XIX. Летящий журавль

Периодически я вынужден был поправлять здоровье. В юношестве делать это стало значительно приятнее, ибо для взрослых и заведений больше, и специалисты посолиднее. А может быть, время изменилось: на смену конспиративному совецизму пришел федеративный строй, знаменитый своей либеральной терпимостью ко всякого рода плюрализму. И 2003 год стал своего рода прорывом в моем понимании медицины, ее влияния на людей. В очередной раз убеждаюсь, что таким переворотом медицина обязана профессионалам, посвятившим ей свою жизнь…

По согласованию с миловидной женщиной, заведующей платного санатория,

(Я, конечно же, соглашусь с Вами, так как Вы в два раза старше…
– Так ты, получается, даешь мне тридцать восемь лет, а мне меньше!
– Извините, сам не знаю, как ляпнул…)

меня переводят в комнату к почти ровеснику – 17-летнему Федору Рябому, «чтобы не скучал». После того, как мой новый знакомый съедет через пару дней, заведующая пообещала отдельный бокс.

С Рябым мы поладили: он оказался милым парнем, который сначала делает, потом говорит слова. Или вовсе снисходительно помалкивает. Приехал не один – с матушкой. А Владимиром Высоцким просто зачитывался – все время имел с собой сборник его произведений. Впоследствии рассказал мне, что он еще и педагог – учит детей бильярду и получает за это заслуженный гонорар. Я сразу зауважал его – не каждый мог, как мне казалось, умело взяться за дело в его нежном возрасте. Но нежным, неприспособленным его назвать было как раз сложно. Однажды в ванной комнате сорвалась вешалка. Я кое-как на одном шурупе поставил ее на место. Но лишь только подобное приключилось с Федей, он, не долго думая, взял разделочный нож, подправил резьбу, и после этого все нормализовалось. А уж когда я случайно узнал о том, что у Федора были близкие отношения с девушкой, я шутливо подумал о себе, что мне с моей нерешительной манерой поведения ходить в девственниках еще долго.

Я, чтобы не чувствовать себя совсем ущемленным, тоже решил произвести впечатление на своего нового друга – взялся за то, что у меня хорошо получается: философский рассказ о предназначении человека в мире, его сокровенной миссии на Земле, о Добре и Зле. Я старался говорить ненавязчиво, маленькими порциями, чтобы приятель имел время над моими монологами поразмыслить, и скоро мои старания увенчались успехом: Рябой посерьезнел, в глазах большая озабоченность и даже тревога, а позже он резюмировал:

– Да-а-а, ты заставил меня призадуматься…

– Наша жизнь зависит от нас самих, – поспешил подытожить я, – и что бы там ни твердили эзотерики, если даже предопределенность и фатализм существуют, то скрыты они так искусно, что до поры и не разглядишь.

Мы какое-то время вместе ходили с Рябым на процедуры. Но вскоре Федя уехал, закончилась его санаторная путевка, и, пожав ему руку, я остался в одиночестве. Очень скоро мне стало ясно, что по крайней мере один человек пансионата мне весьма близок. Это был Анатолий Саввич Паланин. Когда я впервые увидел его, то сразу память откликнулась словами заведующей –

(У нас массажист очень хороший, учился в Китае, ложитесь в наше отделение, не пожалеете. Стопроцентное выздоровление мы гарантировать не можем, но некоторое улучшение…)

и я понял, что они о человеке, находящемся передо мной.

– Меня знают под фамилией Паланин. Ее очень легко запомнить: достаточно открыть рот пошире и сказать «а-а-а», как я тут же появлюсь перед тобой и напомню, чем мы будем заниматься. В данном случае за мной массаж спины. План. Работа. – Мой новый знакомый подал руку для пожатия, продолжая говорить. – А с твоей стороны дикие вопли и стенания. Ну, ладно, ладно. Шучу. Трагик. Юморист. Главное, не забудь полотенце и голову, чтобы реализовывать план. Ну, а Паланин – это план на длительный срок…

– Что ты ощущаешь? – поинтересовался врач на первом сеансе массажа. Меня это немного удивило, поскольку единственное, о чем меня когда-либо спрашивали массажисты, это не больно ли мне. Впрочем, больно не бывало: я испытывал скорее сеанс поглаживаний, чем что-то серьезное. Поэтому я ответил после небольшой паузы:

– Тепло…

Руки профессионала действительно просто соединились с моей спиной – особая техника и оптимальный нажим позволили мне понять, что мускулы всех частей тела столь же динамичны, как, скажем, мимические мышцы на лице.

