XIII. Привет из Америки!

В 1998 году произошло замечательное событие. Среди учащихся средних и старших классов объявили конкурс на лучшее литературное произведение. А почему это я младших обделил вниманием? Первоклассники ведь тоже принимали участие. Победители удостаивались чести печататься в общем сборнике под названием «Дебют». Я не в курсе, как нас жюри оценивало, отбирало материал, но получилось неплохо. Главное, никого не оставили в обиде: книжка представляла собой довольно пестрое зрелище. Считалки, шарады, басни, стихи, рассказы, необыкновенные истории и даже такой весьма редкий интересный жанр, как поэзия в прозе – все это украсило непременным присутствием сорокастраничный фолиант. Выходил он узким тиражом в сотню экземпляров и по праву может считаться библиографической редкостью. Неважно, что в собрании представлены маленькие детские четверостишия. Это нисколько не умаляет статус издания, ибо и само оно не могло выйти на большую арену, а было задумано как стимул молодым авторам и подобную задачу выполнило. Начиналось все с предложения.
(Не хотите ли принять участие в акции «Наше творчество»? Требуется всего ничего – написать стихи или рассказы и направить к заместителю по организаторской работе И.Л. Ревуновой. Лучшие авторы получат призы!)
В ту ночь я плохо спал. Не оттого, что у меня бессонница,
(почему бы тебе не попробовать, мой друг?)
просто ни разу еще не сталкивался со столь интригующей просьбой, не представлял, как на нее реагировать. Щелчка или озарения, как многие ожидают, не последовало. А вот что точно появилось, так это недоверие.
(С чего ты взял, что приз достанется именно тебе? Чудес не бывает.)
(Зато на свете есть место справедливости.)
(Справедливо было бы, если твое имя не написали  под стихами.)
(Я еще ни к чему не пришел…)
(…и не придешь, если собираешься сидеть сложа руки. Давай, составляй свои писалочки!)
(Удружил. Спасибо… Что за обращение? Ты что мне, родственник, чтобы я прощал твои эксцентричные выходки? Просто старый ворчун. Не смей мешать мне.)
(Докажи сою состоятельность, и мы помиримся.)
Когда я отогнал мысли, что-то начало складываться, разрозненные одностишия устроили чехарду, растягивались. Я подумал о брате, который обустроился в Томске.
(Интересно, какой город он считает своей Родиной, где появился на свет или где провел много лет?)
Получилось проникновенное стихотворение об Отечестве, но каком-то странном, не белорусском. В тексте появилась строка о Волге, от него веяло Россией, словно мое гражданство явилось досадной ошибкой. Я не был воспитан патриотом независимости. После распада СССР я все еще продолжал считать Белоруссию его частью, подобно тому, как человек, недавно лишившийся какой-то части своего тела, продолжает думать о ней и ощущать потерю. Благодаря чувству единения я не признаю оторванности от мира. Так было тогда, так есть и сейчас.
В течение недели г-жа Ревунова обходила кабинеты, принимая опусы новоиспеченных литераторов. Кто-то рассчитывал на успех, кто-то рискнул ради шутки, кто-то – по совету друзей, но все мы чувствовали необычность проекта и не страшились получить пожизненную кличку «Поэт», лишь бы это привлекло к себе внимание, пусть и на короткое время. Правда, не исключено, что многие из победителей так до последнего звонка и остались балаганными сочинителями, добавляющими искусство по каплям в стенгазеты, вечера самодеятельности и прочие мероприятия.
Время шло, я начал потихоньку забывать о листочке с ровными строчками, который отдал Ирине Леонидовне.
(я слышала, ты сочиняешь стихи)
(кроме того, это позволит тебе…)
(еще есть желающие поучаствовать в розыгрыше?)
Катя Холодок усмехнулась и подумала, что реклама, к сожалению, протиснулась даже в школьные стены. Ее рука после этого дергала колпачок дешевой сторублевой ручки, которая часто капризничала, отказываясь писать.
Маленькая Инга Темкина торжествующе выпрямилась на стуле и тихо прошептала: «Дождались!» и тронула за рукав Веру Ульянкову, отчего ее красноватый бант смешно сбился набок.
(тогда уже пиши «тряхнула», вернее будет)
Олег Пухляков сонно осведомился, какой сейчас урок. Увидев в классе г-жу Ревунову, он приготовил «плювашку»: пластиковый корпус от «Crown Plaza Pen», тетрадная бумага, собранная в комок, побольше слюны, максимум точности, немного везения и… Дверь закрывается. Довольное выражение недоуменно сползает с лица Олега Пухлякова. Он не успевает. В опасной близости оказалась классный руководитель Тамара Филипповна Федосеева. Изворотливый Пухляков с необычным для его комплекции проворством спрятал реквизит и состроил глаза преданные и грустные. Для верности закатил их в потолок.
