Неинтересная жизнь неинтересного человека

               
                (Быль).
              Вместо пролога.
Зачем я написал это? Других дел что ли нету? Или рассчитываю на массу читателей и авторский приз?
 Просто написал, как дань памяти о человеке. А тем, кто вдруг прочтёт данную писанину, хочу от себя сказать: радуйтесь каждому дню и не гневите Бога своими желаниями и потребностями. Есть люди, которые не имеют и того малого, что имеете вы. Об одном из таких этот рассказ. Ах да, и ещё: всё-таки, старайтесь любить друг друга.
                Старенький будильник звенит на запылённой тумбочке. Санька открывает глаза. За окном без штор шумит дождь, хлещет по мокрой листве. Пасмурно, зябко. Раннее утро. Он с головой забирается под одеяло и смотрит из-под него на отца. Отец проснулся, сел на кровати, крутит головой, разминая шею. Потом медленно собирается на работу. Отец старый, пенсионер, а всё ещё работает.
Он одевается, подходит к Саньке и ласково ему:
- Санька, Сашк! Спишь? Чай будешь пить?
-Не, па. Я потом, - бубнит Санька из-под одеяла.
Отец гремит в кухне посудой, завтракает и, надев кепку и плащ, взяв старенький зонтик, вновь заходит в комнату.
- Санька! - Санька выныривает головой из-под одеяла, лицо его выражает готовность исполнять и слушаться, - я пошёл. Там найдёшь что поесть. Сиди, дом сторожи.
-Ага!
Санька остаётся дома один. Ему 48 лет и ему никуда не надо спешить. Он инвалид  детства.     Он зарывается с головой под одеяло, блаженно жмурится – он любит эти часы, когда остаётся дома один. И,  дремля, с удовольствием копается в своей памяти.       
             
           Он первенец в семье. Родился в том ближнем Подмосковье, которое со временем стало районом мегаполиса. А тогда, после войны, это было село. Деревянная изба с русской печью и перегороженными фанерой клетушками-комнатами. Санька родился совсем слабым, мёрз, и бабушка заворачивала его в хлопья ваты и клала в печурку – выемку в русской печи – чтобы согреть. Она его выходила, хотя почти никто не верил тогда, что это возможно. Это потом, годы спустя, гладя Саньку по голове, она вздыхала и говорила:
-Эх, мучились с тобой, мучились…  А зачем? И сам вот мучаешься…
Санька улыбался, глядя на неё. Бабушка была добрая. Она жалела его.
           И мать была добрая. Мать вообще была первая красавица. Высокая, стройная, с большими синими, красиво очерченными  глазами, широкой улыбкой. Она во всём была красива, не только внешне.  После Саньки она родила ещё дочь и сына  и роды не испортили её фигуры, и зубов она не потеряла.  Когда Санька болел, она бегала к нему в больницу босиком по росе ранними утрами и застудила ноги. Она мучилась ногами потом. И никакой врач помочь ей не мог. Санька вместе с братом и сестрой убегали из дому к соседям и там играли с другими детишками. Толстая соседка спрашивала их:
- Чего вы всё из дома бежите? Всё здесь, да здесь. Вас дома не хватятся?
Отвечала сестра Нина:
- А чего нам дома делать? Мамка плачет, кричит. Не хотим это слышать.
Мать вылечил всё-таки старичок-врач какой-то гомеопатией,  белыми шариками. Коробочка с ними лежала на шкафу в комнате, и когда никто не видел, Санька, Нина и младший Максимка лазили в неё и ели эти шарики - они были сладкие. Мать встала на ноги, но сердце начало давать сбои от перенесённых болей и переживаний. А ещё эти постоянные людские взгляды - чьи-то сочувствующие, чьи-то насмешливые и перешёптывания вслед ей - когда она шла с Санькой – дескать, надо ж, а? - у такой женщины ребёнок больной! Тяжело это.  И умерла она рано. В 50 лет.

            В семь лет ему пора было в школу. Но его не взяли. Решили обучать на дому. Отец пригласил какого-то учителя, пожилого интеллигентного дядьку. В назначенный день учитель пришёл к ним домой. Санька сидел за столом гордый и свысока поглядывал на сестру с братом, которые сидели на лавке, и завистливо раскрыв рты, наблюдали эту картину. Бабушка была тут же и строго следила за происходящим.
-Ну, здравствуйте, дети,  - сказал интеллигентный учитель, кладя на стол Букварь и присаживаясь (Санька поздоровался и брат с сестрой тоже). – Займёмся обучением, Александр? Меня зовут Михаил Митрофанович.
Саньке вдруг стало смешно и весёлые огоньки забегали в его синих, как у матери, глазах. Михаил Митрофанович открыл Букварь:
- Сегодня мы с тобой выучим некоторые буквы. Начнём с «А». Вот это буква «А». Повтори и запомни. И мы попробуем её написать.
-А-а-а, - начал старательно тянуть Санька и завершил  раскатистым смехом, не в силах сдержать своё веселье. Михаил Митрофанович удивлённо поднял брови. Санька осёкся, искоса глянул на всё так же сидящих с открытыми ртами Нину с Максимом, на бабушку и подавил смех.
- Да, это буква «А», - продолжал Михаил Митрофанович, будто не заметив Санькиного поведения, -  и пишется она вот так.
Но Санька перебил его в этот момент вопросом:
- А есть такая буква бе-е?
- Не торопись, мы и её пройдём.
- Есть, да? – совсем развеселился Санька и его понесло:
- А есть такая буква ви-и-и ,- изобразил Санька визг поросёнка и рассмеялся, а бабушка топнула ногой:
-Ты что ж хулиганишь! Я вот те щас сниму портки, да ремня!
- Ничего, это бывает, - нашёлся Михаил Митрофанович, - не волнуйтесь, бабушка. Просто ребёнок жизнерадостный .
-Вы уж простите…
- Да всё хорошо,- Михаил Митрофанович улыбнулся Саньке.
Эту улыбку Санька оценил, как одобрение и хихикнул.
- Итак, это буква «А». Попробуй ещё раз. Это какая буква?
- А-а-а-ха-ха-ха-ха! – снова загоготал  Санька, поглядывая искоса на заулыбавшихся сестру с братом.
- Я вот те щас ремня! – бабушка не выдержала, но Михаил Митрофанович поспешил успокоить её: - Ничего-ничего, пусть отсмеётся, а потом мы попробуем снова.
Но Саньке уже перестал.
-Ну что, готов? – Михаил Митрофанович смотрел на него поверх очков, и губы его, смешно шевелились,  - это буква «А» - рот разверзся чёрной дырой и Санька вновь затрясся в приступе весёлого смеха. Нина и Максим тоже развеселились и хохотали с привизгиванием.