– Как оно направлено? – был следующий вопрос. – Оно идет вниз, к ногам, или вверх, к голове?

– Вниз.

– Сейчас я беру в руки снаряд. Взрывоопасен. Непредсказуем. Следи за состоянием.

– В поле зрения оказался предмет, напоминающий модель строения молекулы воды: два шарика более меньшие (водород) и один держатель (кислород) такой же формы. – С его помощью можно одновременно работать с несколькими точками. Но не думай, что на этом все закончится, не думай, что я сделаю массаж, и все наладится. Ты должен работать. – Последнее слово Анатолий Саввич произнес предельно отчетливо. Его руки начали усиленно шлепать меня по ягодицам – резко, но с какой-то особой предусмотрительностью, выверенным ритмом, как будто воздух был с человеком заодно.

– Что, хорошо? – весело отозвался медик. – Сейчас я уже заканчиваю. После полежи немного и приходи в тренерскую. Я буду ждать тебя. – Проведя подушечками пальцев над моей спиной, но не касаясь ее,

(Я предлагаю тебе почувствовать энергию. Не мою. Я лишь помогаю тебе воспринять ее.)

Паланин вышел.

– Ты ведь у нас первый день?  – Спросил он, подавая мне чашку чая. – Ты уж извини, у нас без сахара. Но зеленый, полезный. Лук от семи недуг. – Тут в тренерской появился хромой субъект с усами,

(Сейчас будет очень долго рассказывать о своем пути к выздоровлению. Вот, мол, лежал в коме, прощался с жизнью, но потом вдруг открылось мне: я должен бороться. И вот он я.)

который начал твердить мне о том, что я не одинок на этом свете, что надо верить во что-то, чего он сам не мог объяснить. Говорил, может, и правильно, но как-то слишком уж невыразительно: бубнил себе под нос! А тут еще ежик Анатолия Саввича как непременный атрибут его стиля куда-то запропастился. Специально ведь оставил нас с усачом одних, да только не пошел у нас разговор. Инструкции мне никто не давал, но Паланин и сам заходил то мяч из кабинета вынуть, то эспандеры, а все приглядывался к нам. Наконец, видимо, решив, что с меня довольно, массажист отвел меня в зал и усадил на скамью. Хромой исчез так же быстро, как и появился, а мне оставалось только гадать, зачем он вообще был нужен: неопрятный, один носок выше натянут, чем другой, отсутствие всякой связности речи – все это меня пугало. Я был рад, что Анатолий Саввич обошел молчанием этот инцидент, сразу перейдя к главному:

– Все, что ты сейчас увидишь – запоминай. Я повторять не буду. Все сам. Ты должен работать по четыре часа ежедневно. Без выходных. Без праздников. Без комплексов. Четыре часа. И не слушай, что тебе будут говорить. Знай свое дело, как мы, медики, знаем свое. И у тебя все получится. Ты выиграешь. Ты прорвешься. Все зависит от тебя самого. А теперь внимательно слушай и наблюдай.

Я увидел снаряд, напоминающий мяч для игры в регби, продолговатый… Упражнение с ним на скамье воздействовало на спинные мышцы, придавая им гибкость. Вес тела при движении мяча вперед, сколько хватало обхвативших его рук, переходил на корпус и, поскольку человек сидел, ощутимо давил на стопы. И возвращение в исходное положение выполнять требовалось медленно, что, впрочем, касалось любого упражнения, чтобы тело успевало почувствовать, что с ним происходит.

