Проклятие Прохоровки. Часть 12

                12.
     - Что это ты мать мою так не любишь, Гриня? – спросил Егор, светя в темноте сигареткой.
     - А за что ее любить? – спросил тот, выкарабкиваясь из кустов черемухи, куда успел завалиться спиной, неловко садясь на скамейку, - За что ее любить, стерву такую? Вот на меня посмотри, паря! – он начал истово бить себя кулаком в грудь. -  Я – говно, я отстойная мразь, я человека убил, не по воле своей, случайно, веришь? Но я отсидел свое по закону, а эта, бля… Эта убила бы не глядя, и убивала, падла! И ничего ей за это… Все, сука, видели… И все молчали!
  Гриня попятился и снова упал. Егор вздохнул и начал его поднимать. Он не обижался, он понимал, что Гриня перепил и несет уже чушь собачью.
   Но тот не успокаивался:
   - А знаешь ты? А знаешь, кого она убивала?
   - Ну и кого?
   - Тебя…
   - Да ну?!
   - Ты еще не родился, а она тебя уже убивала. И когда родился – убивала. И убила бы, бля… А знаешь, кто тебя спас? Знаешь?
   - Нет, не знаю.
   - А Варфоломеевна, Васьки Добрякова мать. Вот, сука буду, не она бы, не жить тебе на свете!
    Загородив свет окон, со стороны дома подошел Женька.
   - Чего вы тут орете? На все село шум подняли. Шел бы ты, Гриня домой, уже совсем на ногах не стоишь. Давай я тебя отвезу.
   - Куда ж ты, Жень, пьяный за руль? – запротестовал Егор.
   - Да ничего… Тут через улицу ехать-то. Да и ментов у нас не бывают, боятся они ночью к нам соваться.
    Постояли, помолчали.
Гриня совсем раскис и сполз со скамейки.
    - Надо везти его, - сказал Женька, - Разговор у вас тут семейный, не самый приятный, зачем мы тут? Еще не то чего скажешь – виноват останешься… Так что, бывай парниша. Удачи тебе!
     Они погрузили рыхлое тело рыжего Грини в машину, а перед тем как садиться за руль, Женька крепко пожал руку и Егору и тихо сказал:
   - Помяни мое слово, парень, ты не обижаться, а благодарить должен того, кто тебя в этот детдом сдал. Кем бы ты был сейчас, останься ты здесь? Спился бы, да и все…
     Машина заурчала, медленно тронулась с места. Вскоре ее огоньки скрылись за поворотом.
    В сенях за время этого недолгого разговора стол был водружен на старое место, а водка с остатками закуски – колбасой и салом – переместилась на маленький столик, что стоял между креслами. Тазик с семечками был убран на пол, на тазик поставили шахматы, а на них аккуратной колодой сложили карты.
  На креслах восседали Ванька и Юрик, оба красные от духоты и выпитого. Машка с мамой Любой мыли посуду в доме, дверь была открыта и в сенях хорошо было слышно, как они вилки пересчитывают и раскладывают строго по местам. Лариса в сенях у стола пыталась разрезать огромный арбуз.
    - Дай, помогу, - отобрал у нее нож Егор. Твердая корка под его напором смачно затрещала, и большая зеленая «ягода» с хрустом развалилась на две части.
    Арбуз был холодный, ароматный и сладкий… Егор и женщины с удовольствием съели по большому куску, а Лариса, ловко ковырнув ножом, пока никто не видел, успела передать брату ярко-красную сердцевину арбуза, медовую, текучую, липкую…
    - Чего это, - облизывая пальцы, вернулся к разговору Егор, - чего это мне Гриня нагородил, что мать меня убить пыталась.
    Спросил он это весело, считая за шутку или пьяный бред перепившего мужика, но сразу же по лицам присутствующих понял – зря он так.
    Мама Люба быстро отложила недоеденный кусок арбуза, и вытирая руки о передник, пробормотала:
   - Вас же еще всех уложить как-то надо. Пойду уже… - и смылась.
   Машка как могла - юркнула за ней, изрядно саданув задом по двери – ноги уже подводили.
    - Чего это они? – спросил Егор.
    - Да ладно, пусть идут, - пробормотала Лариса. Она сидела с опущенными в пол глазами, бледная и тихая.
    - Юрик! – гаркнул Ванька.
    - А? – поднял на него взгляд пьяный инвалид.
    - Пшёл отсюда!
    - А ч-чего т-тебе я?
    - Пошел, я тебе сказал!
Юрик, пьяно улыбаясь, вприскочку отправился в дом, вслед за матерью и Манькой.
    - Садись, - Иван кивнул Егору на освободившееся кресло, - Хотел говорить – будем говорить. На чем мы остановились?