            Михаил Митрофанович приходил ещё два-три раза, пытался учить, изобретал методы и подходы, но произношение и написание любой буквы вызывало у Саньки смех и дурачество.
-  Мальчика можно научить, - говорил потом отцу Михаил Митрофанович.  – Попробуйте его к другому учителю отдать. Может быть, это я просто вызываю смех у него. С другим учителем может, лучше получится. Это синдром Дауна. Люди с таким диагнозом могут кое-чему научиться. Читать и писать – запросто. Время знать могут. Они развиваются нормально, а потом перестают и остаются на уровне 12-летних детей. Но ведь 12-летний ребёнок тоже вполне разумный и адекватный человек. Не бросайте его, попробуйте.
На семейном совете думали, что делать.
-Да ладно, что тут думать, - вздыхал отец. – Врачи говорят, что до 12 лет. А там всё…
Бабушка нахмурила брови:
- Знают больно много твои врачи! Они нам говорили, что до трёх лет, до шести. А вот поди ж ты, слава Богу, восьмой идёт. Уж маленький вообще не жилец был, а выходили!
Санька не понимал, о чём они говорят и только крепче прижимался к тёплому боку матери.
Учителя больше к нему не приглашали.
              Вставать пора, есть хочется. Дождь кончился за окном. Развиднелось и солнце играет в каплях на мокрых листьях. Санька встаёт и не спеша одевается. Он маленького роста, но великолепного, атлетического сложения. Борцовская шея, широкие плечи, мощные руки, живот и грудь, сильные стройные ноги – дар природы за то, что она недодала ему в другом. Но Санька всё равно слабый. Сердце слабое. Да и потихонечку к 48 годам начал всё-таки оплывать, потому что жизнь проходила без движения, дома.  Умываясь, он разглядывает себя в зеркало: нос картошкой, глаза маленькие, глубоко посаженные, низкий лоб.  Потрескавшиеся губы с воспалёнными уголками; бабушка называла их «заеды». Небритый (бриться он не умел - его не научили, боялись, что порежется; отец брил, Максим или Нина, когда приезжала мыть его потому что мыться самостоятельно он давно разучился), без зубов. Зубы он потерял рано, к 30 годам ни одного не осталось. Его пичкали какими-то лекарствами, потому что родители по неграмотности своей надеялись, что ребёнка можно вылечить, чтоб он стал нормальным. Бегали по врачам, выписывали препараты. Вот зубы и выпали. Но первые зубы он потерял в 12 лет совсем по-другому.
            Нина вместе с классом была в цирке. Приехав, с восторгом тараторила братьям о впечатлениях. Особенно ей понравились акробаты, выполняющие сальто от пола: один акробат наклонялся, просовывая свои руки между своих ног, а второй акробат подходил к нему сзади и дёргал за руки и вверх. В этот же  момент первый акробат  группируется, отталкивается ногами от пола, и сальто готово.
- Сашка, я и тебя научу. Ты сделаешь.  Это очень просто, я видела. Давай, становись ко мне спиной, так… наклоняйся… руки, руки просовывай и мне давай! Максим, смотри! Иии, р-раз!
Но Санька не знал о том, что надо группироваться и отталкиваться ногами. Поэтому, когда Нина крепко взяла его за руки и дёрнула изо всей силы, он повалился вперёд и торкнулся лицом в пол, выбив сразу четыре передних зуба – два верхних и два нижних. Вечером родители и бабушка   ругали Нину, периодически прерываясь от хохота, а Санька, прижимаясь к тёплому боку матери, и сам то смеялся собственной глупости, то заливался слезами от обиды.
            Когда Нина и Максим стали ходить в школу, Санька дожидался их дома, помогая матери и бабушке по хозяйству - ходил за водой, убирался в доме, носил дрова, чистил картошку. Мать вообще не давала ему бездельничать.  И хозяйство того требовало: в доме была корова, куры, держали поросят. Санька отлично помнит, как по осени отец и его братья резали поросят. Визгу во дворе было много. Санька и Максим старались из любопытства посмотреть, хоть и было боязно, а Нина страшно переживала и затыкала уши.
-Папа, почему они так визжат? Зачем их трогать? Ну можно этого не делать? – однажды спросила она отца, когда он мыл свои окровавленные руки у рукомойника.
Отец серьёзно посмотрел на своих детей, внимательно глядящих на него, сел на табуретку, и вытирая руки, ответил:
- Визжат, да? А вы знаете, почему они визжат? Это они от радости визжат! Смеются они так, понимаете? Ведь поросёнок для чего живёт? Чтоб мясо нам дать. Чтоб нам помочь. Он же живёт, и ждёт – не дождётся, когда мы, понимаешь, его съедим.
Лицо отца было таким серьёзным, а голос таким уверенным и убедительным, что Санька, Нина и Максим потом действительно долгое время верили в то, что поросята так смеются.
             Одно время он сдружился с Мишкой Зайцевым, толстогубым и лопоухим мальчишкой, другом Максима. Мишка был даже младше Максима. Поэтому приходил он из школы раньше, и, дожидаясь Максима, общался с Санькой. Однажды пришёл злой:
-Меня училка за уши оттрепала!
-Как? - не понял Санька.
- Так. Болтал с Чикой на уроке. А я что? Только спросил, что задано. А она…
- За уши? – Санька не поверил.  В его представлении все учителя были похожи на его учителя, доброго Михаила Митрофановича.
-Угу! – злился Зайцев. – Отомщу ей! Пойдёшь со мной?
В этом зловещем слове Саньке чудилось что-то ужасное, но он кивнул головой, боясь показаться трусом.
Они с Зайцевым долго крались среди чёрного старого школьного забора через серые февральские сугробы. Здесь, в тупике между школьным забором и чужим, соседским, Мишка остановился, полез в карман большого, не по росту, пальто и вытащил рогатку, снаряжённую резинкой. Санька с удивлением и затаённым волнением смотрел на движения Мишки, как он сосредоточенно, из другого кармана достал горсть блестящих шариков от подшипника.
- Во, - с радостным придыханием сказал Зайцев. – гля, вот её окна, на втором этаже… Ща, будет знать…
Санька, высунув язык от сосредоточенности, боясь пропустить каждое Мишкино движение, наблюдал, как блестящий шарик заправился в резинку рогатки.
«Дзынь», - маленькая круглая дырка в стекле окна на втором этаже.
«Дзынь», - вторая.
«Дзынь», - третья.
Выпустив ещё пару, Мишка подмигнул Саньке:
- Хорош, уходим! Смотри, чтоб никому!
