Кодекс Гаврюшкина

          Вампир Гаврюшкин мучительно стеснялся своей вампирской сущности. Вот сразу, как только стал нежитью, так и застеснялся. Его гораздо меньше волновала собственная загубленная душа, чем то, что для пропитания теперь нужно кусать живых людей и пить их кровь. И это ему, Гаврюшкину, при жизни убеждённому вегетарианцу и пацифисту! Фу, гадость какая.

          Чтобы хоть как-то оправдать богомерзкую деятельность, Гаврюшкин решил отбирать жизни с пользой для общества — охотиться на человеческое отродье, истребляя исключительно плохих людей.

          И поскольку, определение “плохой человек” довольно размыто, Гаврюшкин составил кодекс-меню упыря, в котором разрешал себе питаться следующими особями: хамами, жуликами и аферистами всех сортов; владельцами автомобилей, паркующихся в неудобных для остального человечества местах, кондукторами трамваев (с этими у него были личные счеты), злостными неплательщиками алиментов и, наконец, любителями включать перфоратор и часами долбить стены в выходные дни.

          Наметив жертву, он настраивался, выбирал время и место, а перед тем как приступить к трапезе, долго и многословно извинялся за доставленные неудобства. И несмотря на то, что изводил только плохих людей, после содеянного всё равно мучился угрызениями совести. Он даже цветы убиенным на могилы носил, а их родственникам иногда оказывал мелкие услуги — мог машину тайком помыть или престарелой вдове тяжёлые сумки до лифта донести. Одну особенно безутешную и относительно молодую вдову он даже сводил в кино в приступе неудержимого альтруизма.

          Пенсионерка Синявская, по слухам бывшая сотрудница секретного учреждения, переехала в дом Гаврюшкина недавно. Говорили, что шикарную квартиру в центре города у неё выдурили ушлые внуки.

          Костлявая старуха с едким взглядом выцветших голубых глаз, целыми днями наблюдала за светской жизнью местных алкашей, а по вечерам сидела у старенького, вещающего через раз чёрно-белого телевизора, хриплым басом поругивая безобразия, творящиеся в стране.

          Во дворе её сразу невзлюбили и за глаза называли волкодавом за склочность характера и железную хватку. Старая карга ненавидела голубей, бездомных кошек, орущих младенцев, матерей-одиночек и много ещё кого. Всем вышеупомянутым она открыто и не выбирая выражений, высказывала свое недовольство.

           Был душный июльский вечер. Телевизор Синявской окончательно сломался, и она вышла посидеть во двор. Завидев волкодава, завсегдатаи покосившейся деревянной скамейки, недовольно ропща, исчезли в подъезде. Старуха, победно ухмыляясь, уселась на опустевшей лавочке.

          Именно в этот час решил отправиться на охоту Гаврюшкин. Он уже две недели подыскивал жертву, одну за другой отметая кандидатуры по разным уважительным причинам. У шулера из соседнего двора мать сердечница, кондукторов в городе осталось всего трое, их теперь вообще трогать нельзя, а алиментщики нынче такие скрытные — ну, натуральные шпионы.

          Гаврюшкину было голодно и обидно. Все знакомые упыри как упыри, знай себе пьют кровь без зазрения совести, один он выродок какой-то. А что, если плюнуть на эту самую совесть? Вон сколько людей вообще без неё живут и в ус не дуют, а он, технически говоря, и не человек вовсе.

          Вот так, накручивая и подзадоривая себя словами “сейчас возьму, да как перекушу первым встречным”, Гаврюшкин увидел Синявскую. Она смотрела на него в упор, не отводя злых водянистых глаз. Ещё бы — вон какой франт припёрся. Весь напомаженный, волосы блестят, губы алые, как у девицы, костюм опереточный с кружевными манжетами.

          Что да, то да — Гаврюшкин, насмотревшись фильмов ужасов, во всём подражал киношному вампиру Лестату, которого просто боготворил за абсолютную бесчувственность и отсутствие моральных устоев.

          Зверея от голода, он метнулся к бабке, с твёрдым намерением отужинать, картинно, в стиле Носферату занёс над ней когтистые руки и разинул клыкастую пасть.

          И тут Синявская с необычайной прытью вскочила со скамейки, выхватила спрятанный в кустах осиновый кол и, высоко подпрыгнув, вонзила его Гаврюшкину прямо в сердце. Бедный упырь и слова сказать не успел, только сверкнула кровавая слеза в удивлённых глазах.

          А бабка достала новенький, навороченный смартфон из кармашка замызганного фартука, скрюченным артритным пальцем настучала номер и молодым, звонким голосом, сказала по-английски:

          — Хэллоу, Руперт? Это Баффи, да. Всё в порядке, Гаврюшкин готов. Куда теперь? Что?! Какая Гренландия, какие эскимосы? Издеваешься, Рупи?! Ты же знаешь как я ненавижу холод и рыбий жир! Будь лапочкой и подыщи-ка мне что-нибудь поближе к экватору. Совмещу приятное с полезным, позагораю, а то с этими упырями и сама бледной немочью стала.