228 Долгожданное письмо Часть 3 21 10 1973

Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)

Книга-фотохроника: «Легендарный БПК-СКР «Свирепый» ДКБ ВМФ 1970-1974 гг.».

Глава 228. Балтийское море. ВМБ «Балтийск». БПК «Свирепый». Долгожданное письмо. Часть 3. 21.10.1973 г.


Фотоиллюстрация из второго тома ДМБовского альбома автора: Мама, папа и я на крыльце родительского дома в Суворове. Тревожное ожидание школьных друзей на мои проводы из отпуска на БПК «Свирепый». 03.07.1973 г.

Заново всё пережил и передумал. Всё ли так? Всё ли правильно?


В предыдущем:

Тополя, тополя все в пуху,
Потерял я любовь, но забыть не могу,
Потерял я любовь, видно это конец...
Кружит в небе пуховый венец.


Случай с «самострелом из-за несчастной любви» широко обсуждался среди моряков ВМБ «Балтийск» ДКБ ВМФ. Одни жалели погибшего матроса, клеймили ненавистью и позором автора письма, погубившего матроса, другие ругали погибшего, называя его «слюнтяем» и «бабой», были и более «крепкие» выражения и мнения…

Лично я не осуждал этого парня, но и не сочувствовал ему. Каждый выбирает то, что выбирает и каждый получает то, что выбирает…

Он выбрал такой исход из сложившейся ситуации, но ситуация-то вполне жизненная, простая, закономерная…

Не знаю, как правильно, но я, например, сильно переживая и тоскуя по моей первой школьной любви Вале Архиповой (скорее в воображении, чем наяву), а также по многим другим моим влюблённостям, как-то умом понимал, что главное сейчас – это служба на флоте.

Придёт время, обязательно придёт время, когда я встречу хорошего, доброго, понимающего «человечка», влюблюсь и постараюсь сделать так, чтобы и она влюбилась в меня, полюбила, и мы вместе будем счастливы.

Я в это верил и твёрдо знал, что так будет, потому что так должно быть «по закону». Я тогда, во время службы на флоте, ещё не знал и не понимал по какому «закону» всё это будет со мной, но уже твёрдо знал, чувствовал и ощущал, что «это будет».

Вот почему в разговорах, дискуссиях и спорах по поводу «самострела» я отвечал ребятам и друзьям, что «у нас ещё всё впереди» и «не надо делать трагедии из гормональных всплесков».

- Конечно, - говорил я горячо и убеждённо. – Это очень тяжело – получить письмо с сообщением, что тебя разлюбили, но это не смертельно! Если тебя разлюбили, значит, не любили, значит, тебе крупно повезло – не будешь мучиться безответной любовью…

Мои друзья-годки, которые были реально старше всех остальных матросов на корабле, соглашались со мной, говорили, что «на гражданке они выяснят – кто на самом деле ждал, любил и верил, а кто просто так, отписывался в письмах о «верной любви».

Молодые матросы большей частью отмалчивались, но все, как один, соглашались с тем, что стреляться из-за письма, из-за того, что девушка нашла себе подходящего для жизни мужа-мужика, - это «западло»…

Начальник РТС, капитан-лейтенант Константин Дмитриевич Васильев, однажды случайно ставший участником такого разговора и обмена мнениями между моряками о «самостреле», осторожно и культурно сказал, что «вероятно этот молодой человек был сверхчувствительным к любовным переживаниям». Все мы, матросы и старшины, кто готовился к построению на работы, согласились с ним и сошлись во мнении, что «этот страдалец был «психом»…

На этом обсуждение этого трагического случая в истории нашей базы закончилось, но не закончилось обсуждение темы «писем на флоте», какими они есть и какими они могут быть или должны быть…

Я даже хотел посвятить теме «письма на флоте» или «письма на военной службе» целое комсомольское собрание экипажа БПК «Свирепый», потому что после прихода с БС многие, очень многие получили сразу много писем и посылок, но были и такие матросы и старшины, которые не получили или даже не получали писем вообще.

Вот это действительно была трагедия…

Я тогда (1970-1974 гг.) и теперь считал и считаю, что самое мучительное в жизни – это неведение, то есть непонимание, отсутствие информации, вестей, знаний. Неизвестность пугает и мучит человека в любой ситуации, порождает страх, который от неизвестности становится великим, всеобъемлющим, трагическим.

Любой человек, который «сросся» с семьёй, с родителями, с другим человеком ощущениями, чувствами и памятью, в разлуке словно нитями или канатами связан с ними. Только эти незримые нити и канаты ощущений, чувств и памяти со временем перетираются, рвутся, замещаются другими связями, «нитями и канатами».

Письма, телеграммы, посылки и особенно телефонные переговоры с родными и близкими – это и есть те самые «нити и канаты», которые нас связывают друг с другом, поддерживают нашу дружбу, любовь, жизнь.

Вот почему дни, недели и месяцы без писем на флоте (на военной службе) кажутся вечностью, тянутся мучителшьно долго, нудно, тяжко.