Инструктор показывает дальше, пользуясь тем, что пока нет людей в зале. Из-под скамьи он ловко извлекает предмет, похожий на счеты, только с большим количеством вертящихся шариков. Ступни ног оказались на них и ритмично задвигались взад-вперед. Тренер объяснил, что нужно прилагать под разными углами, задействовав сразу обе ноги, чтобы тепло быстрее пошло по жилам. Дальше из ближнего угла зала Анатолием Саввичем была извлечена узкая ровная и перевязанная посредине жгутом палка, он принялся вертеть ею так непринужденно, словно она не имела никакого веса, вертеть одною только кистью правой руки столь быстро, что она напоминала лопасть взлетающего вертолета. Резко поставив снаряд на землю, рука исполнила приглашающий жест. Едва касаясь палки и держа ее вертикально, тренер встал на носки, потом на пятки. Когда попробовал я, у меня получилось только первое. Не успел я сделать и десяти раз, как инструктор подвел меня к плакату, на который я и раньше обратил внимание: об утренней китайской гимнастике. Почему-то она включала девять упражнений, что непривычно для русского. Но, словно прочитав мои мысли, тренер пояснил, что девятка – число для китайцев особенное, несущее в себе огромный гармонизующий заряд: не зря и каждый из пунктов плаката необходимо было выполнять также девять раз. Любой из них проиллюстрирован и описан словесно.

– Знай, друг мой, – сказал медик, подняв вверх указательный палец, – важно еще и то, как делать, что показано на плакате. Не только что, но и как. Для этого необходимо дышать несколько иначе, чем привыкли мы, европейцы. В корне иначе. По-другому. Представить себя родившимся заново. Подвергнуть сомнению реальность. Отрешиться. Понять, что ты и есть эта огромная космическая реальность. Но это позже. А сейчас первое упражнение. – Анатолий Саввич повернулся ко мне лицом. – Очень важную роль играет то, как ты дышишь. Носом. А надо через рот. Цикл заканчивается резким выдохом с шумом, напоследок звук, похожий на русское «к». Руки свободно висят. Кулаки сжаты. Но совсем без принуждения. И с каждым новым сжатием все сильнее и сильнее. Ощути, как твои кисти распускаются все краше, все более полно. И найди над головой треугольник, когда очертишь его, и устремись взглядом в центральную часть его, когда спина и грудь потянутся вверх. Ты поймешь, что у тебя есть крылья, которыми ты не умеешь управлять. Тогда раскинь руки в стороны – и тебе станет ясно, что земля более не держит тебя, а ты ее держишь. Сложи ладони свои близко друг к другу, но не касаясь, и посмотри, как глаза обманывают тебя, и не доверяй им, но проникнись, что силы твои безграничны. Поклонись, и пусть тело твое прогнется, и стой так, пока не будет тебе невыносимо стоять. Потом поднимайся. Ты закончил девять упражнений в одном.

– Это правда, Анатолий Саввич, что можно перечеркнуть все физические законы, выполняя эти упражнения? – спросил я.

– И правда, и ложь. Правда в том, что нет ничего невозможного: нужно не перечеркнуть их, а выйти за пределы. А ложь там, где убеждение, что, возобладав над физическими законами, можно остаться таким, каким ты был рожден. Душа должна измениться, чтобы подчинить тело, и не каждый может сознательно вести себя по этой дороге. Но любой взойдет на нее, когда умрет. И тогда Фридрих Ницше радостно обнимет его, такой же простой человек, как ты и я.

– После того, как ты сделаешь упражнения, будем называть их разминочными, – Анатолий Саввич направился в дальний конец зала и выкатил мяч желтого цвета, раз в семь больше обычного, – займешься вот этим. На мяч, кстати, можно садиться, выдерживает до четырехсот килограммов. Представил габариты? Ну так вот. Здесь ничего мистически-запредельного не требуется; первое, что необходимо освоить – это удержание равновесия, ибо сидеть на снаряде – только со стороны дело нехитрое. Представь, что ты всадник и находишься на лошади. Найди свои частоту и дыхание, ритмично двигайся в седле, ведь качает. И я уверяю тебя, уже десятое твое падение с пьедестала станет последним. Главное, зафиксируйся. Но это далеко не все. Попробуй жим лежа на мяче – это упражнение пригодится, когда ты уже освоишься с равновесием. Высший пилотаж для тебя – треугольник: подтягивайся, расположившись на мяче лицом вниз и тяни тазовую область вверх, а за ней – руки и ноги – это катеты треугольника. Старайся сделать угол наиболее острым, зафиксируй положение на несколько секунд и возвращайся в исходное. Если, лежа на спине, попытаешься проделать то же самое, у тебя ничего не получится, но зато ты почувствуешь свои лопатки, а если будешь стараться подтянуть корпус в сторону, скажем так, в полуобороте, то в дело вступают косые мышцы спины – получаешь, при умелом подходе, массу приятных ощущений… – Анатолий Саввич убедительно показал, как разминать мышцы спины. Играла инструментальная музыка, из той, что когда-то, лет пятнадцать назад, крутили по радио, но она не устарела, а даже, наоборот, ее переиграли по-современному. Эта новизна, впрочем, не могла избавить от грусти, какая поднимается в душе всякий раз, как только слышна бывает старая мелодия, какую раньше слышал в детстве. Тем временем, инструктор продолжал говорить, показывая остальные тренажеры:

