Так что, получили в награду за самоотверженный труд по апельсину и по мандарину, и хватит. Пора и честь знать…
 

05 октября 1973 года по каким-то неуловимым признакам и приметам я вдруг почувствовал, что перешёл грань-границу, отделявшую меня от времени-мира «молодых» и времени-мира «годков», то есть бывалых, опытных матросов-моряков…

Во взглядах, в поведении, в отношении, в общении, в том, как теперь меня воспринимали и слушали, как слушались и соглашались, или не слушали и не соглашались, то есть во всём спектре и гамме человеческого поведения и человеческих отношений я стал каким-то другим, более значимым, что ли…

Если ранее мои слова и обращения к друзьям-ребятам, матросам, мичманам и офицерам встречались то с юмором, то с возражениями, то с неприятием, то с равнодушием, а то и с угрозами, то теперь что бы я ни сказал и не сделал, воспринималось «всерьёз»…

Может быть, этому способствовало то, что экипаж БПК «Свирепый», наконец-то, принял мои юмористически-сатирические стенгазеты как должное, как корабельную традицию, как явление – желанное, нетерпеливо ожидаемое и общепризнанное. Недаром же все без исключения мои рисованные комикс-стенгазеты раздирали на рисунки-сувениры, которые потом украшали дембельские фотоальбомы годков…

Более того, мне начали заказывать рисунки в альбомы, особенно традиционные: с девушками в лёгких коротких платьицах, ждущих моряков на берегу моря, и с девушками в ещё более коротких платьицах, бросающимися на шею и в объятия вернувшихся со службы военморов-годков…

Один из таких рисунков настолько всем понравился, что стал массово распространяться в виде контурного рисунка через копирку. После того, как плотный листок ватмана истёрся до дыр, я сделал второй, третий и четвёртый копию-образец.

Только в одном я категорически всем отказывал без разбора – в рисунках для татуировки на плечах и руках…

Во-первых, это больно, негигиенично и заразно, во-вторых – не очень-то и красиво, потому что выполнялось, как правило, не умельцем, а каким-нибудь «маньяком», а в-третьих – сюжеты рисунков-татуировок просили не красивые, знаковые и военно-морские, а «блатные», «фраерские», «воровские»…

Я был категорическим, окончательным и бесповоротным противником всего того, что приходило к нам на БПК «Свирепый» из гражданского воровского и приблатнённого мира. Я сам не «ботал по фене» и другим этого не позволял…

Хотите говорить на жаргоне? – говорите на военно-морском жаргоне, употребляйте военно-морские традиционные слова и термины, а «фени» на корабле не надо, - не тюрьма…

Вот почему между мной и годками, то есть старослужащими моряками, которые волей-неволей должны были вести себя «по годковски», всегда были «трения», «напряги» и конфликты.

«Годок» на флоте – это особый статус человека, особе явление в жизни экипажа корабля.

Если «годковщина» или «дедовщина» - это особые отношения системы доминирования в воинском коллективе, то статусное явление «годок» - это естественное и справедливое установление и определение личностного авторитета, индивидуальной опытности и общественной надёжности человека-вина.

«Годок» - это уже полноценный воин, матрос, специалист, работник, которому можно доверить важное и ответственное дело, самостоятельную работу-вахту, машины, механизмы, оборудование, приборы и оружие.

«Годок» - это уже не просто послушный и дисциплинированный матрос-воин, а самостоятельно и осознанно мыслящий, разбирающийся в обстановке и умеющий принять правильное решение человек.

Годок-матрос или годок-военмор, то есть матрос, прошедший и выдержавший БС (боевую службу) – это уже общепризнанный воин, авторитет, личность, могущий отвечать как за себя, так и за других: за «салаг», за «молодых», за БЧ (боевую часть), за корабль, за Отчизну и за Родину, наконец…

Годок – это не только старая морская традиция, но и современный правовой статус, потому что в любом случае год непрерывной тяжёлой службы – это неизбежный жизненный и профессиональный опыт, знания, умения, навыки, а вместе с ними – классность, звания, должности.

Вот почему «годки» - это сплошь классные специалисты в звании «старший матрос», «старшина второй статьи», «старшина первой статьи» и «главный старшина». Причём эти моряки действительно с честью и достоинством могут называться «годками» со всеми традиционными правами и обязанностями.

