Как дерево роняет тихо листья, так я роняю грустны

Василий Николаевич Тихонов встал и, взяв валерьянку начал отсчитывать капли в стакан пять...семь.. двенадцать...Через некоторое время ему полегчало и стало свободнее дышать. И Василий Николаевич заговорил негромко, медленно, но такая затаенная тоска и беспросветное одиночество сквозили во взгляде его карих глаз, что невольно отводишь свой взор. Я не задавала старику никаких вопросов, не прерывала его, ибо чувствовалось: ему хотелось самому выговориться, излить накопившиеся в душе горечь и боль.
- Я очень ждал, рад Вашему визиту. Пусть соседи видят, что не один я на белом свете, что кому-то тоже нужен. Вот даже из газеты меня разыскали...- негромко говорил  старик.
- Мне уже 84 года, а я на ногах. Без посторонней помощи обхожусь, по хозяйству все сам делаю, вот какой урожай на огороде вырастил, - показывает он на тыквы, картошку, капусту, - это то, что еще воришки  не забрали. Эх, жизнь окаянная! Не думал, что в старости буду горе горькое мыкать. Э-э-эй…Родился я в 1920 году на Вологодчине. Земля была там тощая, неласковая, одним словом - Нечерноземье. Нас в семье было шестеро детей, но выжили из них только трое. Остальные умерли в раннем детстве от голода еще до моего рождения. Жили мы очень бедно, впроголодь, осенью, когда заканчивалась страдная пора, отец был вынужден подаваться на заработки в город. Школа была за три километра от дома. Мы с братом бегом пробегали все расстояние, - ведь оба босиком - не жмет обувка. Тетрадей не было, один учебник на весь класс. Сначала писали карандашами, а потом стали делать чернила из красной свеклы. Бывало, в ноябрьские заморозки бежишь босиком, ноги красные, как гусиные лапки. Так учительница  жалела  нас, скорей заматывала ноги тряпьем, отогревала их. А когда было шибко холодно, морозно, то в школу не ходили. Учился я с большим интересом - каждый день был новым, неожиданным. С малых лет меня железки притягивали. Обо всем на свете забывал, если удавалось в каком-нибудь механизме покопаться. Научился слесарить. Сперва приноровился чинить замки, потом стал ре¬монтировать вещи посложнее: примусы, керогазы, часы, велосипеды.
Окончил ремесленное училище, стал работать на заводе. А там вой¬на грянула прямо в очи. В октябре 41-го призвали в армию, окончил пехотное училище и сразу на фронт. Э-э-эй, да разве расскажешь, что довелось нам тог¬да пережить?! Сражался в 1943 году на Орловско-Курской дуге. Это - был ад кромешный...Чудом выжил, а после второго тяжелого осколочного ранения меня выписали из госпиталя со второй группой инвалидности и записью в личном деле «не годен к строевой службе».
Потом вместе с другими добровольцами поднимал из руин Сталинград. Работать среди развалин было не только тяжело, но и опасно. Два паренька однажды вытаскивали из-под груды кирпичей дверь и прогремел взрыв... Не было никакой техники, мы работали ломами, лопатами и раствор таскали, и бревна на Волге разгружали. Жили в землянках, воду носили ведрами с Волги. Тогда главным был для нас не материальный стимул, не желание грести под себя, а сотоварищество, сплоченность ради большого дела.
А потом позвали другие стройки послевоенных пятилеток. Работы было невпроворот. Заочно окончил строительный институт. За работой не заметил, как тридцать годков уже стукнуло, а по-настоящему еще ни одну девушку не любил. Бывали, конечно, мимолетные увлечения. А вскорости и любовь пришла, как белый снег поутру. Познакомились мы с Ефросиньей в клубе. Была она добрая, приветливая, одним словом, пригожая дивчина. Работала счетоводом, а когда пер¬венец - сын родился, полностью по-святила себя дому, семье. Сына назвали Лешей, души в нем не чаяли. Пошел он в первый класс. Возвращаюсь я как-то июньским вечером домой, шел через парк. Присел передохнуть на скамейку, вдруг глянул: сверточек в одеяльце лежит. Ой, да это же ребеночек! Аж сердце обмерло, то ли от страха, то ли от волнения. Взял ребеночка и скорей домой, к жене. Думаю, а вдруг Фрося не захочет принять подкидыша? Ребеночек плачет, и я плачу... Жена искупала девочку, покормила, сказала: «Ну, вот, Бог послал нам дочку». Мы ее назвали Анютой, уж больно красивые голубые глаза у нее были. Тогда ей было чуть больше месяца. Сейчас наша дочь работает преподавателем в университете, живет в Новосибирске. Каждое лето Анна приезжает к нам домой, зовет меня к себе. Вот в августе приезжала с сыном, смотрите, какой ремонт в доме сделала. А сын-то наш Алексей после армии вернулся, по¬ступил в гидромелиоративно-строительный институт, 2 курса проучился и бросил. Танцульки, выпивки... сколько мы за него боролись! Потом он надумал жениться. Мы с женой были несказанно рады, думали, парень взялся за ум, теперь все пойдет по-иному, по-хорошему. Свадьбу сыграли. Сын стал работать на стройке, бросил пить. Потом внучка родилась - большая радость. Но уж больно зыбким оказалось все это - сын вдруг сломался быстро и незаметно, опять пристрастился к этому проклятому зелью, уволили его за прогулы, начал из дому вещи таскать и с дружками пропивать.
Фрося неожиданно заболела, перенесла инсульт и у нее отказали ноги. Целых пять лет она была при¬кована к постели. Жила не столько плотью, сколько силой духа, ради меня, ради детей. 5 лет - это не просто 5 лет, это были годы мучений, тоски, надежды и мужества. Я ухаживал за ней, стирал, купал, научился делать уколы. Иногда Фрося тихо плакала от боли и отчаяния, и мне не давал покоя рвавший сердце вопрос: «За что нам столько лиха перепало?!»
Фрося ушла из жизни, а в моем сердце такая ничем невосполнимая пустота... От Алексея ушла жена с дочкой. Он связался с какой-то беспутной женщиной. Теперь вдвоем пьянствуют. Все из моего дома украли, пропили. В прошлом году по решению суда он находился 6 месяцев на принудительном лечении в лечебно-трудовом профилактории.
Я уже не выдержал, написал заявление участковому. Алексей вышел из ЛТП, учинил пьяный дебош, перебил всю по¬суду. Покатился по наклонной, стал бомжем... Мне больно было видеть его таким! Вы даже не представляете, он же все мои ордена и медали украл и пропил! У него ничего святого в душе не осталось! Как же так можно, а? Он знает, когда я получаю пенсию, и тут же заявляется со своей «подругой»... Если не даю деньги, то они учиняют скандал, вымогают, требуют. А однажды он...он избил меня, своего родного отца... Как после этого его называть сыном? Снова я ходил к участковому, теперь Алексей не показывается у меня. Но надолго ли? Не знаю... Замучился я так жить...
Василий Николаевич замолчал. Взгляд его карих глаз был горестен и задумчив. Некоторое время мы молчали, ибо слова были бессильны. И, прервав молчание, Василий Николаевич вновь заговорил:
- Спасибо Вам за внимание. Хоть выговорился, облегчил душу, а то я стал, совсем как немой в этих четырех стенах...
Мы вышли на улицу. В вечер¬нем воздухе ветер уносил палые листья. Как будто чьи-то слова, горестные, печальные. Всегда ли мы в сутолоке буден умеем слушать и понимать друг друга?..
Автор Луиза КИПЧАКБАЕВА