Три дня для жертвы и один для свободы. Зачин

Было жарко, так жарко…
Солнце слепило глаза даже сквозь закрытые веки. Кожа на лице, плечах и голой спине натянулась, как на барабане, и готова была лопнуть от любого неосторожного движения. Ее жгли беспощадные лучи Персоосского солнца, от которых не было спасения.
Пить больше не хотелось… язык пересох и превратился в шершавый кусок старой холстины. Вода… холодная вода журчала совсем рядом, всего в каких-то нескольких метрах позади. Стекала прозрачным, вожделенным потоком вниз, из одной в другую чашу многоступенчатого фонтана.
Но тело больше не испытывало жажды… оно изнывало лишь от тоски по тени, мягкой, прохладной пыли на земле, скрытой навесом или крепкой стеной от этого проклятого южного солнца.
Ее тонкие руки отяжелели и не гнулись. Массивные кандалы на узких запястьях впивались в кожу и жгли ее, оттягивали кисти вниз, к пыльным грязным ступням, с которыми были соединены короткой грубо скованной  цепью. Такой, что не позволяла поднять руки выше пояса. Хотелось закрыть пылающее лицо руками, хоть на миг спрятать его от убийственных лучей, но сгибаться было нельзя. Нужно было стоять как можно ровнее, как можно дольше. Иначе можно было больше никогда не встать, как тот бедолага, что лежал сейчас у ее ног, с исполосованной плетьми спиной. Нужно стоять изо всех сил, которые были уже на исходе. Еще один закат и она сможет спрятаться в тень, еще два заката и она вновь будет свободна!
Подул ветер. Раскаленный пустынник, подхвативший с земли острые частицы мелкого песка. Она не успела задержать дыхание и вдохнула его вместе с хлестнувшим по лицу горячим воздухом. Закашлялась, согнувшись пополам, чтобы прикрыть рот ладонью, по привычке или от слабости. Изо рта пахло какой-то гнилью, должно быть желудок на третий день без еды принялся сам за себя. Когда она отняла руку от лица, вся ладонь оказалась усыпана мелкими красными каплями.
- Дай сюда! – огромная прожженная солнцем рука схватила ее повыше кандалов и дернула вперед, словно тряпичную куклу. – Пустынный кашель. Тьфу ж ты мать паршивой овцы! – Выругался надсмотрщик и отшвырнул ее назад. Не удержавшись на ногах, девушка рухнула на стоявшего рядом мужчину. Такого же изможденного как она сама, но более сильного. Он с неожиданным проворством скинул с себя ее руки и отполз, чтобы снова встать и склонить голову, подставив патлатый затылок беспощадному солнцу.
Небыло сил открыть глаза. Небыло сил подняться. Она лежала, щекой прижимаясь к раскаленной, занесенной песком брусчатке и пыталась не думать о том, что случится дальше. Прямо сейчас.
Свист. Это взвился над площадью гибкий кожаный хлыст.
Удар.
Сначала она услышала его и только потом почувствовала. Боль врезалась в высушенное тело и взорвалась сотнями раскаленных искр, рассыпавшихся по спине пониже лопаток. Она даже не смогла закричать. Только беззвучно раскрыла рот и глаза, которые чуть не вылетели из орбит. Сознание начало мутнеть и оставлять ее, когда в воздухе раздался еще один посвист занесенного кнута.
- Стой. - Боли не последовало. Человек, остановивший надсмотрщика, говорил на чистом имперском, не коверкая звуки на манер южной речи. - Эту я куплю.
- Она еще не рабыня. Азгмар, да арок мин дара*,  еще не собрал свою дань! – надсмотрщик брезгливо выдернул свой хлыст из руки остановившего его наглеца и встал по солнцу, чтобы видеть, с кем говорит.
- Тогда отойди и дай ей достоять до конца. – Человек говорил медленно, делая паузы между словами, словно объяснял ребенку. - Потому что Я ее покупаю.
- Три дня для жертвы и один для свободы, да макан мин вара*! Вернись к господам, арроканец, пока не занял место рядом с этой северянкой.
- Я гость Хиджара доз Тхутти, оставь свои наставления при себе и освободи девчонку.
Надсмотрщик хищно осклабился и покачал головой.
- Не Хиджар доз Тхутти вывел асорцев и симонян из красной пустыни и не он призывал дождь на неродящие поля. Не ему и отменять заповеди Азгмара, да арок мин дара, макан мин вара. Иди! – он хлыстом указал в сторону от площади. Мужчина не сдвинулся с места. – Ты глухой или глупый?
- Дай ей достоять до конца. – Не терпящим возражения тоном, отозвался тот. – Она стояла сама, пока ты не вмешался.
- Эта шматцэ* и так сдохнет. У нее пустынный кашель! Рабыни из нее все равно не выйдет, только попортит мне остальных. Господин метит свои жертвы красным и подгибает им ноги, толкнул я ее или нет – она не встала и уже не встанет.
В груди словно сдвинулся камень. Нужно жить – она еще не готова умереть! А может жалкие остатки былой силы, растоптанного и униженного чувства собственного достоинства? Столько раз в ней сомневались, отказывали в последнем шансе, считая ее слишком слабой, для того чтобы им воспользоваться. Столько раз разжигали в ней злость и обиду, считая слишком слабой, маленькой, глупой, неподходящей.
Она подогнула колени к животу и выставила вперед руки. Медленно перенося вес с одной точки опоры на другую, поднялась из раскаленной желтой пыли и снова выпрямилась, исподлобья посмотрев на надсмотрщика и покупателя арроканца.
Надсмотрщик сплюнул себе под ноги и, туго скручивая хлыст, пошел дальше, мимо колонны изможденных пленников.
Арроканец же ничего не сказал. Просто стоял и испытывающее смотрел на нее.
Девушка ответила на взгляд с той же холодностью. Внешность арроканца была под стать его голосу – высокий, нескладный, с недовольным вытянутым лицом, испещренным глубокими, но еще не старческими морщинами. На вид ему было лет сорок или около того. Разрез глаз, хищная форма носа, опущенные уголки губ - все это вкупе придавало его лицу выражение высокомерия и брезгливости. Впрочем, как еще может смотреть господин на раба, которого желает купить.
- Три дня для жертвы и один для свободы. – Просипела она и криво улыбнулась растрескавшимися губами. В пересохшем горле засвербело от усилия, словно за каждое произнесенное слово ей пришлось проглотить кусок стекла.
- Постарайся дожить до заката.
Бросив эти слова, он развернулся и пошел к спасительной тени городских построек, где под навесами свободно гуляли люди, совершая покупки в лавках или праздно глазея на вереницу изможденных узников, расставленных полукругом на Жертвенной площади.

да арок мин дара* (пусть славят его имя)
да макан мин вара* (пусть помнят его слова)
шматцэ* (драная, паршивая овца)