- Не, Миш, ты чего…, - залепетал испуганно Санька, когда Мишкин кулак помаячил перед его картофельным носом.
Ночью ему не спалось. Ощущение ужасного преступления тревожило. Рано утром провожал Нину и Максима в школу и молчал, был подавлен.
- Ты не заболел? – мать приложила прохладную руку к голове.
- Не, - отстранился Санька.
Ждал - не дождался, когда станет совсем светло. Ближе к обеду отправился в тот глухой заборный тупик, где сидел с Зайцевым накануне. Здесь было тихо. Вчерашние следы и окна на втором этаже - ощущение чего-то неправильного тревожило сердце.
- А вот и он, - раздался вдруг сзади звонкий женский голос. – Смотрите, Валентина Васильевна!
Санька оглянулся  и ноги подкосились: школьная дворничиха тётя Наташа, в телогрейке и платке указывала прямо на него какой-то женщине в очках и самому директору школы, строгой Анне Ивановне. была страшна уже тем, что являлась директором и грозой всех, по рассказам Нины и Максима. Санька обмер, позволил подойти к себе, взять за руку… Ватные ноги совсем не слушались и ком застыл в горле.
- Что ты тут делал? – строго и железно прозвучал голос директора.
-Ы-ы-ы, - только и смог произнести Санька, ожидая, что его будут трепать за уши.
- Ты мне не отнекивайся, отвечай ясно,  Вон они откуда по окнам пуляют! Ишь ты! Попался?!
-Ы-ы-ы!- из Санькиных глаз брызнули слёзы. Чувство обиды и несправедливости захлестнули по горло, но не было сил сказать об этом! И ватные ноги, и полная беззащитность, и нет никого, ни мамы, ни даже бабушки.
-Ой, да это ж Тереховых старший сын! Не, этот не мог, - пришла вдруг на помощь  тётя Наташа.
Директриса Анна Ивановна с недоверием посмотрела на неё. Тётя Наташа что-то зашептала ей почти на ухо и взгляд директрисы как-то сразу потеплел и железные нотки исчезли из её голоса:
- А что же ты тут делал тогда?
- Ну же! Говори! Вот ведь, язык проглотил! – Тётя Наташа пошарила руками по карманам Санькиного пальто.  – Да нет у него ничего, конечно. Я и говорю, что это не он.
- А кто? Ты не видел, кто тут стёкла в школе бил?
- Ну? Отвечай уже!
Санька страстно замотал головой и заплакал пуще прежнего.
- Ладно, иди, - директриса отпустила свою железную хватку, но Санька стоял, как вкопанный, будто прирос к земле – ноги не слушались.
- Что это с ним? – испуганно глянула Валентина Васильевна на тётю Наташу. Та пожала плечами и прикрикнула на Саньку:
- Ну! Домой иди! Чего встал-то?
Только после этого окрика Санька наконец зашевелился и утирая слёзы, неуклюже поковылял к дому.
Дворничиха тётя Наташа рассказала потом Санькиной матери об этом случае. Потом он стоял перед нею хмурый, не глядел в глаза.
- Ну, что это не ты сделал, я знаю, - говорила мать, - но кто? Ты ведь знаешь. Отвечай.
Чувство истины просилось вырваться наружу – ведь это требовала мать. Но данное Мишке слово заставляло молчать. И не потому, что он боялся Мишку. Нет, не боялся – он бы смог постоять за себя. Просто какое-то чувство, что раз обещал – то надо сделать – не велело ему признаваться. А объяснить всё это толком он не умел. Поэтому, кривя губы и сопя, смотря себе под ноги, тихо пробормотал:
- Не, не знаю я…
Мать только вздохнула:
- Ладно, иди. – И непонятно было, поняла она его или нет – но это ему уже было неважно.
После этого случая Мишка Зайцев как-то даже зауважал Саньку, что тот не выдал его.
            Приходя из школы, Нина с Максимом занимались уроками и своими делами, а он терпеливо ждал, когда они освободятся и будут с ним играть. Они часто подшучивали над ним. Например, если у Нины на руках сидела кошка она обязательно вдруг неожиданно сажала её к Саньке на колени. Санька с криком убегал прочь, потому что боялся всех животных и птиц. Или  вот: стулья в доме были массивные, коричневые с  как бы прогнутыми фанерными сиденьями,. Брат или сестра наливали в эту ямку воды, и она была незаметна. Санька плюхался беспечно на стул и мочил штаны, чем вызывал хохот у них. Мать ругалась, а Санька только делал вид, что обижается и ворчит; на самом деле ему тоже было весело. Он вообще любил их всех и радовался, когда на него обращали внимание. Тем более сейчас, когда в свой период взросления брат и сестра начали его немного стесняться. А ещё Санька не умел плавать или кататься на велосипеде, что стало составлять сложность в общении со сверстниками и постепенно он отбился от  их компании. Сидя дома и ожидая прихода брата и сестры, он мечтал. О том, что научится плавать, да так, что все будут восхищённо смотреть на него. Или, что отец купит им велосипед и он, Санька, поедет первый, сразу же, и быстро-быстро, а все удивятся его мастерству. И только Мишка Зайцев по-прежнему находил несколько минут, чтобы перекинуться парой-тройкой фраз за жизнь. 
                Вскоре они переехали в кирпичную пятиэтажку из своего деревенского дома, но уже без бабушки – бабушка умерла. Переехали как-то даже все жители села, почти все разом, и поселились в новых, многоквартирных домах недалеко от того места, где и было их родное село. Часто соседи по двору оказывались вдруг соседями по лестничной клетке.
             Санька достиг в ту пору призывного возраста.  Ему хотелось в армию. Хотелось служить, как служили герои любимых фильмов - Максим Перепелица и Иван Бровкин. Он мечтал, как так же будет вскакивать по команде, мотать портянки, натягивать гимнастёрку, опоясываться ремнём и бежать вместе со всеми на учения или ходить строем с песней. Однажды они с отцом отправились в военкомат. Санька накануне волновался, не мог уснуть. Утром был удивлён, что мать и отец не собрали ему вещи в рюкзак, с которым обычно идут служить призывники, но вопроса не задал, посчитав, что так, наверное, надо. В военкомате народу было немного, но они с отцом долго сидели в коридоре, затем вошли во врачебный кабинет, где Саньку даже не просили раздеться и не осматривали. Отец показывал какие-то справки, медицинскую карту, а потом они ушли.
Санька не выдержал:
-Па, ну, когда меня в армию возьмут?
Отец как-то строго посмотрел на него, потом взгляд смягчился:
- Сказали, что ты пока подождать должен. Места на тебя нет. Подождёшь?
