О любви. Алиса 9

               
                МИСТИФИКАЦИЯ...
       «До завтрака я как обычно сижу у большого окна на веранде. Минут тридцать. Иногда час.  Никогда раньше не наблюдал восход солнца, волнующий. Из вечности! Никогда раньше! Солнце и солнце... Может, поэтому в жизни так много ошибок, и сейчас я один – в доме на берегу реки, к которой сбегает веселый луг, а по нему тропинка. Зимой луг и тропинку заносит снегом, воют метели. Да, воют метели, которых я так пугался первое время, особенно ночами...
      На веранде большой овальный стол, накрытый скатертью в белую и синию клетку. На завтрак парное молоко, горячий хлеб и чаще всего большой омлет.
Молоко и хлеб приносит соседка. Она же научила варить в печке пшенную кашу. Обалденно вкусную кашу с коричней пенкой. Я даже могу испечь пирог, приготовить борщ, но делаю это редко. Много ли мне надо одному?
       В этом доме есть и второй этаж, и лестница, но не звучит задорное «шлеп   – шлеп!» Да и не надо уже. Не надо! Все в прошлом – Алиса с напудренными ресницами, милая длинноногая Настя, циничная, распутная Кира. И монстр, который мучал долгие годы. Я один, звонят мне нечасто, как правило, жители деревни, да друг из Израиля. И пылится в углу ноутбук. Здесь ведь нет интернета. В деревне три десятка домов, радушные люди, огороды, пчелы, изумительно белые козы. Тишина... и восходы! Закаты я не люблю. Не люблю закаты, потому что думаю в эти минуты о смерти. О чем еще можно думать, когда тебе шестьдесят. Да, так быстро пролетело время. Так быстро! А кажется, вчера я, как мальчишка, стоял на перроне вокзала, вдыхал морозный запах Алисиных волос, волновался и не знал, что сказать. Она погладила мою руку, поцеловала в щеку, легко, ласково, немного неловко...
       – Ты иди. Так лучше, так надо!      
       – Да, – ответил я, – так надо, но почему ты тогда не вернулась? Уехала с детективом. Влюбилась?
       – Ну, что ты! Ему было плохо. Выхаживала. Кто – то должен был это делать.
       – А потом, Алиса, потом? Я ждал, мне было стыдно за все плохое, что ты пережила со мной.
       Она снова погладила мою руку.
        – Я знаю. Но так сложилась жизнь, ничего не вернешь. Когда – нибудь мы встретимся, посидим у камина, как прежде, и я все расскажу. А сейчас поезд, уже объявили посадку. Прощай!
       – Когда? Когда же мы встретимся? Напиши мне. Вот визитка, в ней адрес, телефоны.
       Она кивнула и смахнула слезы. «Когда? – бормотал я вслед уходящему поезду, – что мы наделали? Что я натворил?» Бормотал и видел ее юной, в бежевом, веселой и легкой. Мою Алису! И кипела кровь, как тогда. Первую любовь ничем заменить нельзя, сколько бы лет не прошло, с кем бы потом не делил постель.
       – Ну и ну,  – услышал вдруг Кирин голос, – расплакался бы еще. До чего же сентиментален! Увидел... и домой! У тебя семья.
       – И ты, – съязвил я, – ненавижу! Перестань преследовать меня, иначе...
       – Что иначе? Снова ударишь? Попробуй! Недолго и за решетку. Могу устроить.
       Я ехал домой раздраженный. Все испортила чертова баба. Всю радость от встречи с Алисой, всю прелесть воспоминаний. И надежда на встречу исчезла вдруг. Так лучше? Возможно. Скоро приедет Настя. Зашлепает по лестнице длинными ступнями, защебечет, зацелует, заворожит мудростью. Жизнь наладится.
       Дома, в почтовом ящике, лежало письмо. От Алисы! Почерк узнал сразу. Наверное, оно было здесь уже не один день, я редко смотрю почту. Письмо было сдержанным и одновременно нежным. Она писала, что после тажной истории, мучилась комплексами, стыдилась даже в минуты, когда мы снова были близки. И была страшная обида на Тихона: «Все могло быть иначе, если бы он вызвал Скорую, а не повез меня, почти невменяемую, за тридевять земель. Подлец! И с друзьями Филиппа поехала не только на поиски, а чтобы отомстить. Был план, был... Не получилось!»
