Солнце в двух шагах. Часть 4

    Какие книги должны быть у трёхлетнего ребёнка?  Я всегда думала, что настолько маленькие дети любят слушать незатейливые сказки и всякие простенькие стихи, в которых обязательно присутствует большое количество ярких картинок. Всё должно быть понятно, красочно и весело. Вряд ли кому-то придёт в голову читать малышу Достоевского. Я ошибалась…
    Книжные полки в комнате Лёвы были полны книгами. Но среди них я не нашла даже «Репки». Коллекция чтива была похожа на ассортимент школьной лавки: «Математика для дошкольников», «Логика и решение задач», «Познавательная арифметика». Я насчитала восемь видов букварей. И ни одной детской книжки. Нет, книжки, конечно, предназначались для детей, но не в том понимании, в котором я привыкла их видеть. Они были яркими, красивыми, но были не для удовольствия, а лишь для обучения.
    Я не знаю, как бы  повела себя, если бы у меня родился особенный ребёнок. Возможно, я, так же как и Андрей, направила все силы на то, чтобы уменьшить отставание малыша от сверстников. Но сейчас мне  казалось неправильным лишать детства и без того неполноценного ребенка. И честно говоря, слабо верилось в то, что прочитанная  «Геометрия в картинках» вмиг сделает Лёву нормальным.
    Эта самая «Геометрия» стояла с краю и была толще всех остальных учебников. Примерно такой же по толщине книгой  я подпирала кособокую тумбочку с надломленной ножкой в моей комнате. И она прекрасно справлялась со своей задачей. Ею при желании можно было даже вбивать гвозди. Вот только я сомневалась, что подобная литература могла увлечь трёхлетку. Лёва, наверное, не смог бы её и приподнять.
    Страницы книги выглядели  новыми, нетронутыми и пахли типографской краской. Я бы решила, что книгу никто ни разу не открывал, если бы не закладка, торчащая между глянцевых листов. На бледно-жёлтой карточке золотыми буквами было выведено: Соболев Андрей Львович, заместитель управляющего отдела валютных операций, Глобал-Банк.
    В детстве я закладывала страницы книг фантиками от конфет. Но, видимо, в этом доме даже их не было. Не удивительно, что Андрей воспользовался визиткой.

- Значит, тебя в честь дедушки назвали?