В синих Санькиных глазах блеснули огоньки:
- Конечно! – И он зашагал веселее.
        Нина вышла замуж. Свадьба была весёлой, шумной и многолюдной. Отец – замечательный баянист – играл на баяне, все пели и плясали, и даже сам Санька выковыривал ногами на улице у подъезда невразумительные кренделя под общий смех гостей. За Нину было радостно и муж её, Вадим, был ему симпатичен. Нина уехала к мужу, быстро родила сына.
И Санька снова мечтал, что вот когда-нибудь и у него будет такая же свадьба. Нет, даже ещё лучше! И он будет в чёрном костюме, как Вадим, а невеста будет в белом платье. В своих мечтах он не представлял её лица, но знал, что она красивая и стройная.
Тогда же и Максима провожали в армию. Народу собралось много; было шумно. Родной брат отца, дядя Слава, приобняв за столом Саньку за плечи, спросил громко, чтоб все слышали:
-Ну что, Сашка, брат уходит служить, а ты когда?
Подвыпивший Санька, смущённо улыбаясь, пожал плечами:
 - Я не знаю. Как возьмут.
- Ты бы пошёл?
- Ага, - с готовностью кивнул головой Санька.
-  Максим, - крикнул кто-то через стол, - Максим, Сашку с собой возьмёшь?
Максим, занятый разговорами с друзьями, отмахнулся.
- Саньке рано ещё, - вступил в разговор отец, - он молодой ещё. ( За столом начинали посмеиваться). Матери кто будет помогать, в магазин с ней ходить? Кто будет квартиру караулить?
- Чего рано? Максим младше меня! Почему его взяли, а меня нет?
Отец  ответил с невозмутимым лицом :
- Я ходил по поводу тебя в военкомат. Пришёл к полковнику. Так и так, говорю, сына моего возьмите. Полковник спрашивает: какого? Я ему: как какого? Саньку. Ах Саньку?  Знаю Саньку, как же! Понял? Сам полковник тебя знает и помнит! (Отец при этих словах, с серьёзным выражением лица поднял палец кверху). Тут, понимаешь, он и спрашивает меня, полковник-то: а кем, говорит, он хочет быть?  в какие войска его взять?
- Санька, ты в какие войска хочешь?- перебивая отца, спросили за столом.
- Я не знаю, я в пехоту хочу, - отвечал, смущённо улыбаясь и пожимая плечами, Санька.
- Вот и я сказал: в пехоту его надо, к Бровкину и Перепелице в часть. - продолжал отец. (Гости, слышавшие это, уже смеялись). - А он мне и говорит, полковник-то:  я его возьму на кухне помогать -  дам ему, говорит, большой черпак и он им будет кашу солдатам накладывать. (Санька слушает внимательно, кривит рот – он всегда кривит рот, когда думает или что-то делает – и не понимает, шутит отец или говорит правду.) Но сейчас, говорит, у меня это место занято. Вот, говорит, скоро солдат один дослужит, место освободится, я Саньку твоего и возьму. Понял?
- Угу, - кивает головой Санька, поверив, и в синих глазах загорается радость, - А что, Бровкин и Перепелица вместе служат?
- А как же! – убедительно говорит отец. – Вместе служат. И ты к ним пойдёшь. Потом. А полковник говорит: пока, говорит, у меня есть только одно свободное место - туалет чистить.  Пойдёшь туалет чистить? (Отец не выдерживает и тоже смеётся).
Санька догадывается, что отец обманул, машет рукой, отворачивается и злится:
- У-у, болтаешь…
-Ух ты какой! – продолжает отец, - Какой же ты солдат? Солдат не выбирает, что он будет делать, а что нет.
Все смеются, Санька начал возмущаться тем, что отец его обманул  и тем, что его не берут в армию.
- Ладно, хватит! – с деланной строгостью, сдерживаясь от смеха, прикрикивает отец. – В военкомате лучше тебя знают, когда и кого в армию забирать.
- Не волнуйся, Санёк, - смеясь,  дядя Слава хлопнул его по широкому плечу, - и до тебя очередь дойдёт. Но! Кое-какую науку преподать тебе надо. Ты умеешь по-пластунски ползать? Что? Не умеешь? А в армию собрался. Иди-ка сюда, вот, ложись на пол. И ползи по команде. Готов?
Санька лежит на полу серьёзный и сосредоточенный. Дядя Слава командует:
- По-пластунски шагом марш!
Санька ползёт под общий смех.
-Вот так, вот так, - комментирует кто-то.
- Да не так! – дядя Слава сам под общий хохот ложится рядом с Санькой. – Голову ниже, куда ты её поднял? И задом не виляй – враг заметит.
Отец ставит на пути у дяди Славы стул и громко объявляет:
- А вот препятствие! Славк, преодолевай!
Дядя Слава застревает между ножек стула. Гости стонут от восторга.  Санька справляется с таким же заданием.
- Молодец! Боец! – грохочет дядя Слава и трясёт Санькину руку. – Полковые ему налейте!
- Хватит ему, - отрезает отец.
            Когда Нина с Виталием и сыном Коленькой приезжали к ним в гости, Санька с удивлением и восторгом смотрел на малыша, гладил ручки-ножки, восхищался и с удовольствием повторял кем-то придуманное:
- Коленька -  попка голенька, - и заливался счастливым смехом.
Стирка пелёнок, горшок и няньчанье были в обязанности Саньки. Коленька рос крикливым. Все так и крутились вокруг него, потакая прихотям. Нина с Виталием часто оставляли ребёнка у родителей, находя какие-то свои дела и это время было счастливым для Саньки. Когда Коленьку забирали, ему становилось грустно.  От скуки ходил гулять на скамейку у подъезда и сидел там подолгу, разговаривая с местными старухами или слушая их болтовню. Вечерами, если было тепло, смотрел, как мужики играли в домино или лото.
  …На завтрак Санька ест бутерброд с колбасой и пьёт чай с сахаром из термоса. Разогревать что-то на плите он не умеет – не учили. Санька любит колбасу. Отец покупает. Поев, надевает телогрейку, кепку и выходит погулять на балкон, где у него уже поставлен стульчик. На улицу к подъезду он уже не выходит – ключ отец не доверяет. Но на балконе тоже неплохо. Можно мечтать, а ещё разговаривать самому с собой, выдумывая небылицы из своей собственной жизни и хвастаясь ими перед мнимым слушателем. Или петь можно. Делается это так: Санька закидывает ногу на ногу, чтобы верхняя нога лежала горизонтально и либо барабанит по ней руками или как бы играет на гитаре (в зависимости от ритмичности песни). Песни он сочиняет тут же, поёт сиплым голосом, а музыкальное сопровождение заменяет рычанием.     Смысл песен и мечтаний всегда почти одинаков: он – сильный и красивый, идёт по парку в белой чистой рубахе, а все девушки смотрят на него и улыбаются. И к одной, самой-самой очаровательной вдруг привязывается противный тип. Окружающие в растерянности, не успевают среагировать, и только он, Санька,  смело скручивает негодяя. На шум прибегает милиция и его хватают за драку, крутят руки, а из разбитой губы капли крови падают на белизну рубахи. Спасённая красавица смотрит на него неотрывно, а он – на неё.
