Герман Гессе. Таинственная гора

 

     Монте Джалло среди красивых и знаменитых гор  оставалась нелюбимой и менее знаменитой. Она считалась непокоренной, но это никого не привлекало, так как вокруг были дюжины и более легких, и более трудных и еще более трудных вершин. В отличие от них ей пренебрегали, ее имя было известно только в ближайшей окрестности, подходы к ней были отдаленными и затруднительными, восхождение на нее и предположительно вид с нее вряд ли того стоили. К тому же из-за камнепадов, неприятных ветров, скверного расположения снега и осыпей у нее была дурная репутация. Так она стояла среди своих знаменитых сестер, неоцененная и забытая, как нелепая и скучная куча камней, лишенная какой-либо красоты и привлекательности. Она оставалась без чести и славы, зато ее миновали  строительство путей и убежищ, проекты канатных дорог и подъемников. Правда, у ее южного подножья были луга и стояли несколько пастушьих хижин, но о прогулках и тем более о восхождении с этой стороны нечего было и думать. Там тянулась по всей ее ширине и в высоту до самой ее середины огромная отвесная стена из ломкого камня, который летом отсвечивал темной желтизной и которому гора была обязана своим именем.
     Если бы в отношении гор физиогномика была бы не столь обманчива, как в отношении лиц человеческих, то тогда Монте Джалло могла бы слыть весьма недоброжелательной и зловредной личностью. С одной стороны длинная, завистливая, монотонная стена, с другой стороны дикий, пятнистый хаос каменистых откосов, морен и снежных полей, а наверху щербатый скалистый хребет, лишенный настоящей отчетливой вершины.
     Однако она оставалась невозмутимой в своей дикой заброшенности, молча взирая на избалованных своих соседок без раздражения и вовсе не желая кому-нибудь зла. У нее хватало других забот. Борьба с бурями и потоками, сдерживание камнепадов и ручьев, по весне избавление от снега, сход лавин, тщательный уход за упавшими духом кедрами и горными соснами, и еще защита беспечного, смешливого великолепия цветов, все это не давало ей времени на раздумья. И все лето напролет она лежала на солнце, дышала, просыхала и грелась, мечтательно наблюдая за играми сурков, и слушала из глубины золотой звон колокольчиков стада, и порой до нее доносились далекие, странные звуки человеческой жизни, непонятные, полные предчувствий призывы маленького, игривого мира.  Она слушала это с удовольствием, но без любопытства,  и во время своего недолгого летнего отдыха отчужденно и дружелюбно снисходительно внимала этим вздохам, колокольным звонам, свистам и другим безобидным приветам из глубины, где, как ей казалось, влачил свое беспечное существование ребячливый мир. Когда она думала о первых теплых сухих ветрах и о ночах ранней весны, в то время как здесь наверху не было ничего, кроме нужды и стонов и распада, когда оседали каменные склоны, и скалы, как мячики, скатывались в долину, водяные потоки подтачивали все незыблемое и превращали ее жизнь в непрерывную, порой грозную и отчаянную борьбу с полчищем могущественных врагов, тогда она могла слушать тихую, послушную суету, гомонящую в низинах голосами маленьких детей, которые проводят свой летний день и ничего не знают о том, как зыбка почва этой жизни, кажущаяся им надежной навеки и крепкой, как скала.
    Но нет ничего в этом мире, к чему бы в конце концов не устремилась человеческая жажда. Нет такого крошечного растения в расселине и такого камня, брошенного у дороги, чтобы к ним в конце концов не подошел бы человек и не стал их рассматривать и ощупывать, любопытный и по-детски ненасытный.
   Сын деревенского часовщика, Ческо Бьонди, был увлекающийся, но нелюдимый молодой человек, которому никак не удавалось найти свою радость на обычном и верном пути своей жизни. Получалось так, что девушки не могли привязать его к себе и сделать счастливым, хотя он им нравился и имел власть над ними. Ческо был горд и капризен; он брал девушку, если страсть его одолевала, повелительно и без нежных ухаживаний, и как только она ему покорялась, и он с ней немного повеселился и забыл ее, его снова охватывала угрюмость, он становился холоден и бежал прочь. Так он в итоге нажил себе много врагов, и только горстка товарищей, которые в нем нуждались и в то же время побаивались его, еще оставались ему верны. Он призывал их, когда они могли ему понадобиться для выпивки или для удалых проделок, и он бросал их, как только они ему надоедали. Отец научил его починять часы, но это мало подходило крупному и сильному мужчине. Когда он стал взрослым, он работал лишь по случаю и только точно отмеренное время, словно из милости, а в основном занимался тем, что ему могло вдруг взбрести в голову, свои же карманные деньги на весь год он зарабатывал летом, тогда он частенько сопровождал иностранных туристов при восхождении в горы. Но он ходил не с каждым, так что один иностранец как-то с удивлением сказал ему: «В другой раз хотелось бы, чтобы проводник выдерживал экзамен, прежде чем ему предоставят эту работу; здесь же получается так, что турист сначала должен расположить Вас к себе, прежде чем Вы соизволите взять его с собой.»