– Это универсальный экземпляр, – сказал он, указывая на металлическую конструкцию с седушкой из голубого поролона. Схватив шест, соединенный стальным тросом с грузами, Анатолий Саввич предупредил:

– Не бери на себя сразу большой вес. Для начала достаточно, чтобы ознакомиться со снарядом, понять, как он живет и на что реагирует, всего только попробовать его действие, пока без нагрузки. Делать жим необходимо десять раз. Если получается больше и легко – только тогда добавляй весовые кубики. Они каждый по пять килограммов. А движения тела не должны быть при выполнении порывисты, а если это все-таки происходит, то, скорее всего, ты льстишь себе и требуется уменьшить нагрузку. Не думай, что если ты нанизал шестьдесят килограммов и едва не разорвался, сделав три робкие попытки их отжать, твое тело сразу стало сильным и выносливым: могу только сказать, что ты зря потратил силы и восстанавливать тебе их придется дольше, чем обычно. Кроме того, ты еще не усвоил правил правильного дыхания: они придут тебе с опытом, как глубокий вдох перед началом занятий. У нас есть аналогичные отдельные тренажеры для кистей рук и мышц груди. Используй их тоже.

И, конечно же, отжимания. Чувствуй свой ритм. Внимание, я беру в руки секундомер! Ложись на пол и испробуй свои силы, – подбадривал меня Анатолий Саввич, совсем как своего ровесника. – Тебя ведь учили отжиматься? В школе? Нет? Ну так научим! Не хочешь – заставим! Ровнее локти! Стоп! Ну, неплохо. Посмотри-ка теперь на себя в зеркало! Снова. Вон, какой красный весь. Протри лицо полотенцем, все в порядке! То, что ты потеешь, суровая реальность. Никакой не нонсенс. Правило. Давай. Я снова засекаю полторы минуты. Так, хорошо. Да, положение кистей может быть разным, но не выворачивай их слишком сильно – будет больше вреда, чем пользы.

Анатолий Саввич поприветствовал вошедшего в зал пациента со шрамом на лице, сделав ему знак, чтобы проходил в массажный кабинет.

– На сегодня занятия окончены. Но если ты не устал, то можешь продолжить их в палате. Перед этим обязательно прими душ – сними усталость, ибо твое тело впервые сталкивается с физическими нагрузками, ведь так. Ну, не надо, я же вижу. Готовься, завтра после всех процедур приходи, и то, на что ты сегодня смотрел со стороны, будешь пытаться делать сам. Я добавлю еще несколько упражнений. А сейчас ступай, – Анатолий Саввич подал ладонь для расставания. – Да, и еще. Палочка. Я дам тебе другую, зеленую. Будешь использовать ее в палате вместо роликов.

– Всего доброго! – пожелал я и закрыл за собой дверь.

***

Как говорят философы, сегодня я не такой, как вчера. И я тоже менялся. Иногда и даже очень часто навещали родители: Авилина Аркадьевна сразу спрашивала, как у меня с обедом, сыт ли я. Моя тумбочка заполнялась соками и бутербродами на «черный день». Плохой ужин у нас подавали один лишь раз – кашу на сале без признаков мяса.

«Такой ужин только врагу, только врагу», – сказала женщина, сидевшая напротив тогда. Далее в мои руки перекочевал пакет с исподним бельем, с подробными инструкциями, что и когда надевать. Я сказал: «Все понятно, мама», но, конечно, опять все перепутал.

Михаил Дмитриевич посетовал, что у него опять обострился отит и что надо бы к врачу, но он не хочет и будет лечиться народными средствами.