          Когда Максим, вернулся из армии, радости было! Он служил во флоте. Вернулся стройный, подтянутый, в великолепной чёрной форме. Санька любовно гладил китель, примерял тельняшку и бескозырку и просил, чтоб Максим его сфотографировал. Максим серьёзно занимался фотографией, делал снимки, которые Санька потом с удовольствием демонстрировал всем.
- Да ты прям боцман какой-то здесь, - усмехался Виталий, глядя на фото Саньки в полной морской форме и добавлял с усмешечкой:  – Да уж, форма и костюм из любого делают человека.
А вскоре отцу дали трёхкомнатную квартиру в новом районе, и они вновь переехали.  На новоселье приехало множество народу и Нина с Виталием и Коленькой. Увидев племянника, Санька растаял прямо от приступа нежности:
- Коленька-а, – потянулся он к нему, целуя замечательные детские щёчки и не мог оторваться. Коленька отмахивался ручонками:
- Санька, отстань! Ты слюнявый!
Ему уже был пятый год, и он рос наглым хулиганом. Первым делом, он загнал кота Уголька веником под диван. Потом попросился писать. Но пока взрослые замешкались, недолго думая,  написал за дверь на пороге в большую комнату. Ужасу и стыду Нины не было предела, Санька заразительно смеялся, взрослые оправдывали ребёнка, а мать, схватив Коленьку на руки, быстро-быстро унесла его от ремня Виталия.
 Ужас состоял в том, что впоследствии, Коленька взял манеру писать именно на зелёный палас в большой комнате, когда оставался в гостях. Он заходил в комнату, когда Санька сидел на диване, приспускал колготки и говорил:
-Санька, смотли, - и поливал прямо на палас.
- Мам, смотри, что он делает, - заливался смехом Санька, а Коленька считал, что раз Санька смеётся, то это весело и хорошо.
Вбегала в комнату мать.
- Ну что ж ты делаешь, Коленька,  - всплескивала она руками и говорила без строгости, а с какой-то бесконечной любовью в голосе. – Я ведь только убралась. Что ж ты хулиганишь?
Коленька с визгом и счастливым смехом удирал в другую комнату.
-Ну, а ты чего за ним не смотришь? – спрашивала мать Саньку.
- А я чего? – со  смехом отвечал Санька. – Я не успел.
- Не успел…, - вздыхала мать и уходила в кухню. Боли в сердце в последнее время сильно мучили её.
Коленька кидался в Саньку тапочками из коридора, дразнил, выдумывал разные штуки, чтобы подшутить. Но злости и обиды не было – ребёнок всё-таки. Но над собой подобного Коленька не допускал. Одно время Санька повадился шутя  хватать его за нос, но Коленька отреагировал быстро -  удачно высморкался ему в пальцы.
          Женился Максим. Ему справили свадьбу в новой квартире, и здесь же он поселился с молодой женой Анастасией.  Появление в доме молодой женщины взволновало Саньку. Он действительно завидовал Максиму и искоса любовался на Анастасию, на её белые ноги из-под лёгкого домашнего халата, на её движения, смех, голос. Именно тогда закралась эта самая мысль о том, что всё в его жизни как-то не так, как у других людей. Почему? Частые походы к врачам, не ходил в школу,  не служил в армии, не женат. Почему?
Обратился с вопросом к матери, с обидой в голосе. Мать не нашлась, что ответить. Отвернулась. Санька дождался, когда придёт с работы отец.
- Па, слышь, па! Я хотел тебя спросить. Зачем я такой, а?
Отец понял всё, сел рядом:
- Какой?
- Ну, такой, - Санька обиженно скривил губы, - в армию не взяли. Максим вот женился, а я? Почему я вот такой, что никуда не хожу?
Ему хотелось заплакать, как маленькому, но отец всё видел и пресёк это желание, положив ему руку на плечо и заговорив тихо, но твёрдо:
- Ну-ну-ну! Хватит! Ты чего это? Мы с тобой мужики! Это нам нельзя! Так уж получилось, что вот ты у нас такой родился. Болел в детстве. Не помнишь, как мы с тобой по врачам ходили? Помнишь? Вот то-то. Нам с матерью, думаешь, легко было? А? Вот именно, что нелегко. А что делать? Надо жить. Понимаешь? Надо жить.
Санька вздохнул.
- Вот и живи! Ничего! Ты думаешь, один такой? Э-э, брат, людям ещё хуже бывает! Видал фильм про войну? Как там людей убивают. Вот кому плохо. А ты? В тепле, сыт, обут, одет. Чего ты ещё?
Эти слова действовали обнадёживающе и Санька успокоился. В самом деле, всё не так уж и плохо.
              Когда Коленька приезжал в гости, Санька подолгу беседовал с ним и видел в нём соперника по жизни, что ли. Или конкурента. Коленька уже учился в первом классе, рос и был из тех, нормальных людей. Ревность была в Саньке.  Не злая (он искренне любил мальчика), а просто ревность из жалости к себе самому.  Обычно Санька спрашивал:
- Коль, а Коль. Вот скажи, сколько ты классов будешь учиться?
- Десять, - ответил Коленька, пытаясь извлечь из пластмассового танка застрявшего солдатика, который постоянно проваливался.
- А потом?
- А потом папа говорит, надо в институт идти.
- В институ-ут? – Саньке стало весело потому, что он находил зацепку, чтоб подразнить племянника, - Ну это знаешь, Коля Потапов, школу ты может, и закончишь, а вот в институт не пройдёшь!
- Почему это?
- А потому! Ты знаешь, какие люди в институт идут?
- Какие?
-Умные! А ты, Коля Потапов, не того, - и Санька заливался счастливым смехом, довольный своей шуткой.
Коленька надулся, как пузырь:
- Я хорошо учусь. Я вот выучусь и поступлю в институт!
- Не! – Санька веселился.  – Ты не пройдёшь!
- На лучше, вынь солдатика! – Коленька сунул ему в руки танк. – И не болтай,! Ты сам-то в школу ходил? А я в первом классе!