Все, абсолютно все моряки (военнослужащие) ждут писем. Не все пишут письма, не все могут писать письма, но все обязательно ждут писем.

Причём именно писем, то есть листков бумаги с текстом, написанным знакомым почерком, вручную, от души, от сердца или от изощрённого ума. Эти листки можно: рассматривать, читать, нюхать, трогать руками, складывать, разворачивать, гладить, хранить в нагрудном кармане, доставать, прятать, терять и даже рвать…

Письма – это целый духовный мир, окно в мир, «машина времени» и путешествий по миру памяти. Письма – это свидетельство, документ, источник, первоисточник реальной истории. Письма – это книга жизни, твоей жизни…

Написавший и отправивший письмо адресату сразу же превращается в несчастного человека, потому что сразу начинает ждать ответного письма, ответной реакции, ответа на письмо и его сразу же начинает мучить мука неизвестности.

Вот почему слово-понятие «ждать» звучит, как приговор, как некая мучительная кара для тех, кто находится в человеческих отношениях.

Ожидание ответа на слово, на письмо, на сообщение всегда бессрочно… Домашние бытовые дела или работа-служба только ненадолго отвлекают от ожидания, но оно постоянно и долговечно, некоторые ждут всю жизнь, до конца…

Так я думал о значении писем в жизни моряков. Поэтому, разбирая почту, полученную в море на БС (боевой службе), видя, как читают письма моряки и как они их переживают, помня, как мы читали друг другу письма «с гражданки» в нашем отделении в 9-м флотском экипаже в Пионерское, я решил почитать ребятам в кубрике вечером выдержки из писем моей мамы и моих друзей…

Эффект оказался потрясающим!

16 октября 1973 года, помогая нашему почтальону Юре Казённову, (радиотелеграфист, дата призыва 16.11.1970 г.), я получил несколько мешков с газетами и журналами, а также две посылки и несколько писем от мамы и от моего школьного друга Славки Юницина. С 27 августа 1973 года экипаж БПК «Свирепый» не получал никаких писем и почты…

В кубрик я пришёл с одной из посылок. Пока ребята с нетерпением и любопытством вскрывали забитую мной опять крышку посылки (как будто открываем в первый раз), я читал им письмо мамы, которое мы «обнаружили» между пачками печенья, плитками шоколада, банок с вареньем и яблочным повидлом, пачками сигарет и рассыпными конфетами и яблочными сушками.

Все, кто был в кубрике, и кто пришёл к нам на запах яблочных сушек, осторожно и бережно, по одной или по нескольку штук брали сушки, конфеты, печенье, кусочки шоколада. Потом все расселись-разлеглись по койкам и с шутками-прибаутками, то нервно, то шутя, то грустно стали слушать «мамино письмо»…

- «Милый и дорогой золотой наш сыночек Сашенька, здравствуй!», – читал я первые строки «маминого письма» так, как будто только что в первый раз достал его из посылки.

- «Милый и золотой»! – нервно и насмешливо сразу же откликнулся один из матросов. – Какие нежности!

- Для матери любой сын самый золотой и любимый, - ответили ему сразу несколько голосов.

- «Очень перед тобой виновата, что давно тебе не писала», - продолжал я читать, дав себе слово не реагировать пока на любые замечания. – «Вся душа изболелась, что не смогла выслать посылочку ко времени вашего прихода из моря, а теперь вот с письмом задержалась, просто и оправдываться неудобно, но теперь буду писать тебе часто».

- А откуда твоя мама знает, когда мы с БС (боевой службы) вернёмся? – спросил один из матросов.

- Не знаю, - честно ответил я. – Чувствует, наверно…

- Матери всегда это чувствуют, - авторитетно сказал другой матрос. – Моя, например, всегда встречала меня на кухне, когда в полночь-за полночь возвращался с гулянки.

- Я своим написал, что мы уходим на полтора месяца в море, - сказал другой. – Так мать к этому времени мне письмо прислала. Вот оно, почитать?

- Потом, - сказали ему ребята. – Пусть сначала Суворов письмо дочитает. Читай, Саня…

- «Не обижайся и не сердись», - читал я мамино письмо и чувствовал, что читаю его, как в первый раз. – «Я постараюсь обо всём-всём тебе писать».

- «Каждую минутку мысли о тебе, ежеминутно мы с папой (да и Верочка тоже) мысленно с тобой. Хочется всем нам от всего чистого сердца пожелать хорошей вам погоды, спокойной службы и быстрейшего возвращения на родные берега. Силы вам всем, воли, здоровья от всех нас желаем, и быть весёлыми, не скучать, спокойно служить, а мы вас все ждём».

- Кто это – «Верочка»? – перебил меня один из матросов. – Кто такая? Колись, Суворов!

- Сестра, - коротко ответил я. – Старшая дочь дяди Саши и тёти Маруси, сестры моей мамы. Верочка со своим сыном Русланом гостит у моих родителей.

- «Начну, Сашочек, описывать издалека. Ты уехал 2-го июля (3 июля 1973 г.), а 7-го (июля) приехала Верочка, я о её приезде тебе писала. Верочка хорошо отдохнула, посвежела, и Русланчик (сынок Веры) посвежел, наверное, и поправились оба».