Однако, как правило, термином «годок» называют тех, кто отчаянно, но без всяких объективных и справедливых оснований, хочет выглядеть и «быть» годком, прибегая не к авторитету своих умений и знаний, а к тупой физической силе, хамству и наглости.

Увы, в любом человеческом коллективе обязательно есть люди со всеми вариантами типичных характеров и темпераментов: сангвиники, холерики, флегматики и меланхолики, а также «нелюди» - подлецы и негодяи…

Нахождение на БС (боевой службе) в море-океане, вдали от берегов, в условиях, когда от умения, опыта и знаний каждого и всех зависит не просто что-то, а жизнь и судьба, все в экипаже стараются проявить себя с лучшей стороны, крепятся, терпят, работают, несут вахту, «геройствуют» настолько, насколько хватает сил, выдержки, характера, силы воли.

Не всем это удаётся…

Причём всем, без исключения, свойственны общечеловеческие хотения и желания: меньше работать - больше спать; меньше тратить сил и больше потреблять пищи; меньше страдать и больше наслаждаться, чтобы вокруг было «светло, тепло и мухи не кусали»…

Никто добровольно не хочет жить в некомфортных и неудобных условиях, когда кто-то другой пользуется этими удобствами и этим комфортом. Вот почему я категорически был против «годковщины» на БПК «Свирепый», но всячески приветствовал систему отношений «делового доминирования».

Самым показательным примером и образцом «системы отношений делового доминирования» был случай с одним из наших матросов, которого практически обманным путём «выкрали» у нас с корабля в момент нашего выхода 20 июля 1973 года из военно-морской базы «Балтийск»…

В мае 1973 года к нам на корабль прибыло новое пополнение и среди «новобранцев» и «салаг» был один необычный матрос – он был внешне очень похож на неандертальца или гориллу, каким их изображали в учебниках истории и биологии.

У этого матроса из Молдавии был очень низкий короткий лоб, густые «торчком» ежикоподобные чёрные волосы, грубое ноздреватое лицо с тяжёлой челюстью, глубоко посаженные маленькие «злые» глазки, очень густые чёрные мохнатые брови на выдающейся переносице и огромных выпуклых бровях.

Даже фигура, руки и ноги, спина и попа этого матроса были неандертальскими – узловатыми, жилистыми, короткими, всегда полусогнутыми, сильными…

С самого первого мгновения, когда он появился на БПК «Свирепый», он одновременно привлекал и отталкивал своей необычной внешностью, а самое главное, он был настороженно молчалив, немногословен и враждебно насуплен.

Уже не помню, куда определили этого матроса, скорее всего в БЧ-5, в глубины трюмных команд, но я увидел его и общался с ним, когда ставил на комсомольский учёт у себя в «ленкаюте», в библиотеке.

Неожиданно, в ответ на моё дружеское и внимательное к нему отношение, этот «неандерталец», как тут же его прозвали ребята, рассказал мне, что учился в кулинарном техникуме на повара, хлебопёка и кондитера, что его интерес и квалификация – это выпечка хлебобулочных изделий и изготовление пирогов-тортов.

Я это «принял к сведению», поставил необычного матроса на комсомольский учёт и отправил его служить по команде. При этом я предложил ему в любое время по условному стуку в дверь приходить ко мне в «ленкаюту»…

Видимо, условия службы «молодых» в БЧ-5 были такими, что они не могли и на минутку отлучиться в библиотеку, почитать книжки, поговорить, пообщаться «не по делам». Я «вспомнил» об этом матросе только после того, как возник конфликт в личном составе по поводу качества хлеба, который выпекался на нашей корабельной пекарне – хлеб был сырой, мокрый, вязкий, не вкусный…

Вот тогда я вспомнил о «неандертальце» и однажды за обедом, в ответ на упрёки мне, как комсоргу корабля, за «плохой хлеб» и «пренебрежение матросами», обратился к нему, скромно сидевшему за обеденным столом, с предложением-просьбой «показать класс в выпечки хлеба».

- А он что? – спросили меня тогдашние «годки», - умеет хлеб печь?

Да, - коротко ответил я. – Он мастер-хлебопёк и мастер-кондитер с высшим образованием.