   Лёва лишь просопел что-то непонятное. Я повертела в руках карточку и вложила на место. Перед глазами  почему-то возникла картинка:  в огромном безликом кабинете за чёрным столом восседает Андрей, а напротив, сбившись в кучу, трясутся в страхе его подчиненные. Хотя, возможно, его гнев  предназначался только мне.
   Я старалась не думать об Андрее. Любая мысль о нём была неприятна и надолго ощущалась горьким послевкусием. Он пугал меня. Пугал своим присутствием в недолгие минуты по вечерам, когда я передавала ему «вахту». Пугал взглядом, пронизывающим и презрительным. И даже его негромкий  твёрдый голос вызывал у меня дрожь. Я бы с радостью не встречалась с ним, но вряд ли Анна Леонидовна согласилась бы приходить по вечерам, чтобы вместо меня дожидаться с работы своего сына.
    Пытаясь увлечь игрой ребёнка, я не переставала рассматривать его. От Лёвы исходила странная энергия. Он притягивал взгляд подобно магниту. Мне приходилось мысленно приказывать себе отвести глаза от его необычного лица. Но в то же время каждый взгляд на него вызывал во мне неприятную гамму чувств. Такое испытываешь, когда смотришь на автомобильную аварию, зная, что она несёт в себе боль, мучение, страдание, но всё равно при этом вопреки внутреннему страху не можешь отвернуться.
    Его черты по отдельности не были какими-то совсем уж отвратительными. Ну может, лицо чуть более плоское, носик короче, глаза необычные. Но когда все составляющие соединялись воедино, общая картина становилась пугающей и отталкивающей. Будто создатель, рисуя его, использовал неподходящие кисти.
Порой мне хотелось пожалеть его. Может быть даже обнять и прижать к себе. Но я не решалась. Не из-за того, что он был мне неприятен. Я просто опасалась реакции.
    Этот день был точной копией предыдущего. Я крутилась вокруг своего воспитанника, придумывала разные варианты игр из тех предметов, что имелись в его комнате. В попытке сделать свой голос как можно более весёлым и привлекательным я превзошла самого Микки Мауса. Мои колени саднило от ёрзанья по ковру, а щеки стали болеть от того, что я старалась постоянно улыбаться. Но когда Лёва стал злобно откидывать от себя игрушки, я поняла, что надоела ему.
    Надо сказать, что вариантов игр было не много. Машинки мальчика не интересовали. Мягкие игрушки в плане игры были скучны и однообразны. Конструкторы же были малышу не по возрасту. С некоторыми из них даже я смогла разобраться не с первого раза. Ни красок, ни пластилина, ни клея в комнате не было.  Я попыталась читать Лёве одну из его «Арифметик», но, когда в некоторых заданиях мне стали попадаться слова, такие же сложнопроизносимые, как и его диагнозы, я откинула учебник.
    Возможно, кто-то посчитал бы малыша лучшим подопечным для себя. Он мог беззвучно сидеть часами на одном месте, ничего не просил и не требовал внимания. Я уверена, что если бы случайно уснула в его комнате, то, проснувшись, обнаружила бы его в той же позе. Мне можно было бы заниматься своими делами, весь день болтать с подружками по телефону и не опасаться, что Лёва попадёт в неприятности. Но болтать мне было не с кем. А какое-то неведомое внутреннее чувство занозой свербело о том, что я должна была хоть что-то предпринять для того, чтобы улучшить его жизнь. 
    К вечеру я накопила смелости для разговора с Андреем. Я хотела попросить его разрешить мне достать для Лёвы подходящие книги, а так же попробовать заняться с ним творчеством. У меня даже  был готов список того, что мне понадобится. Он был достаточно подробным и внушительным. И я с гордостью думала о том, что не только он способен писать рекомендации.
    Список лежал у меня в кармане, когда вечером Андрей вошёл в комнату. В руках у него был мяч. Но судя по суровому выражению лица, вряд ли он хотел поиграть со мной в «съедобное – несъедобное».

- Это что? – грозно спросил он и продемонстрировал мне игрушку.

    Я стояла в недоумении. За доли секунд в голове пронеслись мысли. Что я сделала не так? Причём тут мяч? Может быть, он намекал на то, что я забыла прибраться? Но в комнате Лёвы была идеальная чистота. Все игрушки, книжки, конструкторы аккуратно стояли на полках в привычном порядке. На ковре не было ничего, кроме Лёвы.

- Мячик, - промямлила я.

- Я знаю, что это мячик, - нервничал Андрей. – Что он делает в гостиной?

    Я судорожно попыталась вспомнить, как попал мяч в комнату, но не смогла. Возможно, его случайно толкнул Лёва, и тот укатился. А я даже не придала этому значения, потому что весь день пыталась развлечь ребёнка.

- Я же ясно указал, что мой сын  должен находиться только в своей комнате. В том числе и во время игр! Или же вы считаете, что я передал вам бумаги просто от скуки? Вы читали рекомендации?

- Читала.

- Ну и?

- Лёва не выходил из комнаты. Правда! Я не знаю, как мячик попал туда.

- И вы считаете, что способны смотреть за ребёнком? Вы даже не можете уследить, куда укатился мяч, - он  бросил игрушку на пол, и мячик попрыгал к стене, нарушая тишину в комнате.

- Извините, - прошептала я. – Такое больше не повторится.

- Вы свободны!

    Андрей отошёл от двери, освобождая мне выход из комнаты. И до меня медленно стал доходить смысл его слов. Он меня увольняет?  Я оглянулась на Лёву и поняла, что его ничуть не привлекла наша  перебранка. Малыш спокойно сидел на полу и растирал по ковру упавшую каплю слюны. Он даже не догадывался, что, возможно, видит меня в последний раз.
    Коридор квартиры казался невозможно длинным, когда я шла к выходу. Наверное, таким же долгим кажется путь арестантам, идущим на расстрел.  Несколько раз я открывала рот в попытке задать вопрос о моей дальнейшей судьбе, но так и не решалась. В зеркале напротив отражалось моё покрытое пятнами лицо. Я уже была готова попрощаться со своим работодателем – деспотом, когда он сухо произнёс:

