Опаленные войной. Глава 2. Евдокия

            ОПАЛЁННЫЕ ВОЙНОЙ.
            (ВОЕННАЯ ИСТОРИЯ МОЕЙ СЕМЬИ)
            Повесть в очерках.


            ГЛАВА 2. ЕВДОКИЯ.


            Дуне было пять лет, когда израненный и орденоносный отец вернулся с первой мировой… Лето 1916 года было обычным летом. Люди размеренно работали на полях, обыденно ремонтировали свои дома и постройки дворовые, заготавливали на зиму дрова, нажигали древесный уголь в лесных ямах, косили, сушили и копнили сено. Привычно спали, покушав после трудов, когда уже гасла вечерняя заря и с утренней зорькой – опять в поле. Жизнь по-прежнему требовала любви… Игрались свадьбы и рожали детей. Но что-то во всем этом житейском движении было не так, заметна было беспокойство людское за то, что случится завтра. За последние два года в несколько дворов пришли похоронки, появились на деревне безрукие и безногие. Иван Широков был уже третьим инвалидом вернувшимся, с этой проклятой войны у которого руки-ноги на месте, но, при этом, инвалид с перемешанными внутренностями.
            Нарочные с военной комендатуры вновь и вновь приезжали, и переписывали потенциальных призывников, и не видно было конца и края проклятой войне, идущей уже два года то туда – то сюда елозя по огромным российским территориям.
            Хмурым приехал Иван Широков с войны. Не только боль заставляла его хмуриться. Его донимали другие мысли. Если мужик в семье слабый, то и хозяйство будет не крепкое, а Широковы в округе славилась крепкими мужиками, крепкими хозяйствами, не только огородом проживая, ведая кузнечным делом на несколько окрестных деревень. В семьях, в родне, много детей, а у него одна дочь, сыновей до войны не сумел нажить… не сумел сохранить, а теперь может быть и не получится... а Гошенька в четырнадцатом, прямо перед войной, умер, не прожив и двух месяцев.
            Поначалу отец ходил с палочкой. Через пару месяцев палочку отложил, хоть и больно было без нее, Марья эту палку поначалу все за ним носила, чем сердила мужика. Не смотря на свою браваду полностью мужицкую работу Иван Егорович на себя принять не мог, хотел, но не мог, слава богу, помогали братья. У него было три брата. Один, за ним по возрасту, воевал, как до недавнего и он сам, младшие братья жили в соседней деревне Броды, откуда и сам он был родом.
              А у жены словно крылья выросли. Мария ходила счастливой. Как же, муж вернулся с войны, да еще героем при двух «Георгиях» и в звании унтер-офицера. То, что изранен сильно – с божьей помощью заживет, самое главное живой. Любила Мария Ивана… до изнеможения любила, до войны сама не знала, что так бывает. Подушки ее все два года войны от соли не просыхали. Вот боженька и помог ей дождаться мужика, а крови на той войне уже пролито много. Уж как Дуся радовалась, что папка вернулся… как он уходил, она не помнила, только материны слезы, да суета смутно остались у девочки в сознании. Зато, будучи все время у мамы на устах, папу Дуся знала и сильно ждала. Представляла его в своих детских видениях красивым богатырём, на дядю Ваню Варганова похожим, такой же высокий статный сильный. Ждала, ждала – и папа пришёл. Какое счастье… чуть поменьше ростом, да с костылём… зато с крестами на груди.