   Кроме всех прочих своих чудачеств у него была давнишняя привычка к одиноким блужданиям в горах, где он с ненасытностью охотника шел вслед за растениями, камнями и животными и находил радость в том, чтобы ощущать свои силы и испытывать себя в борьбе с трудностями и опасностями.  Здесь, один среди гор, этот несдержанный и неудовлетворенный человек ничего не боялся и становился твердым и хладнокровным. Для него, чье существо находило радость лишь в редкие минуты душевного подъема, опасность и напряжение были по сердцу. Когда он один во время краткой передышки на достигнутой с усилием вершине вонзает в плотный фирн свой ледоруб и, на него опираясь, склонялся, чтобы проследить своими светлыми серыми глазами кривую линию своего подъема,
или когда он в девственном ущелье как пионер и первопроходец исследовал камень, набросив на черный древний выступ скалы петлю своего каната, в эти минуты пылает его черствое лицо таким странным, ребячливым и диким выражением, словно в злорадстве, и его властолюбивая натура празднует тайный триумф.
   Поскольку он так или иначе шел своими путями и избегал освоенных мест, он стал появляться  все чаще в заброшенной области Монте Джалло, где вряд ли когда ступала нога человека и вряд ли можно была найти еще более отдаленный, нетронутый  уголок земли. Гора с дурной славой стала ему со временем нравиться, и поскольку любая привязанность не напрасна, мрачная гора тоже постепенно стала уступать страннику, стала открывать ему свои потаенные сокровища и не имела ничего против того, чтобы одинокий человек навещал ее, и была готова доверить ему свои тайны. Постепенно возникли почти доверительные отношения между Ческо и горой, они познакомились друг с  другом и приняли друг друга. Бьонди находил доступными иные устрашающе выглядевшие места, открывал некоторые маленькие летние цветущие островки среди камней, находил то тут, то там красивые кусочки слюды и уносил их домой вместе с пучком каких-нибудь цветов, и гора наблюдала за ним и позволяла ему все это.
    Так продолжалось более одного года. Но человек не может все-таки долго бескорыстно и братски любить какой-то клочок природы; как только он почувствует себя вольготно и в какой-то мере желанным гостем, он скоро захочет стать хозяином, захочет присвоить себе, победить и восторжествовать над своим прежним другом. Так было и с Бьонди. Он полюбил Монте Джалло, он бродил с удовольствием в ее долинах и возле ее склонов, отдыхал с удовольствием у ее подножья; но едва возникала некоторая доверительность, тут он  снова становился недовольным и ощущал в себе прихоти хозяина.
    До сих пор он довольствовался тем, что просто изучал неведомую гору, время от времени проводил несколько часов в ее окрестности, знакомился с ее водопадами и следами прошедших лавин, рассматривал камни и растительный мир. При случае он предпринимал осторожную попытку приблизиться к ее высотам и как бы исследовать возможный путь к ее пресловутой вершине.  Тогда  Монте Джалло снова застегивалась на все пуговицы и строптиво отказывала ему в доверии. Она скатывала навстречу путнику пару камней, несколько раз намеренно заставляла его блуждать и изматывала, насылала ему в спину северный ветер и неоднократно выбивала из-под его настырных подошв ветхую почву. И Ческо бывал тогда раздосадован, но все же проявлял понимание и добровольно поворачивал назад. И хотя он находил гору несколько капризной, однако он и сам был чудаком и не ставил ей это в упрек.
    Но перед вторым уже летом все изменилось, когда Ческо стал всматриваться в свою гору все более жадными глазами и уже привык к тому, чтобы видеть в ней не друга и не место временного укрытия, но противника, который ему перечил и которого он теперь взял в упорную осаду, все основательно разведав, чтобы однажды напасть на него и низложить. Вся его воля была направлена на то, чтобы одолеть неприступную гору, любым способом, силой или хитростью, прямым или обходным путем. Его любовь переросла в ревность и недоверие, и поскольку гора тихо, но решительно сопротивлялась, от прежней привязанности скоро остались лишь ненависть и ожесточение.