(У нас, между прочим, идет урок. На чем я остановилась? Итак, дома я просила вас проработать некоторые материалы о русских былинах. Признавайтесь, кто сидел, читал, размышлял…)
Раздался шелест листаемых учебников, приглушенный гул заговорщических голосов.
(– Короткий, что задавали?
– Глухой? Сказано: русские былины! Вот и читай.
– Плевать! Страницу, страницу покажи…)
(...импровизировал, трудился. Чтобы не пропало даром…)
(– И зачем ты мне сунул книгу по обществознанию? Сейчас литература. Русская. Понял? Ли-те-ра-ту-ра)
(…лес рук. Нет, вы меня просто поражаете. Просила: «Дети, подготовьте, пожалуйста, небольшую статью, эти несчастные два листочка»)
К этому моменту каждый, наконец, отыскал, выспросил, вытряс заветный номер и, сосредоточенно приняв позу мыслителя, уставился в парту и в то, что на ней лежало. Воцарилась могильная тишина. Тирада Тамары Филипповны начала приобретать угрожающие интонации.
(Неужели нельзя было войти в положение? Я считаю, можно двадцать минут уделить на нормальную подготовку. Вы меня, будем так говорить, просто поражаете…)
Козла отпущения, естественно, нашли. И, конечно, это оказалась Темкина. Она всегда готовилась. Она говорила быстро и уверенно, но, Боже мой, как это было скучно даже для нее самой. Огонек задорный потух, оттого и получилось выступление немного занудным. Инга уже заметила неладное и попыталась сократить его, впрочем, и этот ее самоотверженный ход мало кто приметил, ибо сорок пять минут истекали до жути медленно. Мысль о том, чтобы сидеть еще полчаса на жестких стульях с номером кабинета на внутренней, заляпанной белилами стороне, раздражала всех, включая и Тамару Филипповну, которая чувствовала: сегодняшний день не из тех, какими можно гордиться в будущем. Много раз она задавала себе вопрос, отчего самый обычный день, даже не понедельник, когда планы на него досконально выписаны и рассчитаны по минутам, когда нет места недомолвкам и недоразумениям, почему так неожиданно врывается реальность и ведет себя непредсказуемо, словно играет в прятки со взрослым человеком, словно балуется его беспомощностью и делает привычные отработанные движения угловатыми и неуклюжими? Тамаре Филипповне становилось неуютно. Выходит, в свои пятьдесят пять она так и не смогла ответить на этот вопрос? В такие минуты сознание ее прояснялось, приходили воспоминания. Чаще всего один случай времен ее молодости, когда, как ей казалось, она легче провожала свои дни, не вглядывалась подолгу вслед уходящему. Тамара Филипповна слегка пожурила себя за меркантильность.
Тамара Филипповна работала в тот час сельским учителем. Остро ощущала она давление ответственности за детей, вверенных ей на обучение. И ту тревогу, когда кто-нибудь из них терялся из вида. Однажды сорок восемь часов искали двоих семиклассников. Позвонила – дома не появлялись, родители обвиняют во всем ее. На неопытной и зеленой, мол, можно и зубы поточить. А дорога неблизкая, мало ли что может случиться. Через лес приходилось пробираться. Осень поздняя, холодно. Заблудятся еще. Как могла упустить? Как теперь ответ держать перед начальством? Разве за всеми уследишь? Эти вроде бы не разгильдяи. Не отличники, но и не хуже остальных. Один из них по-своему прилежен. Так что же случилось?
Слава Тебе, Господи, отыскались к вечеру. Оказывается, охламоны по собственной воле «отлучились». Добрели до самого железнодорожного переезда, что в десяти километрах от основного пути. Школа, видите ли, им надоела. А сколько нервов потрачено на эту историю, сколько сил! Об этом мальчишки не подумали. Не ожидали, что их путешествие растянется надолго и вызовет беспокойство. Захотели самостоятельности и самовыражения. Очень часто подобное оборачивается стыдом. Ведь нечем хвалиться. Разве что на короткое время о них узнала вся деревня.
В настоящее Тамару Филипповну вернул дребезжащий звонок. И снова закрутилась жизнь, и снова работа. Но она все-таки учитель, она должна быть сдержанной, внимательной, иначе для чего все ее старания? И не надо убегать от действительности. Пришла в голову горькая мысль, что молодые точно так же поступают, но умеют получать удовольствие, думая о еде, о свидании, в конце концов! А для нее? Где все это? Больной муж в кровати, горы непроверенных работ, время у плиты. Дни автоматичны и скучны, а как хотелось бы их разнообразить. Не сильно, в меру. Ну вот, опять взяла журнал не того класса… Тамара Филипповна любовно окинула взглядом кабинет и лица учеников в нем: вот Еремин взялся за очередной урок, что-то записывает.
(ты бы прошелся по двору: перемена уже… Я разрешаю)
Вот Катя холодок о чем-то беззаботно болтает с Темкиной… Преподавателю захотелось сказать своим воспитанникам, чтобы они ценили школьные годы, впитывая каждое их мгновение, но
(Рано. Еще слишком рано.)