- «Была Вера на Центральном посёлке 3 дня, у Колиной мамы, они её провожали к нам, так что Ирина Ивановна со своей сестрой (из Москвы) были у нас в гостях (29 июля в воскресенье)».

- Моя мать тоже, - заявил один из матросов, - как начнёт рассказывать, так обязательно слово за словом перечислит всех вокург да около. Кто есть кто?

- Центральный посёлок, - стал пояснять я, - это шахтёрский посёлок рядом с нашим городом, через водохранилище. Ирина Ивановна – мать Коли, мужа Верочки, отец Русланчика.

- Ясно, - со вздохом ответил вопрошавший. – Жизнь…

- «Первого августа Вера уехала», - писала мама. – «Улетела из Тулы в Куйбышев. Дали Коле телеграмму, чтобы встречал её. Дали и мы, и свекровь, им гостинцев (фрукты, овощи, варенье). Вере связали красный костюм из нашей пряжи с фабрики. Вере очень понравился костюм, она довольна, а то у неё и тёплой кофточки не было».

- Вы что, овец держите? – спросил кто-то из сумрака коек второго яруса.

- Нет, - откликнулся я. – У нас в городе фабрика объёмной пряжи. Все цвета радуги и все виды и формы пряжи, а в ателье специальные машины, которые вяжут, что хочешь – костюмы, юбки, кофты, свитера, водолазки...

- «Сшила она себе в ателье платье белое из шерсти (она привозила материал из дома) модное с перелиной, и 2 платья сшила ей моя портниха, так что Вера осталась всем довольна».

- У вас что, своя портниха? – спросил опять тот же глухой голос с верхней койки. – Вы что, богатые?

- Нет, - ответил я спокойно и твёрдо. – Это так все женщины говорят – «моя портниха». Это просто наша соседка по улице на дому шьёт, перешивает, перелицовывает. Он для всех желающих «портниха».

- Ты не отвлекайся, читай давай, - нетерпеливо перебили меня ребята и по второму разу запустили свои руки в мамину посылку…

- «Писем, правда, ещё от неё нет, но у неё сейчас большие дела предстоят», - писала мама, – «уволиться из общеобразовательной школы, устроиться в детские ясли музыкальным работником с тем условием, что Руслана возьмут в ясли, а то у них платят 40 рублей и гулять она с Русланом не ходит, так что им очень хочется Руслана устроить в ясли».

- Да с яслями всегда проблема, - сказал одни из матросов. – Мои тоже мучаются, никак не могут пристроить.

- У тебя что, дети есть!? – со смехом начали реагировать моряки. – Сколько? Ты что, многодетный папаша?

- Дураки! – отвечал им смущённый матрос. – Это ребёнок моей старшей сестры!

Мы немного поговорили о трудностях наших мам и сестёр с маленькими детьми, а потом от меня потребовали, чтобы я продолжал читать письмо моей мамы…

- «Ну, вот вроде и всё о Вере, очень рада она, что поступила в институт, уже выражается: «А у нас в институте» и т.д.».

- «Папа приехал из дом отдыха («Ока» в Алексине) отдохнувшим, загоревшим, ну, он тебе писал. Занялся огородными делами, продал ягоду, собирал её почти сам папа, Вера с Русланом целый день занята, а я на работе, да ещё погода была дождливая, холодная, так что всё усложнилось, с трудом, но всю ягоду сняли, часть приготовили себе, часть продали, теперь падают яблоки, поспевают мелкие груши, вот у папы задача реализовать груши и поехать на 3-4 дня к Юре».

- У вас сад большой? – спросили ребята, и я рассказал им какой у нас сад и огород, что в них растёт и как мой папа «реализовывает» клубнику, вишню, малину, смородину, крыжовник, огурцы, помидоры, яблоки и груши.

Ребята уважительно слушали, комментировали, а потом сами начали рассказывать-хвастаться, что у них растёт и реализовывается с их огородов и садов. Разговор получился настолько весёлым, что к нам в кубрик набилось ещё больше народу и от моей «маминой посылки» почти ничего не осталось…

Когда веселье и говор поутих, я спросил ребят, можно ли прочитать концовку письма. Они ничего не ответили. Всё уже немного приуныли после бурного веселья и шуток. Тогда я прочитал им последние слова «маминого письа»…

- «Сашочек! Дорогой и золотой. Развить мысль пока нет времени, спешу на работу, опущу это письмо и буду писать обо всём, что не написала в следующем письме. Душа болит, вдруг к вам пойдёт кораблик, а тебе не будет письма, так вот переживаю, а писать вовремя не соберусь, прямо злюсь на себя за это. Не волнуйся о нас, о Юре, все здоровы, так что береги себя, будь спокойным. Желаем ещё раз всего самого хорошего. Целуем крепко-крепко, твои Мама и Папа (папа поехал на базар, сегодня четверг 9 августа 1973 года)».

Ребята молчали…

- Да, - наконец кто-то с верхней койки подал голос. – Будто дома побывал…