Улетай поскорей наш ласковый Миша!

    УЛЕТАЙ ПОСКОРЕЙ  НАШ ЛАСКОВЫЙ МИША!

    Олимпийская лихорадка 1980-го застала меня в солнечной Абхазии в поселке Гантиади, где мы с мамой и младшей сестрой отдыхали.
    Мне было четырнадцать лет и почти восемь месяцев от роду, я перешел в восьмой класс и уже окончил художественную школу. Я рисовал, выпивал, курил, хулиганил, путешествовал, в общем, вел вполне богемный образ жизни.
     Мы снимали комнату в большом доме у одной гостеприимной армянской семьи. Кроме нас в большом армянском доме и в летнем домике в саду снимали комнаты и другие отдыхающие. Хозяева были людьми гостеприимными, они позволяли нам, постояльцам, собирать в саду упавшие с деревьев фрукты, по вечерам играли с нами в карты в обвитой виноградной лозой беседке и иногда угощали взрослых постояльцев собственным вином и чачей.
      Глава семейства, дядя Рубен, трудился на совхозной табачной плантации неподалеку. Застукав меня курящим в глубине сада, он, заядлый курильщик, спросил, видел ли я как растет табак, я ответил нет, и он взял меня экскурсию на свою плантацию.
       Кусты табака тянулись длинными стройными рядами, казалось, до самых гор. Под навесами сушились пигментированные, золотисто-коричневые листья ароматного табака. Дядя Рубен спросил, какие сигареты я курю.  Курю что придется, ответил я, но предпочитаю болгарские, потому как советские полное дерьмо. Дядя Рубен улыбнулся и сказал, это потому, что я не пробовал настоящий абхазский табак. А еще  сказал, что кроме как в Абхазии, в субтропиках, на территории СССР настоящий табак больше не растет. Действительно, местные сигареты имели  довольно приятный вкус и аромат. Словно выдавая страшную тайну, дядя Рубен поведал,  что лучшие сигареты – американские, а лучший табак – виргинский, и в Абхазии выращивают именно виргинский табак. Я верил дяде Рубену. В подтверждение своих слов дядя Рубен выбрал со знанием дела высушенный лист табака и свернул две импровизированные сигариллы. Смакуя ароматный дым,  мы делились впечатлениями, словно джентльмены в сигарном клубе.
 