   Три – четыре раза удавалось упорному страннику продвинуться вперед, каждый раз с небольшим новым завоеванием и с растущим желанием остаться в этой жестокой борьбе победителем. Но оборона горы становилась также все более решительной, и лето закончилось тем, что Ческо Бьонди после очередного падения вернулся со сломанной рукой, замерзший и изголодавший в свою деревню, где его уже никто не ожидал и все считали погибшим. Какое-то время он пролежал в постели, той порой на Монте Джалло появился первый снег, и в этом году уже ничего нельзя было предпринять. Тем яростней намеревался Ческо не уступать и все же покорить негостеприимную гору, которую он теперь действительно ненавидел.  Он знал уже, по каким склонам ему следует прокрасться, он считал, что уже наметил следы подступа к вершине.
   С началом следующего лета Монте Джалло с неприязнью встретила появление своего бывшего друга, который изучал перемены, вызванные зимой и таянием снега. Чтобы все тщательно обследовать, он приходил, иногда в сопровождении одного из приятелей, почти каждый день. И, наконец, в один из ранних вечеров он появился, опять-таки в обществе приятеля, с солидными припасами, не спеша поднялся до трети горы и расположился под шерстяным одеялом и с коньяком в подходящем для этого месте на ночлег.  А ранним утром они оба осторожно пустились в опасный путь по неизведанным кручам.
    Еще в рассветной прохладе они легко и без приключений преодолели крутой склон, который в дневное время становился непроходимым из-за падающих камней и который он уже изведал. Лишь через три часа начались трудности. Медленно и упорно продвигались они вместе в связке вперед, обходя отвесные  утесы, поднимались и вынужденно отступали снова. Потом выдалась хорошо проходимая полоса, они ослабили свою связку и бодро устремились вперед. Затем легко прошли через снежное поле, но за ним встала гладкая отвесная стена, которая издали выглядела весьма устрашающе. Потом показался, насколько можно было видеть, вдоль всей отвесной стены небольшой каменный выступ, частично поросший травой и широкий ровно настолько, чтобы его можно было преодолеть шаг за шагом.  Ческо надеялся, что больше особых препятствий не будет. Он понимал, что он в этот раз еще не  достигнет вершины. Но самые большие трудности казались уже позади, и в следующий раз, если он избежит ошибок  сегодняшнего пути, он завершит восхождение. И он уже полагал, что это будет возможно уже без сопровождения, и решил один снова прийти сюда в следующий благоприятный день.  Когда он первым взойдет на вершину Монте Джалло, он не хотел бы видеть рядом с собой никого.
   С ликованием ступил он на узкую тропу и двинулся легко и быстро, как горный козел, вперед. 
   Но он был еще не наверху. Стена делала поворот, и в тот момент, когда Ческо свернул  за угол, на него неожиданно хлынул сильный встречный ветер. Он отвернул лицо, схватился за свою улетающую шляпу, сделал один неверный шаг и исчез вдруг из глаз своего товарища в разверзающейся пропасти.
   Его спутник в страхе склонился вперед, он думал еще увидеть его падение, ему показалось, что он разглядел его внизу, в глубине каменной пустыне, быть может, уже мертвого. С опасностью для жизни он еще несколько часов блуждал вокруг, но так и не смог найти доступа к сорвавшемуся и был вынужден, уже почти без сил, искать пути назад, чтобы самому не оказаться тоже проглоченным этой горой. Измученный и опечаленный вернулся он в деревню, где спешно собрал команду из пяти человек для поиска и спасения Ческо. Они отправились среди ночи, взяв с собой одеяла и котлы для приготовления пищи, чтобы заночевать в горах и рано утром начать поиски.
    Тем временем Ческо Бьонди лежал живой, но со сломанными ногами и ребрами у подножия той стены на куче камней. Он слышал крики своего спутника и пытался дать слабый ответ, которого тот не мог расслышать. Потом он прислушивался часами и слышал, что товарищ все еще ищет его.  Время от времени он снова пытался отозваться и злился на своего товарища, который, казалось, ищет его не там. Ему казалось, что место, где он лежит, известно и его можно отыскать без труда. Наконец он понял, что тому пришлось возвращаться и что в следующие двенадцать, пятнадцать часов о спасении можно не думать.