Мне никто не поверил, но внимание и интерес к необычному матросу было максимально «заострено»…

Слух о мастере-хлебопёке мгновенно разнёсся по кораблю и вот уже сам заместитель командира корабля, капитан 3 ранга Дмитрий Васильевич Бородавкин, который хорошо понимал значение качественного хлеба на корабле, спросил меня об этом матросе. Я рассказал Дмитрию Васильевичу всё, что знал…

Вечером, в ночную вахту, по приказу командира корабля, преодолевая сопротивление, неприязнь и нежелание «камбузной команды», то есть мичмана-кока и его матросов-помощников, которые входили в особую касту моряков-хлеборезов, коков и посудомоек, этот «неандертальского вида матрос был вызван в столовую и сопровождён в пекарню.

Ни меня, ни офицера-дежурного по кораблю, ни мичмана-дежурного по низам, ни старпома, ни даже корабельного медика, капитана медицинской службы Кукуруза Леонида Никитича, ни меня, грешного, не пустили в святая-святых – на камбуз, в хлеборезку и в хлебопекарню…

Все кто там работал ежедневно проходили медицинский осмотр, взятие анализов и другие процедуры, гарантирующие не занесение какой-либо заразы в продукты питания и в пищу… Исключение сделали только нашему «неандертальцу» и только после того, как его, бедного, помыли, пропарили, взяли у него все анализы и т.д.

Уже далеко за полночь из бронированных дверей камбуза (как в настоящую боевую часть с оружием) появилась процессия поварят, коков и нашего хмурого «неандертальца». На широкой разделочной доске поварята несли несколько огромных буханок пышного невероятно вкусно пахнущего хлеба с поджаристой выпуклой корочкой.

Сияющий пожилой мичман-кок торжественно предложил нам, всем присутствующим «годкам», вахтенным мичманам и офицерам, отведать новоиспечённого хлеба. Одна буханка была уже разрезана на большие ломти.

Мы взяли по горячему ломтю хлеба и сначала с опаской, а потом с невероятной жаждой, «накинулись» на этот замечательный хлеб…

Хлеб был не просто вкусный, он был архи вкусный, бесподобно вкусный, счастливо вкусный. Он источал жар, он был воздушно мягким, он был ароматным, он наполнял нутро не только теплом, сытостью и полнотой, но радостью. Это был Хлеб!..

Первыми свой восторг выразили коки и поварята. Они первыми отведали ещё самый горячий хлеб из печки и безоговорочно признали победу «неандертальца». Наш главный корабельный мичман-кок сказал, что «ещё никогда в жизни он не видел такой профессиональной работы с тестом, с опарой, с формами, с хлебом, с печкой».

Для доказательства своей правоты мичман-кок взял горячую буханку хлеба и сильно сжал её ладонями. Буханка скукожилась в большой комок. Потом кок внезапно раскрыл сжатые ладони. Ноздреватый воздушный хлеб быстро «восстал» и восстановил свою прежнюю форму…

Это было как чудо…

Дежурный по кораблю не выдержал и побежал с двумя горячими ломтями хлеба по офицерскому коридору к каютам командира корабля и замполита. Не знаю, угостил ли он этим хлебом Е.П. Назарова и Д.В. Бородавкина, но назад он вернулся с приказом «сегодня ночью к завтраку испечь такого же хлеба для всего личного состава».

Как оказалось, это был один из множества сортов и рецептов хлеба, которые мог и пёк нах гений-хлебопёк с «неандертальской» внешностью.

На следующий день восторгам экипажа по поводу внезапно обретённого высококачественного хлеба, а впоследствии великолепных праздничных пирогов с повидлом, яблоками, изюмом или сухофруктами, не было ни предела, ни конца, ни бедности выражения, только восторг, слава и всяческая «уважуха»…

Вот так, действительно молодой матрос, не имея морского авторитета боевых походов, но безусловно талантливый, скромный, трудолюбивый и профессионально знающий своё дело, стал практически «годком» по первому году службы, то есть «настоящим деловым авторитетом».

Поэтому его у нас и украли… Вызвали в последний момент на берег, на посту, якобы ему посылка пришла, а потом по пути «завернули» на соседний корабль.