     В самый разгар Олимпиады приехала на отдых одна московская семья. Для нее были приготовлены  две отдельные комнаты. Московская семья состояла из трех человек: муж с женой - люди пенсионного возраста лет шестидесяти с небольшим, и их младший сын - десятиклассник Алик.  Отец Алика, фронтовик, до пенсии трудился по партийной линии, с дядей Рубеном его связывала давняя дружба, они приезжали сюда каждое лето.
       Что, надоело слушать прелюдию «из жизни отдыхающих»?! Именно они, москвичи, привнесли  смятение в наши души, в души простых людей из уголков и весей Великой Советской Империи.
      Папа Алика, мужчина веселый, но консервативный, любил рассказывать фронтовые байки, а на вопросы провинциалов об Олимпиаде отвечал уклончиво.
      Думаете, провинциалов интересовал бойкот Олимпиады западными странами после ввода советских войск в Афганистан? Думаете, они  интересовались спортивными достижениями и олимпийскими объектами? Нет же, провинциалов интересовало только одно – Олимпийское Снабжение Москвы!
      Мама Алика, бывало, пыталась что-то сказать, но муж всякий раз ее прерывал, даже с укоризной. Папа Алика, чувствовалось, испытывал своего рода неловкость, он как бы извинялся за всю касту москвичей, за и без того щедрое московское снабжение.
      Информации об олимпийском снабжении Москвы в советских СМИ не было никакой. Все было покрыто флером секретности и тайны. Даже билеты на поезда дальнего следования до Москвы на дни проведения Олимпиады не продавались.
     Зато Алик заливался соловьем. Он был юношей продвинутым, носил довольно длинные волосы, увлекался рок-музыкой  и курил сигареты Marlboro.   В пику родителям  Алик рассказывал провинциалам во всех  подробностях об                олимпийском изобилии.  Рассказывал об американских сигаретах, продававшихся в каждом киоске «Союзпечать», о финском сервелате, греческих оливках, французских сырах, винах и коньяках, шотландских виски, голландском пиве и сыре, об импортных джинсах и батниках, комбинезонах и сапогах, кроссовках и куртках на прилавках московских магазинов.  Люди с трудом верили его рассказам, и я тоже. Алик рассказывал об этом слегка  небрежно, словно с рождения пресытившийся, с присущим москвичам снобизмом. Когда я спросил, что такое «фанта», Алик посмотрел на меня уничижительно, но вспомнив, что я с Алтая, одернул себя, и попытался рассказать про диковинный напиток. Это походило на анекдот, где оленевод,  вернувшись в стойбище из Москвы, рассказывал про апельсин. Я слушал Алика разинув рот, как нанайский мальчик.  Мы с Аликом скорешились.
      Впервые затянувшись штатовской сигаретой Marlboro, я испытал двоякое чувство. Вначале была эйфория. Пуская кольца, я вспомнил слова дяди Рубена о виргинском табаке. Затем эйфория омрачилась мыслью черной словно метастазы на легких курильщика – болгарские сигареты тоже  говно. 
       По дороге на пляж мы с Аликом отставали от родителей, покупали по стакану домашнего виноградного вина по двадцать копеек у бабушки в черном, торговавшей вином у ворот своего дома.  С  наслаждением выпивали вино, закуривали Marlboro  и веселые и радостные мчались в объятия ласкового моря. Алик день за днем развращал меня Москвой. И я уже не хотел - я рвался в Москву.

     Надо верить в чудеса. Когда разговоры о Москве достигли критической отметки, наша мама, добрая фея, призналась - на обратном пути мы поедем в Барнаул - через Москву, и становимся там на три дня у маминой подруги юности! Оказывается, мама купила билеты заранее, она хотела сделать нам сюрприз! Это был сюрприз так сюрприз! Спасибо, дорогая мамочка! Позже я мамочку отблагодарил - показал ей Париж, и еще много чего.
       В ту пору Париж для меня не существовал.  Он, конечно, существовал, эфемерный такой, где-то там, в потустороннем мире, а в посюстороннем для меня существовал только один Великий город – МОСКВА.  Я бредил Москвой.

     И вот мы уже мчимся под убаюкивающий стук колес скорого поезда в Москву.

     О величие Города нам напомнили, когда часа за полтора до прибытия по всему поезду стали разноситься из динамиков бравурные марши … и закрыли все туалеты. Напившись лимонада, я долго терпел, скрючившись, а когда стало совсем невмоготу  я, сгорая от стыда, мочился в щель в тамбуре-сцепке между вагонами. Мне больше не довелось видеть, чтобы прибытие хоть в один город мира было обставлено с такой помпой. Третий Рим, не иначе. Подобный трепет люди испытывали, наверно, подъезжая к столице Римской Империи. Ослепленные блеском величия AETERNA URBS, люди покорялись ему сразу и навсегда. 

    Мы прибыли в столицу Великой Советской Империи ровно через день, как наш ласковый Миша, наконец-то, улетел. 
     Тут же на вокзале мы встали в длинную очередь за манящей Fanta. Пока стояли, я отпросился в туалет, а сам рванул прямиком в киоск «Союзпечать» покупать заветные Malboro. Но сигареты мне не продали, сославшись на слишком юный возраст, и мне пришлось попросить какого-то  моряка.  Я выкурил сразу две сигареты.  Фанты я выпил три стакана. Сделав первый глоток, осознал – буратино с тархуном - говно.

     Величие Столицы поражало: огромные красивые дома, реки чистых помытых автомобилей, красиво одетая публика, повсюду мелькали фирменные джинсы, батники,  кроссовки, а метро, метро – в музей ходить не надо!
 