она сдержала порыв.

Я вовсе прекратил думать о заочном соревновании по стихосложению. Я представил жюри мое творчество, а дальше дело случая. Оценят – не оценят, примут – не примут. А тут еще, как на грех, нелады со здоровьем. Никогда не болел, а тут – на тебе! Пропустил не что-нибудь, а вручение наград. Так что заработанный приз получал в неофициальной обстановке, я бы даже сказал, неожиданной.
Как раз шел мой любимый урок – курс «Вселенная». Такой он был хитрый, что готовил нас, пятиклассников, к серьезным дисциплинам: химии, физике, астрономии. И что бы там ни утверждали родители некоторых из нас, предмет именно тогда заложил основы указанных наук. Не всем, конечно, он оказался по сердцу, но так уж устроено: чтобы найти что-то ценное, нужно обследовать везде, даже в труднодоступных местах.
Я держу ответное слово, учитель меня внимательно слушает, иногда подбадривая одобрительными кивками, – вдруг открывается дверь и входит г-жа Ревунова. В руках у нее объемистая коробка бело-красного цвета, по вине которой, несмотря на многочисленные извинения Илоны Леопольдовны, тема занятия безвозвратно утерялась. Особенно когда все узнали, что это самая настоящая посылка из Соединенных Штатов Америки, предназначенная для призера конкурса «Дебют» Володи Еремина. Признаюсь, для меня фраза прозвучала как колдовское заклинание, и я еще долго не мог прийти в себя, хотя и толкали легонько в бока, кто мог дотянуться. Мол, ну что, ну что там?
Предмет, вызвавший неподдельный интерес, водрузили на учительский стол и принялись открывать. Преподаватель заинтересованно опустила руку внутрь, немного задержав кульминационный момент, а потом взяла первое, что нащупала. Раздался удивленный возглас наблюдателей: на обозрение выставлена фотокамера.
(– Как здорово! Вова, а можно посмотреть?
– А потом мне дашь, ладно? Мы ведь друзья, не правда ли?)
– Это еще не все, ребята. Достаю следующее! – учитель явно была рада за меня. – Внимание! – Показался резиновый небольшой мячик белого оттенка. Попробовав его на прочность, мы изумились, насколько грамотно в нем распределен воздух: он защищен таким образом, этот мяч, что не прокусила бы даже самая зубастая собака. Самое загадочное в том, что заморская вещь прыгала не по-русски далеко и высоко – не было у нас игры, какая требовала бы таких характеристик. Теннис? Но там снаряд более жесткий, и резиновый корпус замаскирован. Хоккей не траве? Слишком гибко, неестественно гибко. Гольф? Никто из нас не смог вспомнить, так ли должен выглядеть мяч для этого вида спорта? Пожалуй, наш несколько великоват, не подходит. Наконец, все разъяснилось. Вслед за мячом из
(Честное слово, как из рога изобилия!)
коробки извлекли огромную кожаную «перчатку», явно не для ношения в зимние холодные дни.
Посылка из иностранного государства часто содержит в себе что-то такое, по чему получатель определяет принадлежность ее и то, что вложено в нее духовного: частичка чужой культуры, подаренная случаем. Эта перчатка сказала многое, остающееся за кадром новостных сообщений. По тому, как она была сделана, какая качественная кожа использовалась, можно судить об уважительном отношении американцев к национальному виду спорта – бейсболу. Перчатка существует для захвата мяча, а выглядит как символ нации, подобно нашему двуглавому орлу. А попытаться назвать вид состязаний, который зародился непосредственно в России – так и не смогу. Многие, вспомнив XIX век, назовут слово «дуэль». Но это только, чтобы не промолчать. Наоборот, нечто несвойственное России сквозит в этом выборе, нечто аристократическое. Наше – эстафета. Мы все время куда-то бежим, что-то не успеваем, и жизнь обретает налет суеты, когда дел много, а сил не хватает. Американцы размереннее. Может, потому у них и уровень благосостояния выше нашего, что есть уверенность в образовании. Но, полученное крайне демократическим путем, будет ли оно жизнеспособным в условиях развивающейся рыночной, неделегированной, секторальной экономики?
Понимая все это, интересно проследить, что различия проявляются везде, даже в отношении к подарку. Казалось бы, мелочь, но от нее исходит целостность.
Как обращаться с перчаткой я так и не разобрался, но мяч приспособил. На нем не было странных лямок, и он вжимался в кисть руки как влитой.
Кстати, забыл сказать, что в посылке еще и письмо отыскалось от некоего Криса Роджерса, штат Массачусетс. Прислал свое фото и бейсбольную карточку. Не знаю, хотел ли он переписываться, но конверта с обратным адресом не вложил. Все равно приятно – такое внимание. И главное – заразительная улыбка настоящего, не киношного американца. Здорово!

2005