    - На том, что дед отца выгнал из дома, - напомнил Егор.
    - Ну и хорошо, наливай!
    - Я, дядь Вань, не буду больше!
    - Опять двадцать пять? Дядя я ему? Ну, не хочешь, я сам выпью… - Иван опрокинул очередную стопку, поставил ее на столик, занюхал колбасой, - А дальше, паря, отец твой и мать твоя жили в той халупе, что от стариков осталась. Это где Матвей сейчас отстроился. Вот он тебе, как раз, и дядька, если на то пошло. Только он с тобой так сюськаться не будет…
    - Да и не надо! Пошел бы он к черту!
    - Вот это правильно! Что тебе еще?
    - Дальше давайте!
    - Дальше… А что дальше? Дед твой, интеллигент, наивно думал, что сын помыкается в халупе, потопит там печку, погрузит уголек, заколебается и вернется. А получилось-то совсем по-другому. Пить начал батька твой… Ирка начала в дом всякую шантрапу таскать, сложилась у них кампанейка, вот и начали они бухать не по-детски. Дед-то потом туда ходил, один раз, да, Лариска?
     - Ну да, был…- ответила сестра, сидя в углу на табуретке и все так же не отрывая глаз от пола, - Был один раз дедушка…
     - Сказать, куда они его послали? – Ванька вскинул брови и снова налил, - Вот то-то же! Ночная кукушка всех перекукует! И мать-отца забудешь! И все зло, Егор, от них, от баб, попомни мое слово!
    - Заткнулся бы уже! – вспылила Лариса, - Не слушай его, Егор, от водки все зло…
    - От вооодки… - передразнил ее Ванька, - Тебе-то наливать?
    - Давай, - равнодушно согласилась Лариса.
    Налили и Егору. Выпили.
    - А дальше…- протянул Иван, - А дальше Ирка "залетела". Лорик, ты тогда в каком классе была? В третьем?
    - Да ну, в пятом, наверное.
    - Хорошо вам жилось?
    - Да прекрати, Вань! Как нам жилось – в грязище да в нищете? Вода – в колонке, зимой вечно топить нечем, холодно… Хорошо, мама Люба в баню помыться брала. Она добрая, мам Люба, она меня всегда жалела. А то бы из-за вшей со школы выгнали…
    - Видишь, Егор, как они жили? Ну и сам подумай, какой мог быть еще ребенок? Ясно, не хотела Ирка рожать. Чего только не делала – и с сарая прыгала, и таблетки жрала, и в живот ее бить просила: так нет, ты крепко в ней засел, настоящий мужик!
    Из-за дверей показалась лохматая голова свекрови:
    - Ну, что вы тут? Поговорили?
    - Говорим, мать, - Иван поболтал остатками водки в последней бутылке, - Где там добряковская бурда? Неси ее сюда.
    Мать принесла вторую, еще не начатую полторашку. Села рядышком, подперла щеку руками.
    - А, может, споем? Ну вас, с этими рассказами…
    - Потом споем, - отрезал заплетающимся языком Ванька, - Мы тут как раз до Добряковой бабки дошли. Расскажи мать, сама, как ты от нее слышала.
   Старушка вздохнула, пошамкала губами, потерла ладонью худую морщинистую шею, словно не знала, с чего начать.
   - Варфоломеевна… она того… она хорошая женщина. А в ту зиму – они как раз напротив ваших живут, ты же сам видел, да? – а в ту зиму Ирке уже рожать… Новый год они проорали на все село, их там человек сорок туда-сюда ходило, ко второму числу только и затихли… А вечером Варфоломеевна пошла тёть Дашу Огузкову провожать. Та к ней по каким-то делам приходила. Вот идут они мимо помойки, Огузкова ей и говорит: слышь, котят кто-то выбросил, мявкают. Та ни к чему, проводила ее по скорому, и назад. Идет, значит, она мимо помойки… А она слеповатая от роду, ты же сам видел, а вот со слухом у нее все в порядке. Слышу, говорит… Это уже она мне сама рассказывала. Слышу, точно - мявкает кто-то. Но не как котенок, по-другому. И не так далеко от края, далеко-то она, может, и не пошла бы, а тут рядом. И мявкает один вроде, и как бы не котенок совсем. Наклонилась она. А там коробка старая из-под сапог, открыла, глядит – в полотенце что живое завернуто, шевелится. А как развернула… как развернула…
     Мам Люба тихо всхлипнула и зажала рот руками.
   - На, мам, - властно сунул ей в руки стопку с самогоном Иван. Свекровь выпила, помотала головой и тихо продолжила:
    - Ребеночек там был. Масенький совсем, новорожденный… - она взглянула Егору в глаза своими мутными от слез и водки глазами и прошептала, - Ты там был, Егорушка…