- А я в школу не ходил! Мне нельзя! Я больной!
- Ты дурак, а не больной, - ответил мальчик.
Санька умолк и молча ковырялся в танке, доставая солдатика.
Он терпеть не мог фильмы про войну, преступников и убийства, которые Коленька с удовольствием смотрел и восхищённо комментировал. Санька злился и возмущался, когда кого-то хватала милиция, выламывая руки, или  когда один воин повергал в бою другого.
-Во, во чего показывают! – ворчал он, брызгая слюнями и раздражённо махал рукой.
Коленька ждал этого разговора и нарочно подзуживал:
-Что «во-во»? Что тебе не нравится?
- А то!
- Что?
- Справились, да? Он один, а их вон сколько! Схватили. Так нельзя!
- Как нельзя? Это же бандит, Санька! – Коленька тоже злился не на шутку, - ты видел, сколько он наших убил?
- Ну и что, что убил? Зачем руку крутить?
- Ну это же бандииит!
-Ну и что, что бандит? Так и дурак сможет – человеку руку крутить.
- А как надо?
- Не так!
- А как?
Санька не знал, как. И молча кривил губы.
-Дурак! – глухим голосом резюмировал Коленька. – Ничего не понимаешь.
- Ты много понимаешь. Вырабатываешь из себя…, - бурчал Санька в ответ и больше уже обычно не
высказывал своего мнения.
           А потом его устроили на работу, на «Коробочку». Это было предприятие, недалеко от дома, где трудились такие же инвалиды, как и он. Может оно официально именовалось как-то по-другому, но все называли его именно так. На «Коробочке» они выполняли незамысловатую работу – клеили коробки, конверты и т.п. Каждое утро Санька вставал вместе с остальными членами семьи, завтракал (мать не работала, была дома) одевался и шёл до своего предприятия. Там было общение. Там все они были «не такие» и никто никого не стеснялся. Работал Санька аккуратно и с прилежанием, потому что это была нужная людям, настоящая, взрослая работа. И он считал, что должен выполнить её хорошо, потому что это – для людей и за это платят настоящие деньги. Первую свою получку – 3 рубля, 20 копеек он помнил потом всю свою жизнь. Он был горд, что сам принёс в семью деньги, что он тоже полноправный член семьи. Еле сдерживаясь от радости, он вручил эти деньги матери и в его синих глазах сияли звёзды.
- Ах ты, молодец! Ну вот, ещё один работник у нас в семье появился! – Мать всплеснула руками и поцеловала его в лоб.
Вечером обмыли получку вместе с Максимом, отцом и Анастасией. Этот вечер Санька потом вспоминал долго – тёплый, летний. Окна были открыты и откуда-то с улицы доносились голоса ребятишек и музыка. И он чувствовал себя взрослым и таким же, как все.
           «Коробочка» закрылась так же внезапно, как и началась в жизни Саньки. И снова наступила та  же самая однообразная жизнь дома. Санька переживал.
           А потом матери не стало.
                Всё вообще переменилось тогда, и очень здорово. У Максима с Анастасией росли дети и Санька помогал за ними ухаживать. Снова горшки, пелёнки, мытьё посуды. Отец с Максимом пропадали на работе, Анастасия занималась детьми, а когда они пошли в садик и школу, тоже уходила на работу. Анастасия не следила за отцом и Санькой, потому что были свои дети и муж. Да и не хотела. Она была не того воспитания и не из тех, кто будет следить за мужниным отцом и братом. Поэтому в последнее время и отец, и Санька стали выглядеть не так опрятно и чисто, как ранее, когда была жива мать. Спасибо Нине – она приезжала раз в неделю, привозила чистое и отглаженное бельё, а грязное забирала, наводила порядок в их комнате. Виталий помогал ей. Максим - нет. Отец тоже. У отца вообще было к дочери какое-то потребительское отношение. Зато он души не чаял в Максиме. Быть может, именно в нём видел своё продолжение. Поэтому прощал ему многое, чего никогда бы не простил Нине.
             Нине было тяжело, и Санька скудным своим умом понимал это. Но она никогда не показывала виду и приезжала весёлая, шутила с ним, разговаривала. С ней было легко – она так и светилась вся положительной энергией. Между Виталием и ней с одной стороны и Максимом с Анастасией с другой, назрел конфликт из-за отца и Саньки. Нина хотела забрать их к себе, но возник вопрос о размене жилплощади – их трёхкомнатной квартиры. Максим и Анастасия наотрез отказались меняться, а Виталий напротив, отказался принимать отца и Саньку при нерешённом жилищном вопросе.
Санька помнил, как однажды Нина говорила с отцу:
- Папка! Ну чего ты? Будем жить вместе. За вами уход нужен. Настька не будет следить за тобой и Сашкой, не будет! Слышишь меня?
- Я менять квартиру не буду, - тихо, но твёрдо сказал отец.
- Ты пойми, мне тяжело. Я после работы к вам мотаюсь, мы с Виталькой сумки грязного белья на метро и на автобусе таскаем… Чтоб вы хоть чуть-чуть в порядке были…
Отец был непреклонен. Короче, переругались все, и всё осталось, как прежде – Нина раз в неделю ехала с другого конца города убираться в их комнате и забирать грязное бельё.
      Но на этом дело не закончилось. Отец решил оставить Максиму их трёхкомнатную квартиру, а сам с Санькой решил перебраться в другую, принадлежавшую родственникам Анастасии.  Саньке так не хотелось уезжать с насиженного места, но пришлось. И вот поворот судьбы: квартира находилась рядом с тем домом, в котором они когда-то жили после переезда из своёй деревенской избы. Родные края! И Саньке сразу стало веселее на душе. Да и Нине было ближе ехать до них.
          … Санька перестаёт рычать и петь, и долго смотрит на детскую площадку, где ребятня играет в футбол.  Да, как всё изменяется в жизни. Вроде одно и то же место, а всё уже по-другому. На балконе сидеть надоело, и он идёт в комнату. Комната убирается раз в неделю приезжающей Ниной, но всё равно в ней грязно. Отец никогда не убирался. «Это не мужская работа», - шутливо говаривал бывало он. Он был классным специалистом в своей профессии. Его ценили; отец всегда хорошо зарабатывал и имел левые деньги. Но в остальных вопросах, тем более – домашних, отец не умел ничего абсолютно. Всё делала мать.  Санька тоже взял от него такую манеру: «Это не мужская работа». Или, например: «Я чего сюда, работать приехал? Я сюда отдыхать приехал».  Но пока была жива мать, она заставляла его трудиться. Без неё Санька обленился совсем. Мало того, он даже мыться самостоятельно разучился и его мыла Нина, когда приезжала к ним. От долгого одиночества стала нарушаться речь; Санька начал говорить хуже и хуже, бессвязно - только отец и Нина понимали его.