       Из письма узнал, что живет в Париже. Дочь уже закончила университет. В родном городе бывает и видела меня не однажды, случайно. Подойти не решалась, что было, то было, но тосковала, когда женился. Рыдала до истерики, когда рассказали, что на дочери Тихона, не понимала, почему судьба сделала такой изощренный зигзаг. Молилась за меня. Переживала из – за того, что много пью и пишу какие – то ужасные, сумасшедшие рассказы о ней, Алисе. В последней строчке было короткое: «Забудь все плохое. И дай тебе Бог!»
       Опять Рита, понял я, только она могла рассказать, наплести небылиц, смешать правду и домыслы. А жаль! Могли встретиться раньше и кто знает... Впрочем, глупости. Уже ничего не могло быть. Она комплексовала, я не мог избавиться от чувства вины. Не могло!
       Настя приехала задумчивой, тихой. Не щебетала, не бросалась на шею, не шептала нежности. Больше молчала. И я молчал. Через два дня вдруг сказала:
       – Знаешь, я смогла бы там жить, помогать родным, ухаживать за  животными и не думать о будущем. В этом что – то есть естественное. Правда, правда! А какой там изумительный воздух! И вода... Чистая, хрустальная, словно ее только что создал Бог. Люди спокойные, неторопливые. И любят, наверное, без нервов, истерик. Странно, что твоей Алисе там не понравилось.
       Я смотрел на нее с удивлением. Разве можно что – то понять за неделю? Разве забыла о том, что произошло с Алисой? С больной Алисой, которую насиловал ее отец? Девчонка! Эмоции!
       Ответил резко:
       – Не смогла бы, потому что уже привыкла к роскоши, интересному общению, к мужчине, от которого пахнет не потом, а хорошим парфюмом.
       – Или водкой, – усмехнулась она, – сейчас ты не пьешь, а что будет завтра, кто знает!
       – Ты же убила монстра во мне, ты так бесстрашно спасала меня. Что произошло за эту неделю? Всего лишь неделю... 
       – Просто увидела совсем другой мир. Обняла бабушку, деда, тетю и поняла, что мне тепло и защищенно, как никогда. И потянуло туда, потянуло. Там мои самые главные корни, не здесь.
       – Настя, ты устала. Автобусы, самолет, поезд... Плохо спишь вторую ночь. Это наваждение, оно пройдет. Иди ко мне! Пожалуйста, иди ко мне. Вот так... Умница!
       Был нежен. И она расслабилась, улыбнулась, рассмеялась, что – то невнятное зашептала. Какая тайга, какие корни и гены? Забудет. Любовь сильнее! Я долго не отпускал ее горячее, гибкое тело и был счастлив. А утром проснулся от веселого «шлеп – шлеп...», от запаха кофе, от звонкого: «Вставай, вставай, мой старый любимый муж!»
      ... Не спрашивал о Тихоне, о родне. Живут и живут. Не мое это дело, но все чаще замечал, что Настя грустит. Поднимал на руки, нарочито серьезно спрашивал: «Разлюбила старого мужа?» Она улыбалась: «Ну что ты! Но я хочу в тайгу. Поедешь со мной? Летом». Я раздражался. Не хотел слушать. Не мог понять, почему эта странная идея вскружила ей голову? И саднили воспоминания – отекшее лицо Алисы, искусанные ее пальцы, больные ноги. Над моей девочкой в бежевом там издевались. И я в тайгу? К странным, диким людям? Да ни за что!
      – Из – за Алисы, – понимала Настя, – ну, как знаешь. Не обижайся, если я однажды поеду одна. Зацепило!
      Как – то вечером налетела Кира:
      – У нее едет крыша. Никакой тайги, никаких родственников, слышишь? Что они там с ней сделали, колдуны проклятые?
      – Возраст, – отмахнулся я, – только и всего. Хочется новых впечатлений. Сибирь – это ярко, мощно. Вот и мечется. Пройдет.
      – Делай, что хочешь, но не отпускай. Она там пропадет, заболеет, найдется какой – нибудь Тихон и будет насиловать. Там же дикость, я знаю, была! Уж лучше развод и к отцу. Что ты на меня уставился?
      Смотрел на нее и жалел Настю, хорошую, добрую, родную. Как быть – то? Уедет ведь, коли зацепило. На неделю, месяц – ерунда, а если навсегда? И даже нежность моя не удержит. Устала, пока боролась с монстром. Устала! И, возможно, уже разлюбила.