- Постарайтесь сегодняшний вечер провести с пользой. Прочтите мои бумаги. Хотя бы один раз…

    И я читала. Я перечитывала все пункты его рекомендаций, пока  в моей комнате не стало совсем темно. Я выучила их почти наизусть. И с каждой безумной строчкой во мне снежным комом нарастала неприязнь к человеку, так тщательно выписывающих их своим каллиграфическим почерком.
    Я часто размышляла о том, почему малыш никогда не улыбается. Это казалось неестественным. Но чем больше я узнавала его отца, тем понятнее мне становилось поведение ребёнка. Вряд ли можно быть жизнерадостным, когда вокруг тебя такие ненужные и бессмысленные запреты. Я боялась даже думать о том, что все правила могли быть разработаны лишь потому, что отец подсознательно вымещал свою злобу на сыне. Неужели  Андрей винил в неудачах Лёву? Мне не хотелось в это верить, но других причин для такого его поведения я не находила. Уже засыпая, я решила, что на следующий день я раздену ребёнка и осмотрю его на наличие синяков. Кто знает, что я могу увидеть…


***

    В аудитории стоял нескончаемый гул. Если на мгновение закрыть глаза, можно было подумать, что я оказалась в пчелином улье. Студенты скучивались в группы по интересам, и, глядя на скопления людей, я пыталась угадать, что за тема обсуждается в этот момент в каждой из групп.
    Девчонки активно жестикулировали и демонстрировали друг другу обновки или модный маникюр. В компании рядом одна из девочек на экране большущего планшета показывала другим новый имидж какого-то голливудского красавчика. Её собеседницы в ответ восхищённо ахали и хватались за сердце. Я не могла понять, как можно сходить с ума по человеку, который находится от тебя за тысячи километров, и ты даже не знаешь, чистит ли он когда-нибудь зубы.  Иногда мне казалось, что среди них я - пришелец с другой планеты.

- Здорово, Тихомирова!

    Я вздрогнула от неожиданности, когда на моё плечо опустилась тяжёлая рука.

- Дома спать надо! Дома!

    Рядом со мной плюхнулся на стул Илюха, и его движения отозвались скрипом и вибрацией потасканной мебели аудитории.

- С твоей силой только сваи вбивать! – я потёрла гудящее плечо.

    Илюха был одним из немногих моих однокурсников, общение с которыми не доставляло мне проблем. И уж точно одним из однокурсников мужского пола. Я не могла понять точно, какие отношения нас связывали. Наши пихания и подшучивания, ставшие ежедневным ритуалом, сложно было назвать даже дружбой.
    Илья напоминал мне медведя – неуклюжего, но дружелюбного. Вокруг его лица пушащимися спутанными палками свисали коричневые дреды. Они были похожи на комки шерсти, которые срыгивал на лестнице подъездный кот в моём доме. Я не могла понять, какого цвета его глаза, потому что их всегда закрывали линзы: то полностью чёрные, то красные, то в форме кошачьего глаза. А на шее он таскал такое количество цепей и медальонов, что их вес явно превосходил мой.
    Не знаю, что подвигло его выбрать факультет психологии, но, думаю, после встречи с таким психологом, его будущим клиентам  понадобится уже психиатр.

- Та какая-то странная стала, Тихомирова. Ошарашенная, засыпаешь на ходу… - Илья развалился на стуле, вытягивая длинные ноги.

- Да просто работу сменила… Не привыкла ещё к новому режиму дня.

    Он задумчиво промычал и сразу потерял ко мне интерес, когда понял, что вряд ли я расскажу ему что-то сногсшибательное. Эта черта была самой замечательной в Илье. Он никогда не лез мне в душу, поэтому рядом с ним я чувствовала себя в безопасности. А ещё он почти никогда не брился. Иногда его редкие рыжеватые волосёнки на подбородке отрастали до такой длины, что, казалось, начнут спутываться в такие же дреды, как и на голове. Поэтому пах Илья не как все мужчины – просто мылом, никакого бритвенного лосьона.

 - Ты когда-нибудь сталкивался с синдромом Дауна, Илюх?

Он  удивленно повернулся.

- Странный вопрос, Насть. Если ты хотела намекнуть мне, что я сказал какую-то глупость, то надо было спросить, не болею ли я синдромом Дауна, - Илья скривил глупую физиономию, изображая умственно отсталого.