        Хорошо в выходной -  они едут в гости к Нине. Отец бреет Саньку, даёт свежую рубашку, костюм, и они выходят из дому к метро. Отец идёт быстро, чуть впереди и Санька едва поспевает за ним. В метро ему всё интересно: все на него смотрят, и он на всех смотрит с любопытством. Отец же напротив, строг и взгляд его направлен прямо перед собой.  Нина кормит вкусным обедом, много шутит, разговаривает. Иногда бывает у неё ещё кто-то из гостей и тогда становится совсем весело. Виталий наливает Саньке  три-четыре рюмки водки, шутит с ним. Тут же Коленька… В общем, вечер удаётся и Санька, приезжая с отцом домой, долго вспоминает эту поездку и мечтает её повторить снова. 
  
Летом ездили на дачу к Нине и Виталию. Виталий, в отличие от Нины, не жалел Саньку, не давал сидеть без дела. Санька молотком выпрямлял гвозди, пилил и таскал дрова, убирал, подметал в доме. Ходили купаться, на рыбалку. Вечерами, после ужина, вместе с Коленькой, Виталием и отцом играли в домино – в домино Санька играть умел и неплохо.
- Санька, ну а баба-то у тебя была когда-нибудь? – насмешливо раз спросил Виталий после ужина и пары рюмок, подмигивая Коленьке.
- Чего?
- Я говорю, женщину хочешь? Хотел когда-нибудь?
Эта тема казалась Саньке очень запретной и стыдной. Он как-то весь съёживался, смущался и кривил губы.
- И что, даже ни с кем не общался?
- Почему? Вот помнишь, Виталька, когда я работал там…, ну, где я на работу ходил…
-А, на «Коробочке»? Ну и что?
- Ну, там была одна… Однажды говорит мне: пойдём, проводи меня.
- Проводил?
- Ну да…
- Врёшь Санька, - лениво говорит Коленька.
- Не, -неуверенно как-то выдавливает Санька из себя.
- Может и не врёт -, изрёк Виталий и добавляет нараспев,  - не надо таким размножаться.
Лето пролетало быстро и снова все возвращались в Москву. Подросший Коленька шёл в очередной класс, отец на работу, Санька сидел дома. Иногда приезжал Максим, аккуратно причёсанный, в костюме и галстуке. Бывало, что с ним приезжал и Мишка Зайцев – они дружили. Из вечно сопливого хулигана Мишка превратился в солидного, лысоватого дядьку. Санька радовался, лез обниматься, целоваться. Максим привозил бутылку, протирал влажной тряпкой край стола в комнате, раскладывал нехитрую закуску, наливал Мишке, себе, Саньке.  Он был серьёзным и деловым человеком, а сюда приезжал иногда расслабиться. Молча пил, думал о своём. Саньку понимал плохо, почасту переспрашивал – не мог разобрать речь. Мишка напротив, говорил долго, терпеливо переспрашивал непонятное, шутил, вспоминал былое. Прощаясь, крепко и душевно прижимал Саньку к себе: «Будь здоров, Терехов! Рад был тебя видеть. Настоящий мужик. Бывай». Когда приходил с работы отец и заставал Максима, он с тревогой заглядывал ему в глаза, спрашивал:
- Ну ты это…, как сам-то?
- Да нормально всё, па…
- Ты того, не часто ли употребляешь? – (сам отец не пил и не курил вообще).
- Да я так сегодня, чуть-чуть… Не волнуйся ты!
После таких визитов отец долго не мог уснуть – ворочался, вздыхал.
        И вот в тот день он пришёл с работы. Устало скинул плащ и кепку, поставил в угол зонт. Санька стоял в коридоре, смотрел на него и кривил лицо, пытаясь угадать, в каком отец настроении. Но он, не глядя на Саньку, пошёл мыть руки. Стало ясно, что отец не в духе и что-то произошло.
- Ну, ты чего? – спросил он, наконец, вытирая руки несвежим полотенцем.
- Я ничего…
- А чего стоишь?
- Не, я ничего…
- Есть хочешь?
-Ну… чуть-чуть…
Отец прошёл в комнату, скинул пиджак, присел на кровать:
- Я сейчас отдохну, и сообразим с тобой что-нибудь.
Он долго сидел в одной позе, смотря куда-то в сторону, и о чём-то думал. Санька сидел тихо-тихо, боясь пошевелиться. Так прошло какое-то время в полном безмолвии, и вдруг Санька громко икнул. Отец как будто вспомнил о нём, вскинул на него суровый взгляд:
-Но-но! Ты чего?
- Я ничего…
-Смотри у меня!
А потом вздохнул и добавил уже мягче:
- Вот так брат, отработал я своё. Отработал…
Жить стало труднее. Отец целыми днями сидел и молчал. Или молча смотрел телевизор. Санька пробовал было петь или разговаривать с мнимым собеседником, но отец пару раз прикрикнул на него и пришлось прекратить. Было невыносимо тоскливо. Спасался от тоски на балконе. На улице было уже холодно, ноябрь, и долго без движения не посидишь. Но Санька терпел – не хотелось идти в комнату. Эту сумрачную жизнь скрашивали только редкие приезды сестры, брата или Коленьки, который частенько заезжал со своими институтскими друзьями пьянствовать. Тогда было весело – Саньке наливали, давали курить на балконе, и Коленька с ним разговаривал, но мало – от долгого молчания речь Саньки стала невразумительной.
           К весне отец потерял память. Саньку он узнавал, Максима тоже. Всех остальных – Нину, Коленьку и Виталия постоянно спрашивал – кто они и что тут делают. Эта перемена напугала Саньку, и он стал чувствовать себя совсем одиноким. Апрель выдался холодным и отцу стало совсем плохо. Приехал Максим, с ним два врача. Отца увезли на скорой. Это произошло так неожиданно, что Санька даже не успел испугаться. Когда врачи уехали, Максим позвонил Нине и долго о чём-то говорил с нею. Собрал Санькины вещи, велел одеваться. Санька молча повиновался. Они вышли на улицу – у подъезда стояло такси.
- Мы куда, Максим, - спросил Санька?
-Что? А, куда? Ко мне едем. На старую квартиру. У меня жить будешь. Хорошо?
- А папка?
- Папка? И папка приедет. Скоро приедет.
Но отец не приехал. Санька больше его так никогда и не увидел.
