XVII. Арсений

Познакомились мы с ним в восьмом еще классе. По внешности Сеня был весьма высокого росту и приятной наружности. Несколько длинноватое лицо и возникающий на затылке вихор волос могли бы сделать его смешным, если бы не исключительная значительность кадыка и орлиного носа, отчего голова всегда казалась чуть вскинутой, как бы для того, чтоб рассмотреть вдалеке предмет через препятствие.
 
Любимым предметом одежды Арсения, в каком чаще обычного можно его наблюдать, был зеленый свитер без ворота. Познания моего товарища в алгебраически выдержанных дисциплинах были феноменальны. Решал в уме целые системы уравнений, которые я даже записать не мог без ошибок. Шутя производил запутаннейшие геометрические построения, от вида которых мне становилось нехорошо. В особо удачливые дни Тищенко решал вперед, но это вовсе не означает, что он не совершал оплошностей. Орфографические, например, были у него в ходу. Царь и Бог в математике, Арсений Никифорович совершенно не мог написать без претензий простейший диктант. Он задумывался, грыз ручку за колпачок, писал слово, букву мог заштриховать и написать рядом, мог пропустить место, однако никак не получалось у приятеля моего обрести уверенность. За моею помощью обращался редко, потому, видимо, что не любил моих пространных объяснений. Но звезда его была такова, что Тищенко умудрялся двоек по русскому языку получать мало. А когда появился я, жизнь с великим и могучим потекла не то, что-бы отлично, но довольно спокойно.
Достоинство Сени проявлялось еще и в удивительном хладнокровии. Против моей безудержной словоохотливости она была просто необходима.

На уроке химии мой друг чувствовал себя в своей стихии. В то время как моего мужества хватало лишь на то, чтобы зажечь кое-как спиртовку и созерцать над огнем, деятельная на-тура Арсения Никифоровича никак не могла смириться с убогостию моих устремлений. С концентрированной серной кислотой обращение было такое, как с игристым вином на празднике: она безжалостно разбавлялась чем угодно. Я же ощущаю прямо-таки патологическое дрожание всех членов – пробирки мои стучали друг о друга и я был похож на алкоголика, какой никак не может прийти в себя «после вчерашнего». Однажды мы налили что-то не туда, за что получили строгий выговор от учителя. Но химия нас и сдружила по-настоящему. «Вот мы с тобой химики-то!» – подмигивал я Арсению.

Мы друг другу в учебе помогали ужасно. Я не списывал у Сени только потому, что к тому времени, о котором речь, я дальновидно обзавелся репетитором – проблем не было. Я с видом невиннейшего благоговения показывал проверяющему решенные задачи – и глаза у меня при этом были преданные и грустные. Сеня же не делал того же самого, потому как просто не умел – по живейшему нетерпению его физиономии сделаться самых интересных оттенков, по преимуществу красного, вычислить его было несложно. Но исключения присутствовали.

Однажды на уроке белорусской литературы сделана была летучка – розданы чистые листы и со злорадным ехидством было предложено раскрыть тезисно содержание рассказа Ивана Науменко «Сiвыя вятры». Отчаянию Арсения не было предела.

– Особое внимание уделите характеру главного героя, его органическому единству с концептуальной основой реальных событий 1950-х годов, на основе которых написано произведение, – сказала Лия Друшина, преподаватель.

На «концептуальных основах» я почувствовал ощутимейшее давление со стороны Арсения Никифоровича на мои ноги. Он, вероятно, был в мыслях о том, чтобы сообщить мне страшную весть – об упомянутых событиях 1950-х он не имел ни малейшего понятия, а Ивана Науменко органически не переваривал. Его атака на мои ступни красноречиво об этом заявляла.

На мое счастье, Лия Друшина куда-то вышла, что позволило мне начать диктовать ответ моему другу, нисколько не обижаясь на его конспиративную выходку.
«Громадное значение, – отделывался я общими фразами и наскоро переводил на белорусский, – автор уделяет многоаспектному, многотрудному и многосложному вопросу реставрации крестьянской деревни».

Арсений Никифорович понимающе закивал головой с таким видом, будто только этих слов он и ждал, и сам их думал, но не смел сказать.

– Как будет по-белорусски «деревня»? – как-то даже беспомощно прошептал Сеня. – «Дзярэўня»? Вылетело…

– Вёска, вёска, быстрее пиши дальше.

– Главный герой, Нил Сороковнич, – человек, прошедший всю войну, решает теперь не менее сложную задачу: отыскать корни своего народа, утерянные, забитые идеологическим навозом немецко-фашистских захватчиков. Преследуемый высокой целью донести ценность труда и терпения в переломные моменты истории в массы, крестьянин понимает, как нелегко во второй половине 1950-х, после того, как прошла эйфория...

Неожиданно входит Лия Друшина.

Сеня усердно строчит.

– Сдаем листочки!

Сеня строчит еще усерднее.

– Первая парта!

Сеня обреченно отдает написанное. Ему-то поставили, что удивительно, пятерку, а вот мне…

И вот уже Арсений Никифорович предстал передо мной в еще совсем пустой зале одетым в щегольской черный костюм, сшитый специально по его параметрам. Я выступил скромнее – в туалете более светлого тона, стандарта 164. Наши пиджаки составляли живой контраст – это так понравилось обоим, что немедленно наше сердечное рукопожатие было запечатлено на фото. Мне оно напомнило хроникальную сводку из новостей, о политическом представительстве. Мы с Арсением Никифоровичем вроде как такие представители. Мама Сени была здесь, и первым де-лом я попросил у нее точный почтовый адрес друга, достав новую записную книжку, куда он и был записан.

Жил Арсений в общежитии, и я все ожидал, что он переедет из него в лучшие времена, но все было, как есть. Занимал Арсений с семьей одну комнату – в ней был чудовищный беспорядок, как мне вначале показалось. Телевизор был ламповый и не работал. Полки завалены книгами, как и письменный стол. Огромные коробки занимали четверть пространства, как будто готовились к переезду. Но, однако, это был дом друга, и я счастлив был побывать у него в гостях. Когда я пришел во второй раз, коробок не оказалось, вместо них красовался современный компьютер. Я увидел его в работе, но про себя рассудил, что мне он совершенно не нужен и порадовался за друга, оставив ему на память автограф.

2006