   Мне не было смешно…

- Да нет, я не о том. Ты что-нибудь знаешь о таких людях? Какие они?

- Ух ты! Тебе что, Тихомирова, стало скучно в обществе нормальных? Потянуло в мир безумия? Или ты в Дауна влюбилась? – Илья лукаво улыбнулся.

- Да сам ты Даун! Ты вообще можешь говорить серьёзно?

    Мне вдруг стало ужасно неприятно от сказанного. Слово «даун» горьким послевкусием ощущалось на языке. Будто, произнеся его, я ударила Лёву. Во всяком случае, сделай я это, мне было бы так же стыдно. Я отвернулась от Ильи, жалея, что затеяла этот разговор.

- Да ладно тебе, Настюха. Не обижайся! – он пихнул меня локтем.

- С тобой невозможно разговаривать, - не поворачиваясь, прошептала я. Илья вздохнул и замолчал.

    В аудиторию вошёл преподаватель, и гул вокруг резко затих. Я слушала монотонную речь об истории психологии, когда под мою руку просунулся сложенный вдвое тетрадный листок.

«Если ты хотела узнать, знаю ли я что-то подробное об этой болезни, то нет, не знаю. А людей таких видел. В нашем доме жил такой парень. Везде ходил с мамой за руку и постоянно со всеми здоровался. Добрый был. Умер года три назад.»

   Последняя фраза явно была лишней.

«Спасибо!»

  Я протянула листок обратно, но через несколько секунд он ко мне вернулся.

 «Да не за что! Я же не спец в этих вопросах. Ты поищи в инете инфу. Там полно всего»

«Нет его» - приписала я.

- Интернета нет? 

    Илья возмутился почти в голос и так резко повернулся, что дреды по инерции продолжили движение, стуча по его скулам. Я виновато пожала плечам.

- Дремучая ты дама, Тихомирова, - прошептал он. – Надо делать из тебя человека, пока ты окончательно не деградировала.

    Несмотря на смущение, я улыбнулась. Смешно было слышать такое от парня, у которого с головы свисали обезьяньи хвосты.


    В окно Лёвиной комнаты призывно светило солнце. Я не могла вспомнить, когда был настолько тёплый сентябрь. Обычно осень в нашей средней полосе приходила уже в августе, неся с собой дожди и прохладу, и отнимала последние крохи наслаждения и без того коротким летом. Но эти дни были исключением.

- Пойдём гулять?

    Я одела ребёнка согласно «инструкции» именно в то количество слоёв одежды, которые соответствовали показаниям термометра. Хотя, на мой взгляд, шапка и шарф были лишними при 18 градусах тепла. Но, помня инцидент с мячиком, рисковать мне больше не хотелось. Всё это время Лёва стоял почти неподвижно, ни капли не помогая мне в сборах. Его руки безвольно свисали вдоль туловища, и мне приходилось самой запихивать их в тесные рукава куртки. Пальцы ребёнка запутывались в подкладке и не хотели пролезать. А на ладонь мне несколько раз капнула его слюна. Согласно двенадцатому пункту рекомендаций одевать ребёнка я должна была в последнюю очередь, чтобы он не успел перегреться. В результате перегрелась я.
    Тёплый  свежий воздух окутал меня, как только мы вышли из подъезда. Малыш плёлся за мной, слабо держась за мою руку. Мне приходилось сильнее сжимать пальцы, чтобы его мягкая ладошка не выскальзывала. Я почему-то вдруг вспомнила, как однажды в подростковом возрасте забирала из детского сада соседского мальчика по просьбе его опаздывающей с работы матери. Так вот он всю дорогу так крепко держался за мою руку, будто боялся улететь от порыва ветра. На моей ладони остались отпечатки от его пальцев.  В Лёвину же руку мне приходилось вцепляться самой, чтобы не потерять его по дороге. Можно было подумать, что в его руках совсем нет сил. Или же сил совсем не осталось в его душе, которая была вынуждена раз за разом следовать по пятам за чужими людьми. Людьми, которым было не важно, куда хочет идти его душа. Лёва выглядел так, словно ему было всё равно. В моём воспоминании всплыла фраза из детской сказки: «что воля, что неволя…». Она крутилась в голове всё то время, что мы шли к «рекомендуемой детской площадке».
    Сказать, что площадка меня шокировала, значит не сказать ничего. Этот детский городок, видимо, слышал ещё смех наших прабабушек, когда они, спотыкаясь, делали первые шаги. Удивительно, как мог остаться нетронутым этот раритет среди новых сверкающих высоток. Почему его объехал бульдозер, когда расчищал строительную площадку? А может быть эти развалины должны были напоминать зажиточным жителям окружающих домов, что их благополучие неустойчиво, и в любой момент они могут оказаться у разбитого корыта?
    На площадке не было ни одного человека, что казалось понятным и предсказуемым. Вряд ли кто-то рискнул играть здесь. Не ясно было лишь то, почему отец Лёвы требовал гулять именно в этом месте. Ведь я прекрасно видела, что с другой стороны дома была новая современная детская площадка с множеством всяких ярких турников, горок и лабиринтов.
    Я села на покосившуюся скамейку и поправила шапку на малыше. На шапке была вышита мордочка какого-то мультяшного героя. Я не могла понять, что это за персонаж – человечек или животное. Но мордочка выглядела излишне счастливой. Улыбка неизвестного существа красной нелепой линией тянулась вдоль Лёвиного лба, создавая печальный контраст с его собственным выражением лица.