    Не знаю, какую цель преследовала мама, но, оставив сумки в камере хранения вокзала, она повела нас с сестренкой в Мавзолей.

    Красная площадь. Фараонско-пирамидальный Мавзолей. Я видел его множество раз по телевизору и на картинках, но в живую он меня поразил.
    Двухчасовое стояние в очереди на солнцепеке.  Неосознанное чувство тревоги вызвал холодный полумрак пирамиды. После первого взгляда на нетленное божество, меня обуял животный страх, мне хотелось бежать оттуда, а десятилетняя сестренка и вовсе расплакалась. Я слышал, что глубоко верующие люди испытывают в местах культа религиозный трепет, а язычники животный страх. Мы были язычниками. В дальнейшем я побывал в культовых местах разных религий, но никогда больше не испытал подобного страха и трепета.

     Построив Мавзолей, идеологи сотворили чудо. Не экскурсии же водить он был создан. Это был настоящий языческий храм. Беда русских в том, а может наоборот, но за что бы они не брались, они никогда не доделывают до конца. Если бы каждого советского ребенка в десятилетнем возрасте в обязательном порядке привозили в Москву и приводили в Мавзолей, то история нашей страны сложилась бы по-другому.

      Мама пожалела, что привела нас сюда. Чтобы успокоить перепуганных детей, она отвела нас в ГУМ.
 
      Алик не обманывал! Мы метались по отделам, покупали импортные платья и колготки, сумки и рубашки, бюстгальтеры и джинсы, французские духи и дезодоранты, кроссовки и куртки для себя и маминых знакомых, надававших заказы, и пили, пили Фанту! Где-то совсем рядом за кремлевской стеной были Царь – пушка и Царь-колокол, а у нас был - Царь-шопинг!
 
     Купец Елисеев, полагаю, до конца не осознавал,  какая славная судьба предначертана его детищу. Гиляровский очень красочно описал день открытия Елисеевского гастронома. Но, ни Елисеев, ни Гиляровский не предполагали, что Гастроном №1 будет поражать своим блеском и изобилием поколение за поколением, и станет наряду с Мавзолеем и ГУМом одной из ипостасей нашей советской  языческой троицы.
       Такое изобилие, вернее, малую его толику, я видел лишь однажды - в день открытия  нового гастронома рядом с нашим домом. Тогда на один день, а точнее на несколько часов, был выброшен на прилавки разный дефицит. Я помню ту дикую очередь, тянувшуюся с улицы и дежурившего у входа милиционера. К обеду весь дефицит  был раскуплен, мне даже конфет не досталось, и карета обратно превратилась в тыкву. 
      У нас не хватало рук, чтобы таскать покупки, но мы все покупали и покупали. Лопали финский сервелат, швейцарский сыр, какие-то диковинные джемы и конфеты, и запивали все это чудодейственной Fanta. Я покуривал Marlboro и ментоловый Salem и абсолютно не понимал людей, оплакивавших  улетевшего олимпийского медведя. Улетел, и хрен с ним, а то раскупили бы весь дефицит, как в нашем гастрономе! 

      В связи с нынешней, тоже довольно скандальной Олимпиадой, всплыло имя одного чиновника - бывшего первого заместителя председателя оргкомитета Игр ХХII Олимпиады 1980 года в Москве. Этот чиновник до сих пор подвизается на синекуре в МОК. Этот неутомимый труженик на ниве спорта – Виталий Георгиевич Смирнов. Виталий Георгиевич, не Вы ли случайно были ответственным за Олимпийское Снабжение Москвы в 1980-м?! А то я до сих пор голову ломаю, кому спасибо сказать за те Marlboro and Fanta! Если это были Вы, то огромное Вам спасибо! Но, тогда Вы же и повинны в растлении советских людей. Marlboro, Winston and Salem  докатились тогда даже до Сибири, столько вы их закупили, и продолжили развращать молодежь в маленьких  глухих сибирских городках! Здоровья Вам!