– Ну что ж, сынок… – отец тепло обнял меня, и на этот раз он был чисто выбрит.
Опять папа хотел было сказать, как делал всегда, что-то вроде «веди себя хорошо», но только лишь спросил, есть ли у меня ключ от палаты. Я подтвердил. Ключ мне передали – старого образца от хрущевских квартир, и он плохо проворачивался. Я редко им пользовался.

Маме я рассказал, что ничего нового мне не прописали – разве что циркулярный душ и шарко. Правда, только потому, что я уже перестал быть ребенком и мне можно было попробовать процедуры для взрослых. Я был рад этому и ходил с удовольствием на эти водные аттракционы.

Потом родители засобирались, обещая в следующий раз принести что-нибудь вкусненького.

Но Анатолий Саввич всегда занимал меня больше всего остального. Его идеи не давали мне покоя и не содержали в себе и малой доли навязчивости, а потому были еще более притягательны. Я посещал зал еще до завтрака, когда подтягивалось больше народа, чем обычно, ибо каждый считал своим долгом в утренние часы размяться. В это время Анатолий Саввич был особенно занят, каждому необходимо помочь, подсказать. То и дело раздавалось:

– Эй, тренер! Как увеличить нагрузку на велотренажере?

– А вот видите деления – чем больше цифра, тем выше сопротивление. Ритмика. Процесс. Вот главное. Плавные крутящие движения.

– Вы инструктор ЛФК? Извините, я после травмы… Меня направили к Вам. Наверное, следует поразмыслить над тем, как проводить реабилитацию.

– Пройдите в кабинет для собеседований и я выслушаю Вас. Скажите сами себе: «Я все смогу и сумею!» Это очень важно. Для…

Раздался ужасный грохот падающего на пол железа – это штангисты выпустили тяжелый «блин» из рук. Анатолий Саввич, не закончив, сделал упреждающий знак:

– Мальчики, что там у вас такое? Будьте осторожны – все предметы, находящиеся на штанге, надо закреплять! Упражнения выполнять на специальных ковриках, глушащих звук.

Из дальнего угла донеслись извинительные интонации.

К кому-то Анатолий Саввич приближался сам.

Так произошло с весьма габаритной дамой лет сорока пяти. Ее живот был так пухл и начинался столь неожиданно, что невозможно поверить, как несоразмерно тонкие ноги удерживают такой склад жировых отложений на ходу. Женщина весила как минимум полтора центнера и движение явно давалось ей с трудом, она ходила не столько медленно, сколько осторожно. Забавность и необычность ее положения подчеркивалась ее домашними трико, имеющими поистине невероятную тягучесть. В них гражданка напоминала героиню непринужденного комикса. Но добродушием она, если судить по лицу, не отличалась.

Анатолий Саввич предложил ей то же самое, что и мне, добавив при этом, чтобы женщина приходила и на групповые занятия, которые назывались «цигун». Я отдельным словом был на них приглашен. Но чем страдала пациентка, я так и не смог узнать, впрочем, упражнения универсальные. Для всех.

Анатолий Саввич начинал всегда словами: «Шар перед грудью!» – и разводил руками, желая ухватить его. – Не стесняемся, чувствуем себя прекрасно, приподнятое, солнечное настроение. Комплекс называется «Летящий журавль», и очень важно, чтобы каждый из вас – неважно, чем он болеет – представил себя этой птицей.

Группа, слушающая эту приветственную речь, стояла в нерешительности, и каждый смотрел на себя в зеркало.
 
– И теперь представьте, что у вас есть крылья, – продолжал «анестезию слова» Анатолий Саввич, – и делайте ими летательные движения: плавно и неторопливо. Вспомните о дыхании, ровном и спокойном. Но вот вы уже на земле, на болоте, и приходится потрудиться, чтобы найти аппетитную лягушку. Поднимайте левую ногу.
Группа осталась стоять на правой.

– Теперь в воздухе попытайтесь сделать шаг, не касаясь земли, будто вы прощупываете местность, не топко ли.

Девять ног, каждая по-своему, взялась за эту задачу. Нога мужчины с родинкой над верхней губой нечаянно коснулась пола – так сильно она выдалась вперед.