      У Киры вдруг заблестели глаза.
      – Приходи завтра вечером, обсудим все за бокалом вина. Вспомним кое – что приятное.
      – Сука!
      Еще секунда, две и не выдержал бы. Правая рука напряглась, вздрогнули пальцы. Она почувствовала, стремительно скрылась за углом дома. «Ой, какой злой, – ахнула Настя, – раздевайся, мойся, а потом я очень вкусно тебя накормлю». Она пришла в ванну, окунулась в пену рядом со мной, провела ладонями по моему животу, и я забыл, на кого и на что был зол.
       Уехала она, спустя год. Уже на седьмом месяце беременности. Рвалась в эту глушь со страстью. Писала родным и отцу письма, ссорилась с Кирой, со мной.
       – Это ведь и мой ребенок, – злился я, – ты не имешь права поступить так жестоко.
       – Каждый делает свой выбор, – спокойно отвечала она, – не разлюбила тебя, вернусь когда – нибудь. Пусть малышка надышится чистым воздухом, увидит настоящую природу.
       – Почувствует руки любимой бабушки, – съязвил я.
       – И это тоже. Из мамы какая бабушка?
       – Ты не вернешься, Настя. Чувствую это, и мне больно.
       – Куда же я от тебя денусь? От старого, любимого...
       Подумал, что к тому времени постарею еще и, возможно, остыну от любви, от секса. Зачем я ей буду нужен?
       На вокзал не провожал. Прощались дома. Настя гладила мои волосы и все повторяла: «Только не тоскуй, не тоскуй, пожалуйста. Все будет хорошо!» А я закрыл ладонями лицо, чтобы она не видела, как я плачу. Уехала она с Тихоном, который накануне прибыл из Торонто. О деньгах для нее и ребенка я позаботился, продал элитную двушку, хотя был уверен, что отдаст их родным, возможно, даже Тихону.
       Письма приходили редко, но восторженные, шутливые, нежные. Дочку назвала Алисой. В моем доме у реки, в рамке, ее фотография. Настя прислала лет десять назад. Маленькая девочка на берегу моря... Машет рукой и смеется. На обороте три слова с трогательными ошибками: «Папи ат Алисии». Я удивился, почему вдруг у моря? Настя о поездке не писала. А больше ни писем, ни фотографий не было. Звонил Кире, которая бешено кричала: «Не пишет, значит не хочет. Сам виноват. Ничего я тебе не скажу. С домом на Кипре обманул, сволочь!». Обманул, потому что берег для Насти, для дочки. Не вернулись!
        Два года я еще мотался в городе, похудевший, злой. И вот – вот готов был сорваться в пьянку, заводил пошлые короткие романы. Все боялся, что оживет монстр, и я не справлюсь с ним. В такие минуты я покупал цветы и ехал на кладбище к Ромке. К Ромке, которого никогда не знал. Возле этой могилы мне становилось легче. Просто сидел на скамейке или убирал мусор. Нас соединяло прошлое, воздушная девчонка с напудренными ресницами, казино, деньги, кровь на моем лице... Прошлое держит крепко. Не исчезают на подмостках у горизонта крохотные фигурки. Не исчезают! Где – то там  юная Алиса в кружевах, воланах и изумрудах. Не позвонила, не написала, и я уже не жду! Видимо, так назначено, что светлые, чистые женщины не возвращаются к таким, как я. Или возвращаются, побитые жизнью. Ненадолго, пока приходят в себя. Так было с Алисой. Так будет с Настей. Почему – то я в этом не сомневался.
        Измученный, измотанный до невроза, я продал издательство и уехал в эту деревню, далеко от города. Купил дом. Не этот с большим окном на веранде. Тот был маленьким, старым, уставшим. Мы подходили друг к другу. Он скрипел от старости, я стонал от боли и от тоски. Из него я отправил очередное письмо Насте. С адресом! И не получил ответа. Фотографию она прислала гораздо позже. Только фотографию... Моей дочке скоро пятнадцать лет, но где она, как ей живется? Я мог бы съездить в Сибирь. Мог! Если бы не боялся земли, на которой моя первая жена грызла свои пальцы. В этой саянской дыре было что – то мистическое, неестественное. Мало ли что показалось Насте! Да она и не звала меня после того, как уехала. Я постарел еще больше, стал равнодушен к женщинам. Но новый дом с большим окном на веранде построил. В нем светло, уютно, просторно. На лугу, как раз напротив дома, часовня, купол которой отливает золотом. На восходе особенно! Он из обычного дерева, но руки у мастера оказались золотыми. Строил дом и часовню долго, хотя и помогали местные жители.