В квартире Максима Анастасия и две дочери-невестки встретили Саньку приветливо. Ему выделили его старую комнату. Хорошо, что здесь был балкон. Пейзаж за окном за эти годы изменился – напротив высились дома, горели огни, мчались машины. В этой комнате чувствовалось тепло отца и матери, и Саньке стало вдруг мучительно жалко и их, и себя в особенности,  так жалко, что он долго и молча лежал, уткнувшись в подушку. Здесь потекли какие-то серые, непонятные дни. Еду ему приносили в комнату, молча уносили грязную посуду. Говорили с ним мало, да и некогда было всем – кто на работе, кто на учёбе. Анастасия и племянницы готовили вкусно, кормили до отвала. Но из-за того, что зубов у Саньки не было, пищу он прожёвывал плохо, начались несварения желудка, и тяжёлый запах устоялся в его комнате.
Изредка приезжала Нина. Она сидела с Санькой подолгу, разговаривала, смотрели вместе альбом с фотографиями.
  - А эту помнишь? -спрашивала она его.
- Помню, - смеялся Санька и говорил малоразборчиво, - это у нас, в селе тётя Нюра, мамкина подруга. А помнишь, как она за вами с Максимом с крапивой бежала, что Максим у неё вишню сломал?
- Помню, - вздыхала Нина.
- Эх, Нинка, - Санька прижимался к сестре, как когда-то к матери, - знаешь, что хочу? Чтоб я одел галстук, рубашку, причесался, побрился и чтоб мы сфотографировались – ты, я и Максим, на память. А?
- Надо, Саш, надо. Обязательно это сделаем.
- Правда? – в синих глазах загорались весёлые искорки.  – Знаешь, Нин, я очень этого хочу. Чтоб мы на фото были все вместе. Как там Коленька?
- Да всё хорошо.
- Эх, Коленька! Помнишь? был маленький. Коленька – попка голенька,  - он заливисто смеялся. – Почему он не приезжает? Я его давно не видел.
- Занят очень. Ему некогда, работать вот устроился…
- Знаешь, Нин, я хочу с Коленькой сфотографироваться. На память. А у тебя его карточки нет?
Время как будто остановилось. И Максим сосредоточенный, говорит по телефону с Ниной. Санька не разбирает большую часть слов, но знает, что это сестра. Они долго что-то обсуждают. От этого разговора Саньке не по себе.  Почему? Какая-то тревога, ожидание чего-то нового, нехорошего. За окном осенний сумрак, прерываемый светом фар и шуршанием автомобилей.
- Да он не встаёт уже, Нин, - впервые в разговоре Максим выпаливает эту фразу громко.
«Про меня говорят», - мелькнула мысль и Саньке показалось, что одна из этих многих машин на улице, приедет за ним.
 В тёмной родной комнате тепло и уютно. Тени приятных воспоминаний в углах, погашен свет. Тревога где-то далеко, но всё ближе, ближе. В дверь позвонили. В коридоре голоса. Резко ударил свет люстры в глаза и три человека в белых халатах вошли, чтобы разрушить его мир.
В больничной палате было страшно и одиноко. Санька вдруг остро ощутил, что он один. Один на всём белом свете. Он вдруг понял, что та прежняя жизнь ушла и больше не вернётся. Почему так? Зачем? Кому он мешал и для чего его нужно было беспокоить? Вот вечно кто-то что-то выдумывает, меняет. Как было хорошо дома. Чувство тоски исчезало после укола врача и Санька впадал в забытьё.
Приехал Максим, сел у кровати.
- Как ты себя чувствуешь? – наклонил ухо к самым Санькиным губам, чтоб лучше было слышать.
- Нормально. Максим, - Санькино лицо сморщилось, - я хочу домой, на старую квартиру.
- Ну, ну, не плачь, - в глазах Максима появилась какая-то виноватая растерянность. – Потерпи немного, Саш. Так надо. Чуть-чуть потерпи. Скоро Нина приедет.
- Приедет? – во влажных синих глазах мелькнул огонёк.
- Приедет. Ты кушаешь?
- Не, я не хочу.
- Надо кушать.
Потом Максим о чём-то говорил с врачом и его присутствие было Саньке необходимо, как связь с домом. Поговорив, Максим вернулся к Саньке:
- Ладно, я поеду. К тебе приеду скоро.
И опять тоска сменяется забытьём.
Короткое отёкшее тело в пролежнях. Одутловатое лицо. Опухшие веки. В потрескавшихся губах ворочается язык. Тяжёлое дыхание с каким-то жалобным всхлипыванием. Нина с содроганием смотрела на старшего брата. По возрасту он её старше. А в душе – 12-летний ребёнок. Как и говорил когда-то учитель Михаил Митрофанович, человек остановился в развитии именно в этом возрасте. А умственное развитие и душевное разве не параллельны? 12-летний ребёнок в теле взрослого человека. От него ждут достойного, соответственно возрасту, а он не может. Потому что он – ребёнок. И не всем дано это представить и понять. Вот Коленька не понимает. И Максимовы девчонки не понимают. Они молоды. Они не знают, как беззащитны дети. Они поймут это позже, когда сами станут родителями. Обязательно поймут.  А Виталий жесток. А Максима Анастасия обработала так, что он ничего уже не видит, кроме выгоды своей. А она, Нина, понимает. Только сделать ничего не в силах. И остаётся только жалеть этого брошенного ребёнка, без папы, без мамы, преданного всеми. Этому старому телу больно, а детской душе страшно. Просто страшно, как всем детям.
Опухшие веки приоткрылись. Помутневшие глаза долго всматриваются в Нинино лицо. Наконец, какой-то огонёк блеснул в них.
- Здравствуй, Санечка мой…
- Ни-на, - и что-то невнятное.
- Что?
 Сквозь хрипы и нечленораздельную речь она догадалась: сфотографироваться надо. Всем вместе.

           А сон мягкими лапками обхватил его голову, смежил распухшие веки. И погружаясь в него, он вдруг увидел себя в сквере, том самом, который всегда представлял в своих песнях – солнечном, зелёном. На скамейках сидели нарядные люди. Бабушка грозила ему пальцем.  Мать любовалась им, белозубо улыбаясь. Учитель Михаил Митрофанович одобрительно кивал головой.
-Санька, смотри,  недолго! - шутливо прикрикнул отец, а весельчак дядя Слава поддакивал ему.
А он шёл мимо них – высокий, великолепно сложенный, в белоснежной рубашке и глаженых брюках, гладко выбритый и расчёсанный. Он шёл к небольшой компании молодых людей, совсем незнакомых, и в то же время, очень близких, среди которых самая-самая красивая девушка неотрывно смотрела на него.