Пенсионерка в белом спортивном костюме прижала пальцы ступни и снова распрямила, когда нога немного изучила воздушное пространство впереди.

– Так, хорошо. Десять раз. Найдите теперь область пупка и образуйте треугольник, а большой палец у мальчиков сверху, у девочек – снизу. Зафиксируйтесь в позиции всадника: колени полусогнуты, ноги расставлены широко, ладони не меняем, но они не касаются друг друга. Попытайтесь простоять в таком положении хотя бы три минуты: вы насыщаетесь энергией космоса. Помните, что она перед вами в виде шара, потом опускаете руки – в землю устремляется вся ваша усталость.

Предлагались и еще упражнения, но я запомнил только эти три. Наверное, за счет их оригинальности. А на одной ноге стоять я так и не научился. Но не суть важно, здесь гораздо важнее влиться в коллектив. Больше, однако, я занимался самостоятельно.

Однажды в такую минуту, когда я был один в зале, зашла женщина и направилась ко мне. Говорила она странно, оказалась иностранкой, но имя мне не было знакомо – Ляна. Просила передать Паланину, что получила согласие на операцию. Тут я порадовался за нашу медицину, раз к нам из дальнего зарубежья приезжают. И женщину эту я видел не впервые: я вспомнил, что она танцевала, когда остальные занимались кто чем: говорили, отжимались на мяче, вертели обруч. А она танцевала, как будто ей всего лет двадцать. Сейчас я уверился – значительно больше. И на голове в волосы вплетено что-то черное, что ни платком, ни банданой не назовешь. И волосы черные от природы. Я сказал ей, что передам ее слова Анатолию Саввичу.

Но незнакомка не спешила уходить, назвала номер своей комнаты, пригласила в гости. Что, думаю, ей надо? Оказалось, пожалела меня, решила выслать кроссовки по размеру. Я вежливо отказался. Она собиралась сегодня уезжать, и вечером я даже ждал, чтобы попрощаться, пока она, Ляна, собирала чемоданы. Я понял, что операция назначена не здесь. Анатолий Саввич – не хирург, а только, может быть, помогал женщине оформить документы. Как сложилась судьба этой таинственной Ляны, мне неизвестно. Но запомнилась на всю жизнь. Потом узнал от Анатолия Саввича, что она приехала из Болгарии.

Под вечер, когда пациентов не было, Анатолий Саввич раскладывал стол для игры в малый теннис, проходя мимо и проверяя, все ли в порядке. Он ждал молодого коллегу – суетливого Олега Кинятовского, которого я видел несколько раз мельком. Обычно он не спрашивал, на месте ли Анатолий Саввич, а в распахнутом белом халате стремительно проникал за дверь любого помещения

(Мужчина, что Вы себе позволяете? Видите, я не одета?)

и, не обнаружив друга, надувая халат наподобие плаща, покидал ошарашенных зрителей столь же быстро, как и являлся. Если же Паланин успевал заметить Кинятовского, то они обменивались взаимными подмигиваниями, что означало для обоих

(Сейчас я закончу с работой и мы вместе поиграем в теннис несколько партий до семи очков, и я опять обставлю тебя, мой милый друг… Как пить дать!)

совершенно одно и то же. Только лишь все происходило по задуманному плану, мне стало ясно, почему эти двое так себя ведут по отношению друг к другу: во время игры они становятся ровесниками, иначе как Киня и Сава себя не ощущают,

(Сава, ты сегодня не в форме, не в форме… Сколько сеансов массажа прошло через твои руки? Признайся – вертящая подрезка Кинятовского и Паланин отправляется за мячом, – что ты просто устал…)

(Киня, а не ты ли провел весь день в бегах, не тебе ли требовался партнер для игры, потому как тебе осточертело читать лекции пациентам о вреде сидячего образа жизни. Признайся, – маленький изящный удар прямо из-под сетки, – что я тебе нужен больше, чем ты мне.)

хотя разница между ними – подумать только! – тридцать пять лет! Определить, сколько лет самому Паланину, практически невозможно. Как-то прихожу на занятия и узнаю, что у него день рождения. Поздравления коллег, рукопожатия. Ну и я не остался в стороне! Анатолий Саввич подозвал меня и спрашивает:

– А сколько бы ты дал мне? – и глаза смеются.