- Ну что, малыш? Чем займёмся?

    Скудный пейзаж вокруг  лишал любого желания быть ребёнком. Тем более испытывать от этого удовольствие. Я в который раз поразилась странному требованию Андрея ходить именно в это место.
    Качели противно заскрипели, когда я усадила на них Лёву. И каждое последующее их движение сопровождалось диким металлическим визгом. Мне показалось, что со двора разбежались все кошки, не желая слушать этот звук. Да и сама я продержалась недолго. Слушать эту «музыку» было невыносимо. Я остановила качели.
    Горка была слишком крутой, почти отвесной. На старом помятом скате виднелись засохшие ручейки ржавчины. Кататься с неё рискнул бы только подросток-самоубийца. А песочница с облупившейся по бокам краской была полна окурков. Видимо, тот самый подросток, прежде чем скатиться с горки, нервно курил прямо в ней.
    Я стояла в недоумении. Как можно тут играть? Как можно заставлять играть тут собственного сына?

- Интересно, что бы сказал твой папа, если его посадили в детстве на эту качельку? – вздохнула я, зная, что ребёнок вряд ли меня поймёт. – Наверное, сейчас бы он заикался.

    Взяв тёплую ладошку, я стала просто ходить  вокруг «сказочного места». Со стороны мы, вероятно, были похожи на двух арестантов на прогулке, не хватало только полосатых роб. С деревьев медленно слетали пожелтевшие листья. По непривычно синему для осени небу изредка проплывали ватные облака. Было забавно осознавать, насколько красивым может быть увядание природы.
    Мне хотелось показать эту красоту малышу, посмотреть вместе с ним на облака, попытаться угадать в их очертаниях знакомые формы. Но Лёва был безучастен. Только лишь раз его внимание привлекли голуби,  вяло шуршащие ногами в опавших листьях. На мгновение он остановился, и на его лице, всегда равнодушном и отстранённом, промелькнул интерес. Ребёнок скорчил гримасу и издал восторженный крик. Голуби разлетелись, поднимая за собой ворох листвы.

- Это – птички! – я рассмеялась. - Они летают.

    Лёва вскинул руки и удивлённо смотрел вверх. Пухлые серые тела в небе становились всё мельче. Мне отчаянно не хотелось верить в то, что за три с лишним года жизни ребёнок ни разу не видел птиц. Может быть, его отец и их считал недопустимыми? Но я не вспомнила ни одного пункта рекомендаций, касающегося голубей.
    Вот уже несколько лет моя жизнь казалась мне скучной, никчёмной и неинтересной. Но видя в ту минуту  раскосые глаза, вглядывающиеся в небо, я поняла, что была не права. На свете существовал  человек, чья жизнь казалась в миллион раз хуже. С каждой минутой, проведённой рядом с Лёвой, мои неприязнь и страх перед ним замещались жалостью. И мои собственные проблемы  казались не настолько тяжёлыми. Их, по крайней мере, я могла бы решить.