Третье состояние войны

Лето. Уже два месяца невыносимая жара, воздух раскалён, дышать нечем, спать без кондиционера невозможно. Тело жаждет охладиться, даже, наверное, замерзнуть немного, хочется приложить ко лбу холодную бутылку и засунуть ноги в ведро со льдом. А когда зима, хочется тепла. Возникает желание прижаться к тёплой батарее отопления и обложиться подушками. Когда сырость, хочется, чтобы было сухо, а когда длительная засуха, хочется, чтобы прошли освежающие дожди. Разум мой начинает мироточить мыслями, только когда тело попадает в пограничные состояния внешней среды. Мысли писателя это электронный конденсат в виде «капелек» слов, остающийся на мониторе компьютера, от соприкосновения горячей души и холодного рассудка.

К своему генеральному я всегда обращаюсь на «Вы». Это естественно. У меня заработная плата 30 000 рублей, а у босса 150 000. Кто из нас «ты», а кто «вы»? Понятно же. А почему мы к Богу обращаемся на «ты»? «Помилуй, Господи, меня, грешного». Что за фамильярность такая? К начальнику, значит, на «вы», а к Богу на «ты». Кто есть Бог? Бог есть Творец. А кто есть я? Я - тварь, в смысле – создание. А кто мой начальник? Он тоже тварь, в смысле - существо из триллера. То есть тварь к твари обращается на «вы», а тварь к Богу – на «ты». Данное противоречие довольно широко освещено, но в том-то и дело, что «широко». Все объяснения либо формальны, либо непонятны, либо поверхностны. Глубины нет. Попробую объяснить и я, как смогу.

Обращение «вы» сразу ставит человека на определенное расстояние. Отношения директора со мной ясны: я - начальник, ты - дурак. А какие отношения у меня с Богом? Бог создатель всего видимого и невидимого мира, он знает всё, он бессмертен, не тленен, бесстрастен. У Бога нет начальника, к Нему не приходит налоговый инспектор, Ему не нужно бриться каждый день, искать свои носки, ругаться с тёщей, прятать деньги от жены и ругать дочку. От меня же в этом мире все чего-то хотят, каждая тварь норовит меня обмануть, всем вокруг - от нищего, до премьер-министра, интересно - не завалялся ли у меня в кармане лишний рубль, все очень обеспокоены нормальный ли у меня стул, не объедаюсь ли я, все ли в порядке с нервами, а чтобы не забывал, реклама заботливо напоминает мне об этом каждые пять минут через все известные каналы подачи информации. А что я? А я живу, как могу, ни в чём не будучи уверен. Я, даже, не уверен в самом главном. Я не уверен, что Бог есть. Апостолы Его видели. А я не видел, я всё знаю со слов. Моя вера основана на анализе сведений, полученных из прошлого. Единственное в чем я уверен, так это в том, что я умру. Между Богом и мною - моя жизнь. Я - неуверенный, дрожащий, слепой, глухой и нищий заплачУ  Богу самым дорогим, что у меня есть - моей жизнью, а Бог – Вседержитель, заплатит мне своей Любовью. Разве Любовь Творца не стоит смерти уверовавшей твари? Разве это не равноценный обмен? Моя слабая  вера на земле дорого стоит, возможно дороже, чем вся мощь Архангелов на Небесах. И Бог это знает. Может быть, поэтому  мы  на «ты»?

Но есть и другое объяснение. Мир, как состояние без конфликта, однообразен. Когда мир, то хочется либо тепла, либо прохлады, либо дождя, либо солнца. А война это очень сложная структура. Внутри неё есть состояние тыла, это когда люди пишут приказы, мечтают о званиях, интригуют, выполняют инструкции, ходят строем в баню, смеются, читают уставы, непринужденно разговаривают. Эти люди хотят одного. Они хотят мира.

Есть состояние боя, когда мысли о мире уходят, а в голове только два желания – убивать и выжить. Души в это время у тебя нет. Она испаряется от соприкосновения с ненавистью, превратившись в ненужный, абстрактный атавизм. Радость после боя, это вовсе не радость оставшейся в теле духовной сущности, это эйфория твоего рассудка, освободившегося, наконец, от вериги под названием «страх Божий». И лишь через несколько дней, как избитая пьяным мужем жена, в  виде кровавого конденсата, душа возвращается обратно.

Я попал на войну совсем молодым офицером. В подразделении  у меня был прапорщик с интересной, запоминающейся, необычной, а для армии того времени - парадоксальной фамилией, я сначала подумал, что это прозвище. Я пресёк его попытки   совершенно бесцеремонно обращаться ко мне на «ты». Как тогда казалось, это подрывало мой авторитет командира. В течение года быстро прошел первое  и второе состояния  и думал что это всё. Но, оказывается, есть ещё третье состояние войны. Это состояние после боя, когда чудом остался жив. Неожиданно наступает ступор и возникает непреодолимое желание пустить себе пулю в лоб.  Кажется, вдруг, что Бог совершил непоправимую ошибку, оставив тебе жизнь, и хочется, некоторым образом, исправить этот недочёт Творца. Об этом состоянии говорить не принято, не патриотичное оно, неправильное, не вписывается в героическую летопись побед и свершений.

Однажды, во время засады, наша группа  сама попала в капкан. Был трудный бой, а потом, вдвоем с прапорщиком, с тремя патронами в моём пистолете и двумя в его, мы долго шли по горам, и мне не хотелось уже ничего – ни тепла, ни холода, ни мира, ни пищи, ни воды. Я забыл о любви матери и любимой девушке. О партии, правительстве и долге перед Родиной я тоже забыл, а о любви Бога я тогда вообще не знал. Я думал: «Как хорошо быть скалой. На тебя никто ни охотится, и ты никого не убиваешь. Ты такая огромная, больше всех, все вынуждены обходить твои склоны, но до тебя никому нет дела. Как хорошо быть скалой». И мне захотелось умереть среди этой каменной пустыни с воющими шакалами и бесконечными осыпями булыжников, превратиться в гранитный утёс и быть огромным, независимым и не нужным в этом мире. Но мой спутник сделать этого не дал, отобрал пистолет и сказал, что сам пристрелит сначала  меня, а потом себя, если нас настигнут. И я очень захотел, чтобы нас, наконец, догнали, окружили и чтобы  прапорщик, не дай Бог,  не промахнулся. Сначала в меня. Но мы вышли к своим.

Я не спрашивал о том, нажал бы он на спуск или нет, потому что был уверен – нажал бы. С тех пор мы были на «ты».

Вот так и Бог. Он незримо, осторожно, но настойчиво направляет нас по единственно правильной дороге в Своё Царство, а когда уже нет никаких средств перебороть греховную волю человека, или враги окружили со всех сторон и готовят западню Ада, ангел смерти нажимает на «спуск».

Чем же моя версия  лучше и глубже  других? Тем, что я задался вопросом об отношении человека и Бога, а рассказал банальную историю забытой войны?

Может быть и не глубже, и не лучше. Если бы не фамилия моего товарища.

Через неделю мы снова уходили в горы и, в конце приказа, я привычно произнёс: «Замыкающий – прапорщик Отченаш».