            Не прошло и полгода, как все вокруг затрясла революция. Говорили о революции много, оказывается она освободила народ… правда никто не мог объяснить Дусе, от кого, даже Отец. Никто и понимать то не понимал, что это такое за чудо – «революция», да еще через полгода она вдруг становится социалис… социалист-т… социалисчитец… «социалистической», тьфу ты – не выговоришь. Кто радовался, а кто огорчался, но объяснить толком один другому не мог, что это такое. Каждый понимал по-своему. То ли все вдруг стали равны по званию, толи по росту, толи по чину, а то еще как?!? Но не отнимать же друг у друга коров и овец, жен и детей.
            Революционный вихрь, затем гражданская война проскочили деревню Кушелово почти стороной. Не проходили по деревне полки красных, не гонялись за ними по деревне белые… или наоборот. Кое-кто из молодежи подался в большие города, чтобы увидеть и пощупать революцию, а там глядишь и поучаствовать в ней, если захочется. Из Широковых никто не смог… не захотел оставить свои дома и работу ради призрачного слова «Революция». Потом пришла и продразверстка, красиво говорили комиссары, рисуя сельчанам светлое будущее… опять же кто они такие? Какие они такие командиры? Кем назначены? Ведь царя то уже нету… и как же равенство людское! Жалко было хлебушек, но война… война всегда его кушать хочет.

            Весной семнадцатого Мария объявила Ивану, что ждет ребенка. Всё-таки сбылись их мольбы, все-таки будет у них сын, Иван от счастья чуть не плакал, а палку, которой все-таки иногда пользовался, сломал. И начал работать втрое больше, уже не давая себе поправку на здоровье. Все лето пахал как вол, как будто не было у него никакого ранения. Отремонтировал двор, новой дранкой покрыл крышу дома, причем материал готовил сам. Выкопал новый колодец во дворе. Сена на зиму на два ихних двора хватит и на корм, и на подстил. К осени хороший урожай с огорода собрали, голода на зиму не предвиделось. И все это время старался Машу свою от тяжёлого бремени освободить, даже дрова в дом не давал ей носить. Конечно у него не всё получалось, но берег её как икону. В конце года родился Егор. Пацан получился крепкий, а уж какой долгожданный…
            Даже лучина, зажжённая к ночи, горела теперь ярче, ведь стены в конце сентября Батя заново в избе побелил, а через седьмицу и Егорка на свет радость принёс.