– Тридцать два, – выдал я со всей серьезностью.

– Ну, ты брось это… Сколько по правде?

– Э-э-э, сорок три, – подумав, сказал я.

– А шестьдесят не хочешь? – засмеялся Паланин. – Иди работай! Геркулесик…
Я не мог опомниться от удивления.

Но далеко не всегда Анатолий Саввич был в коллективе. Любил он и философскую отрешенность, когда приходили мысли о том, о чем пока не требовалось говорить, да и вообще делиться даже жестами. В такие минуты Паланин находил любое свободное место в зале и начинал медитировать. Причем, совершенно не так, как принято считать – в позе лотоса, а оказавшись ни много ни мало на голове. И это в шестьдесят лет! Причем чувствовал себя Анатолий Саввич вполне жизнеутверждающе – даже мог закрыть глаза, давая понять, что ничто другое его теперь не интересует, кроме внутреннего самопознания. Когда Паланин занимался какими-нибудь активными действиями, например, отрабатывал удары по груше, его также не покидало внешнее спокойствие – удары, как ногами, так и руками, не содержали в себе ни капли агрессии, а их сила не выплескивалась во вне, а так и затухала где-то в глубине предмета, словно цель была не разрушить, а принять, слиться воедино, ощутить, что ты и твоя рука и даже груша суть одно. Глядя на Анатолия Саввича, я вспомнил опыт одного восточного мастера: с завязанными глазами он разрезал арбуз, лежащий на животе ассистента, так, что меч, обрушенный со всего размаха, не оставлял даже царапины, и рубил совершенно симметрично. Как можно было рассчитать подобное – загадка. Ясно, что никакой математики тут не существует, а речь идет о единении целого и внешнего, человека со всем, что его окружает, что является частью его и когда-то было им. И я могу сказать о себе, что являюсь объектом, где заключено все, что когда-либо создавалось, но богатство сие закрыто и ограничено органами чувств, какие не только не способны выразить весь потенциал моей космической природы, но даже дать приблизительное представление о том, что же я есть на самом деле. А Анатолий Саввич имеет более расчищенный путь к пониманию, поскольку самостоятельно занимался поисками истины и может доверять тому, что испытал сам.

Жизненный путь Паланина, впрочем, ничем особенно мистическим и непознанным, насколько мне удалось узнать, не отличался. В молодые годы служил в парашютных войсках, имел несколько медалей «За смелость», 25 лет безупречной службы в ВДВ, что доказывало: Анатолий Саввич прочно укрепился в ипостаси военного, пока с почетом его не отправили в заслуженный запас. Однако отдыхать, почивая на лаврах пенсионного обеспечения, Паланин не собирался. Да и годы, отданные во славу Родины, не были потрачены зря – Паланин чувствовал в себе еще немало сил, которые можно было направить в другое русло. Тут-то и вспомнил Анатолий Саввич о законченном когда-то медицинском ВУЗе – и принял программу на реализацию.
Анатолий Саввич относился к своему делу не только как профессионал, но и как человек долга – все, что так или иначе попадало к нему в руки, шло «на благо учреждения». Регулярно медик ставил на видное место стеклянный короб, куда любой желающий мог опустить пожертвование. Когда ларец наполнялся, Анатолий Саввич незамедлительно отправлялся в ближайший магазин спортивных товаров, предупредив об этом своих пациентов, и никогда не возвращался с пустыми руками: при мне было куплено – набор ковриков для занятий фитнесом, новые теннисные мячи, используемые в качестве массажеров, мяч для работы с человеком, для его лучшей гибкости и выносливости и многое другое. Паланин весьма уважительно относился к моей увлеченности джазом и ставил мои любимые пластинки почти каждый день по утрам после завтрака, когда большинство людей уходило на процедуры. Я ходил уже и после выписки и получал искреннее удовольствие. Спросив Паланина, часто ли дарят аудиозаписи, и, посмотрев все активы, одну пластинку я преподнес со словами:

– Я уйду, рано или поздно, но память обо мне сохранится, – видно, что Анатолий Саввич был очень тронут и даже подарил мне две удивительно вкусные шоколадные конфеты с вафлями.

Очень скоро я уехал из страны, наступило то самое 17 ноября 2004 года.

2007