Наши командиры искали его, звонили, спрашивали, но будет ли ждать боевой корабль одного человека, когда есть приказ в 09:00 выйти в море на БС (боевую службу)?

Сначала подумали, что этот «неандерталец» струсил и самовольно «опоздал» на корабль, испугался моря, но потом нам сообщили по радио, что «наш матрос теперь будет служить на другом корабле или даже на берегу, в базе»…

Известно, «сильные мира сего» забирают себе всё самое лучшее, среди них (сильных) тоже есть своя «годковщина» и свой «беспредел»…


Вот с этих пор, с этого случая с «неандертальским» мастером-хлебопёком и мастером-кондитером, на БПК «Свирепый» укоренилась традиция оценивать человека, матроса не только по его сроку службы, но и по его таланту, уровню мастерства, подготовки, делового авторитета.

На фоне уставной военно-морской службы, тяжёлых и изнурительных вахт и работ, которые несли матросы на корабле, а также не очень-то комфортного быта моряков в кубриках и т.д. моё «особое положение» выборного комсорга корабля, художника, библиотекаря, визуального разведчика, фотографа, почтальона и помощника замполита корабля не очень-то приветствовалось и понималось, принималось и уважалось…

Общим мнением считалось, что все эти мои «обязанности» являются несерьёзными, не морскими, не служебными, а внесуставными, внеслужебными, необязательными, «блатными», то есть моей «доброй волей», «самодеятельностью», «выпендрёжем»...

Многие, очень многие хотели бы меня заменить в этих делах, пробовали делать то же, что и я, пытались рисовать, делать стенды наглядной агитации, оформлять стенгазеты, «боевые листки», выдавать книги и журналы, пытались отнять у меня право печатать фотографии или нести обязанности «визуального разведчика»…

Я не возражал, даже отдавал некоторым особо рьяным «хотельщикам» из «годков» часть своих работ и обязанностей, даже предлагал переизбрать меня на посту комсорга корабля, так как эта должность по штату была офицерской, матрос просто не мог быть комсоргом, вернее секретарём комитета комсомола БПК «Свирепый». Однако ничего у «доброхотов» не получалось: ни работа, ни результаты, ни дела, ни отчёты, ничего…

Мне даже «ставили в вину» то, что по боевому расписанию у меня боевой пост находится в самой дальней и незаметной «шхере» на корабле – в румпельном отделении, куда могли заходить только я, рулевой и машинист рулевой машины из БЧ-5.

По представлениям некоторых «годков» здесь, в румпельном отделении, ограждённый от всех маленьким люком на кормовом обрезе юта и огромными фермами крана буксируемой гидроакустической станции «Вега», я мог «шхериться» когда угодно и от кого угодно, спать сколько угодно, хранить и прятать что угодно и «жить припеваючи» по закону «моряк спит, а служба идёт».

Однако я, «дурак» и «идиот», по мнению некоторых «годков» вместо того, чтобы «быть как все», «выёживался», «выпендривался», «выпячивался», «строил из себя идейного», «выступал», «мешал жить», «был ненормальным», не подчинялся «неписанным» законам годковщины…

Многочисленные случаи-факты моих «разногласий» и «отношений» с «годками», которые силой кулака завоёвывали себе «годковский авторитет», свидетельствуют, что и мне и им было трудно найти «общий язык», общую систему отношений, но жизнь такова, что сама по себе всё ставит «на свои места»…

Вот и моё профессиональное соперничество-игра с командиром отделения рулевых Анатолием Михайловичем Телешевым, дата призыва 10 мая 1971 года – кто точнее и ровнее проведёт корабль по курсу, закончилось тем, что экипаж безоговорочно признал: «Суворов ведёт корабль ровнее в любую погоду, у него кильватерная струя за кормой, как белая прямая черта на синем фоне».

05 октября 1973 года я с глубоким удовлетворением, с радостью и даже некоторым ощущением счастья почувствовал уважение и признание моих товарищей «от мала до велика», от молодых матросов до командиров корабля.

В этот день я, по своим ощущениям, стал по-настоящему «своим» в экипаже БПК "Свирепый", уважаемым авторитетом, настоящим военмором-годком, потому что меня стали безоговорочно слушать и слушаться все…

Почти все…