        Да, мастер – это я. Не знал в себе такого таланта. И тепло на душе от того, что однажды к дому, может быть, подойдет одна из дорогих мне женщин – Алиса, Настя или дочка, тоже Алиса или Алисия... Мы посидим у окна на веранде, выпьем душистого чаю с морошковым вареньем. Женщина спросит, как же я жил один эти долгие годы, чем занимался? Я и отвечу, что строил, обрабатывал землю, свою и чужую, помогая соседям. Варил варенье, солил грибы. Много читал, научился молитве. И не писал больше жутких рассказов. Не писал! За те, с преступлениями, просил прощения у Господа. Не потянется больше рука к женской шее, даже в ярости. Да и нет ее, ярости. Вот так и живу, с миром! Женщина, наверное, удивится, не поверит. Но разве это так важно? А о том, что в деревне долго не мог прийти в себя и чуть не погиб в старом доме от истощения, не расскажу. Незачем ей знать и о том, как тяжело привыкал к людям, работе на земле, как уезжал и возвращался. У каждого свои испытания.         
   ***
       Умер он от укуса гадюки, в лесу. Добраться до деревни не смог, слишком далеко зашел, заблудился. Соседи не стали разыскивать родственников, похоронили возле цветущих кустов шиповника. Испекли на поминки блины. Погрустили, немного поплакали и разошлись. А в сороковой день в деревню приехалп хрупкая моложавая женщина, спросила о нем – здесь ли живет, как найти. Долго стояла у ограды, перебирая в руках мокрый носовой платок. «Спокойный был, не суетливый, работать любил, – сказал вдруг кто – то из деревенских, – уважали его. Вы потом в дом зайдите. Не признавался, а словно все ждал кого – то!» Она кивнула и подумала, что он так и не узнал, что Настя уехала не в тайгу, а в Канаду, с отцом. Рита сказала: «Не надо ему знать. Побаловались и хватит! Жить с таким придурком – с ума сойти». Письма ему пересылали через сибирскую родню. Любила, разлюбила, боялась признаться, устала, какая теперь разница! Не сахарный был, на эмоции срывался, да кто без недостатков? Вспомнилось вдруг казино, восторженный взгляд, костюм с чужого плеча. Мальчишечка! С первого взгляда любимый... Жизнь распорядилась по – своему. Жаль!
       В доме нашла варенье, вскипятила чайник, села у окна на веранде, тихо проплакала всю ночь, снова и снова переживая слова, поцелуи, обьятия, ссоры, путешествия к волшебным морям – все, что было их любовью. А утром взошло  солнце, сочными бликами окрасило небо, реку, веселой кистью брызнуло на росу, любопытно заглянуло на веранду, позолотило купол часовни. И она поняла, что вот это все и примирило его с жизнью, достало в тайниках души лучшее. Вот только змея... Почему она ужалила именно сейчас, когда он научился терпению, нашел дорогу к храму?
        Уже садилась в машину, когда соседка спросила:
        – Завещание должно быть. Нашли?
        – Ничего не искала. У него есть жена, дочка, приедут. А я просто старая знакомая. Алиса! Смените завтра цветы. И звоните, если что.
        Слез больше не было. Оглянулась на деревню, на большой, светлый дом. Мальчишечка дорогой! Как только почувствовала, что его больше нет? Но змея, редкая в этих местах... Почему? Последнее испытание или символ какой – то? Не
понять!»
         ... Такой вот странный рассказ, очередной вымысел, мистификация. Интересно, для чего я заглянул в будущее? Таким ли я буду через пятнадцать лет, построю ли часовню на лугу? Перестану ли бороться со страстями, с самим собой? Обрету ли мир в душе?
       Если этот рассказ прочитает случайно Настя, она скажет: «Опять псхологический зигзаг. Расскажи, что тебя мучает? Я помогу».
       Если Алиса, что почти нереально, я услышу недоуменное: «Борьба с самим собой? Это от пресыщенности. Хочешь увидеть людей, которым по – настоящему больно и тяжело? Я покажу».
       Если Кира(а вдруг), я увижу выразительный жест возле виска.   
       А, может, промолчат. И будут правы.
      
       Продолжение...