            Шли месяцы… Шли годы… Не продразверстка, не другие революционные мероприятия не могли помешать жизни семьи Широковых. Дуся была очень рада появлению брата. У ее подруг уже по двое, по трое сестер и братьев, а у нее нет. Егор изменил это, но прибавил хлопот.
            А в конце восемнадцатого в Кушелово открылась школа, и отец просто заставил Евдокию идти в первый класс. Азбука давалась Дусе легко, цифры и арифметика нравились ещё более, а вот палочки, крестики, галочки… буквы - на бумаге выводить было не просто, кисть, да и рука, после правописания, болели более, чем на любой работе домашней. Но через месяц Дусе понравилось познавать знания, и она с удовольствием училась писать, считать, чего не умели ни Иван, ни Марья.
            Интересно было петь революционные песни, читать, такие красивые, стихи, а также превращать строчки книг в интересные мечтания. Девочка не думала, что так увлечется школой, и когда ее весной 19го закрыли, так как учительница вышла замуж и уехала, она пыталась первую неделю учиться дома сама, но потом забылась, заигралась в другие причуды, но читать не бросила. Специально ходила в лавку и просила у продавщицы Семеновны книги, которые у той были. Кому, кому, а Дуне она их давала всегда, правда не больше чем на неделю, но давала. А ещё отдавала ей газеты, оставленные в лавке покупателями, самой Семёновне газеты были без интереса. Зато Евдокия узнавала из них много интересного, чего уже не пыталась найти, в объяснениях, у родителей. Так уж получалось, что ни Папа, Ни Мама объяснить написанное в газетах… ну никак не могли.
            Школу поновой открыли только в двадцать первом первого сентября. Евдокия уже сама упросила отца, что бы тот отправил ее в школу, но во второй класс, уж больно она была уже взрослая. Отец с удовольствием согласился. Так и жили в трудах, заботах, учебе. В 21м родилась Зина. Иван начал гордиться собой. Как же теперь он настоящий отец, у него трое детей. Все такие справные, такие хорошие, а жена дак лучше всех, и это не просто так, он действительно считал себя счастливым мужиком, а дом свой наполненным радостью и добром… счастьем, не очень богатым, но счастьем. Одно печалило Ивана Егоровича – поздно к нему это счастье подвалило, в 22м ему исполнилось сорок два года, теперь основная задача детей на ноги поставить, не умереть раньше времени. Раны всё равно о себе напоминали, другой раз аж терпежу не было.
            Рано Ивана Егоровича начали посещать эти мысли, в 23м году появляется Алексей, следом в 1926м Иван, а в 28м напоследок их осчастливила Сашенька. Егоровичу оставалось только трудиться и трудиться, хотя к этому времени старшая дочь Евдокия уже во всю работала в колхозе и не смотря на свои семнадцать лет, будучи грамотной, была поставлена звеньевой на ферме, появившейся как зачатки комунны… колхоза после коллективизации 1927 года.
…….
            К Широковым всегда поздно приходила любовь. Евдокия была очень красивой девушкой, парни мимо нее не проходили, но настоящая большая любовь пришла к Дусе только в 1933 году, всего лишь за четыре месяца до очередного дня рождения. Все ее подружки уже по выходили замуж, уже имели зачастую по два ребенка, а Евдокия все нос от парней в сторону отводила, тот груб, тот скуп, тот глупый, но… увидела на танцах в деревенском клубе красивого парня. Парень был не из Кушелово, раньше она его не видела, но местные ребята его знали, на груди у молодого человека красовался комсомольский значок. Дуня стушевалась, когда этот парень взглянул прямо на нее, она не ожидала этого взгляда, сама разглядывала его с ног до головы, не в силах отвести взгляд в сторону. Глаза их столкнулись - словно врезались друг в друга. А парень увидел смущение симпатичной девушки. Вместо того, чтобы отвести взор или засмеяться от какой ни будь не глубокой шутки своего приятеля, наоборот не стал отводить от Евдокии взгляда, а смело, любуясь девицей, пошел прямо на нее. Евдокия всё ж опустила глаза, словно от отяжелевших сильным теплом щёк, но тут же подняла взгляд обратно, словно защищаясь глазами от приближающегося к ней… счастья.
           - Разрешите вас пригласить на танец.
           Евдокия покраснела, бойкая, никогда не растерянная, девица из-под лобья вглядывалась в его глаза… и не смело:
           - Хорошо…
            Голова почему-то кружилась и без танца. Он поднял свою открытую ладонь, она подчинилась с удовольствием своей ладонью, почувствовав внутри себя что-то волшебное, о чём она где-то читала. Дыхание словно перехватило.
            Они вышли ближе к центру, где уже кружились пары. Меха гармони изображали страдания молодого гармониста. Обычно такая смелая Евдокия не могла толком сделать нужные движения под музыку гармошки, как и не могла поднять глаза на пришлого красавца кавалера. Гармонист вскоре остановился, переводя дух тоскующих клавиш, и Дуня, притворяясь неторопливой, медленно прошла мимо кавалера… Тот что-то ей говорил, она это знала, но что не понимала… затем быстро выскочила из клуба. На крыльце задыхаясь от непонятных острых глупых ощущений, она трогала свои щеки ладонями. Посмотрев на закрытую дверь клуба, она кинулась к дому.
            Клуб находился очень близко к ее дому, буквально через два двора по другой стороне улицы деревни. В мгновение Дуня оказалась на лавке у своей избы, сев на нее, прерывисто дыша, теребила платок, лежащий на плечах, закусив его край. Никогда Евдокию не посещало такое чувство, от которого хотелось петь, и в тоже время не хватало воздуха. А из головы не выходил образ красивого парня, пригласившего ее на танец. Летучие воспоминания о тревожных ощущениях недавних событий и полная растерянность сознания от неизвестных глубоких внезапных переживаний, только ласкали душу сладким нектаром и заставляли нежно улыбаться и мечтать о продолжении этих переживаний. Она не могла уже пойти в клуб, но спать тоже не хотела… а в темноте было много, много яркого теплого света далеких и таких желанных звезд!


            продолжение по ссылке: http://www.proza.ru/2016/07/17/124

            Иллюстрация: картина Андрея Петровича Горского "Без вести пропавший"

            Русаков О. А.
            2016
            Тверь