   Обе его ноги были сломаны, и какой-то осколок попал в низ живота и  причинял отчаянную боль. Ческо понимал, что он тяжело ранен и мало надеялся на спасение. Он не сомневался, что его найдут, но будет ли он тогда еще жив, казалось ему маловероятным. Он не мог пошевелиться, предстояла холодная ночь, и его раны казались ему смертельными.
   Тихо постанывая, лежал он час за часом и думал о разных вещах, которые теперь ему уже ни в чем не помогут. Он вспоминал ту девушку, которая когда-то с ним вместе училась танцевать, а теперь уже давно замужем. Время, когда он не мог на нее смотреть без сердцебиения, казалось ему теперь удивительно прекрасным и блаженным.  И он вспоминал о том своем школьном товарище, которого он однажды чуть не до полусмерти избил именно из-за этой девушки. Этот товарищ уехал потом за границу и смог получить образование, и теперь он единственный врач в этой долине, и это ему теперь придется его бинтовать или выписывать ему свидетельство о смерти.
    Он вспоминал о всех своих странствованиях, и он думал о том дне, когда он впервые увидел Монте Джалло. И ему снова припомнилось, как он тогда одиноко и упрямо блуждал по этой заброшенной пустыне  и как влюбился в эту гору,  которая стала ему ближе, чем люди. Превозмогая боль, он повернул голову и посмотрел вокруг и потом на вершину, и гора спокойно глядела ему в глаза. Ческо смотрел на старого приятеля, который высился в вечерних сумерках таинственно и печально, с обветренными и разворошенными боками, ветхий и усталый,  на своей короткой летней передышке между бурными смертельными схватками весной и снежными вьюгами осенью. Наступила ночь, и в высотах еще брезжил угасающий бледный свет, чудовищное одиночество нависало над пустынной каменной чужбиной. Полосы тумана медленно и нерешительно тянулись то тут, то там вдоль безмолвных склонов,  между ними проступали вверху и вдали холодные созвездия, в каком-то отдаленном ущелье приглушенно и дико пела ниспадающая вода.
   Ческо Бьонди видел все это своими умирающими глазами, как будтовсе это было впервые. Он видел свою гору, Монте Джалло, которую, как ему казалось, он так хорошо знал, впервые в ее тысячелетнем одиночестве и печальном достоинстве, и видел и понимал впервые, что все существа, горы и люди, горные породы и птицы, все звезды и все сотворенное – что все это проводит свою жизнь под огромным натиском неизбежной необходимости и ищет своего завершения, и что жизнь и смерть человека есть ничто иное и не значит ничего иного, как и падение камня, который подтачивает горная вода и обрушивает вниз с уступа на уступ, пока он где-нибудь не разлетается на осколки  или медленно ветшает под солнцем и дождями. И пока он стонал и смотрел с остывающим сердцем в лицо смерти, чувствовал он такой же стон и такой же безымянный, безутешный холод, исходящий из горы, из земли, из воздуха и из звездного пространства. И как бы сильно он ни страдал, он не чувствовал себя полностью одиноким, и ему не казалась такой жуткой и бессмысленной его жалкая смерть в этой пустыне, она казалась ему не более жуткой и не более бессмысленной, чем все, что случается каждый день и всюду.
    И он, кто всю вою жизнь был недоволен и провел ее в противоречии со всем миром, он почувствовал впервые изумленной душой нечто от гармонии и вечной красоты этого мира, и он был странным образом в согласии со своей смертью. Он увидел еще раз щербатый хребет горы в звездном свете холодной ночной синевы, он услышал еще раз многоголосый шум и звон незримой воды в ущельях, и когда он почувствовал, что руки его окоченели, он стянул свое суровое лицо в короткую, дикую и умиротворенную улыбку, которая выглядела почти как злорадство и уже ничего другого не означала, кроме того, что он понял и одобрил случившееся и что на этот раз его своенравие ничему не противилось и ничего другого не желало, но было в согласии со всем и все благословило.
    Гора оставила его у себя, его не смогли найти.   Поэтому в деревне о нем очень сожалели, каждый желал, чтобы он был похоронен и нашел свой покой на кладбище. Но он покоился не хуже среди камней горы и следовал заповедям необходимости не иначе, как если бы он после долгой и счастливой жизни был погребен под сенью своей родной церкви.