Абрам Хериш попадает в лагерь

АБРАМ ХЕРИШ ПОПАДАЕТ В ЛАГЕРЬ

Посвящаю Дудю


Мой сосед - старый пердимонокль Абрам Хериш. Я живу в гражданском браке с его внучкой. То, что он не в себе, это видно издалека - на голове у него старое рваное одеяло с торчащими в разные стороны вырванными кусками ваты, а очки с толстыми стеклами сидят на самом конце носа. Но не падают, так как они на резинке, завязанной на затылке.

Старику не нравится, что мы живем в гражданском браке и он все время меня цепляет, чтобы вывести из себя, заставить психануть и съехать из его огромной квартиры, которая стала коммуналкой после прихода в Ригу Красной Армии сто лет назад, он считает, что это было вчера вечером, так как в голове у него каша.

Увидев меня первый раз, он с удивлением спросил свою внучку:

- Что-то он не ошень похож на еврея.

- А почему он должен быть похож на еврея, если он русский? - легкомысленно ответила его внучка, моя подружка. Мы решили пожениться, поэтому моя подружка отвечала смело и твёрдо. И по этой же причине я остался у неё ночевать. Было поздно и транспорт в Юрмалу, где я жил, уже не шёл. Дед тогда проглотил внучкино нахальство, но заимел на меня зуб. Цыкнул им и, обдав нас запахом чеснока, скрылся в своём бункере.

Это была наша вторая встреча.

- Ви не сошли с ума?

- Не понял!

- А что тут не понял! Вчера поздно ночью ви так громко шарахнули
дверями туалета, что я чуть не вылетел в окошко! Ви что, не могёте тихохонько приложить дверь, чтобы не будить спящих человеков? Ви же не один тут живёте!

Точно не один! В одной комнате - бывшая жена Абрама Хериша тётя Дора, которая малюет картины и выносит их в общий коридор, где о них постоянно спотыкаются и падают ее внуки - Срулик, Миша и Иветочка. В комнате тетя Дора картины не держит, у нее аллергия на краски - так она это объясняет. В другой комнате - дядя и тётя моей подружки, которые как два кролика занимаются сексом без устали. В третьей их детки - та самая троица, от которой столько шума и грохота, словно это не дети, а какая-то джаз банда. Или просто банда. Ну и мы с моей подружкой, не считая, как говорится, Абрама Хериша. Такая вот дружная коммунальная квартира из родичей, которые пребывают в каком-то броуновском движении с утра до ночи. Шум, гам, хлопанье дверей, грохот посуды, рёв музыки. И я хлопнул дверью сортира раз в жизни!

- Больше не буду, - отвечаю старику, легкомысленно полагая, что на этом разговору конец. Но человек в одеяле вдруг преграждает мне дорогу.

- Так дело не пойдёт! - лает он. - Я ещё не всё сказал!   

- А как оно пойдет? - говорю через плечо, направляясь к дверям своей комнаты, которая находится в дальнем углу коммуналки Абрама Хериша. - В суд на меня подадите, что ли?

- И в суд подадим, не волнуйтесь!

- Вам скандалить не с кем?

- Не надо делать вид, что вы не понимаете, чего я вам говорю!

- Вот, старый фрайер!

Сорвалось с языка неожиданное словцо. И вдруг разговор обрел новые очертания!
 
- Кто фрайер? Я - фрайер?

- Извините, - говорю, - Абрам Хериш, сорвалось!

- Ви, гляжу, по фене ботаете? - у старика заблестели глаза, как у кота, увидевшего сметану. К чему бы это? - Может, ви и на блатном языке говОрите?

- А как же! - отвечаю. - С утра до вечера. А вы нет, что ли?

- Я-то? Я-то говорю, а вот ви - не уверен.

- Да ладно!

- Вот вам «и да ладно»!

Дальше - сумасшедший дом на выезде. Он сбрасывает с головы на плечи старое одеяло, превращаясь из раввина в трибуна и выпятив грудь, начинает громко декламировать, слегка шамкая и не выговаривая некоторые буквы.
 

- Ты врезал дубаря, ты сквозанул с концами
Туда, где никому не надо ксив.
В одну хаверу вместе с фрайерами
У Господа прощенья закосив.
Ведь всю дорогу с почерка горя
Нигде не раскололся ты ни разу
Мы за тебя всегда держали мазу,
Так что ж ты оторвался втихаря?

- Не понял, - говорю я. - Какого втихаря?

- И ты кемаришь, ты теперь в законе,
Разбейте понт, идет последний шмон.
Бочата сдрючим. Но никто не тронет
На рыжей паутине чертогон.

- Чертогон? Чушь какая-то!

- Сами вы – чушь! Так и скажите, что ничего не понЯли.

- Ну и не понЯл. И что тут нормальный человек поймет? «Врезал дубаря», «сквозанул с концами», «в одну хаверу»? Бред какой-то сивой кобылы. Это же просто нечеловеческий язык.

- Наивный шеловек! «Нечеловеческий»! Это вы - нечеловеческий! Да от этих строк, между прочим, рыдал весь уголовный Джезказган.

- Откуда вы знаете?

- Так я сам там рыдал!

- Так вы что, в тюрьме сидели?

Абрам Хериш выгибает гордо впалую грудь.

- Какой ви глупый дурак! Абрам Хериш в тюрьме не сидел никогда! Абрам Хериш сидел у лахере! Он парился на нарах. У него был свой номерок. Вот тут на его груди, на спине и вот тут на бедре, где яйца, на его штанах. Его номер был ТЖЖ 557. Разбудите Абрама Хериша среди ночи, он вскочит и отрапортует: «Заключенный номер ТЖЖ 557»! Это как шизофрения у моей жены Доры…  Номер заменил Абраму Херишу все на свете – женщин, имя, фамилие и все остальное… Еще он номер счетчика помнит: 289556, - сколько лет читал он эти цифирки, чуть не свихнулся окончательно!..

- Вам рисовали номера на одежде?

- На одежде! Сразу видно, дурак-интеллигент! Там не было одежды. Там были робы. Номера нам не просто рисовали на этих сраных робах. В тех местах, где они полагались, нам вырезали в материи большие неопрятные дырки… И уже туда вшивались номера, намалеванные краской на кусок брезента… Краску стереть было нельзя ничем, только содрать кирпичом… Если ты ударился в побег, ты, ясное дело, хочешь замаскироваться. И первое, что тебе приходит в голову – вырвать эти чертовы номера!.. Но этот номер у тебя не пройдет, дураков нет, потому что тогда надо рвать по кускам весь ватник. И штаны на колене, где тоже был вырез. А люди, когда видит, что идет дырявый человек, они все понимают и бегут в гэпэу доносить на бедолагу…

- …За что же вы сидели?

- За что сидел Абрам Хериш? Спросите у дурака-прокурора!.. За штапель, шевиот, шифон! За коммерцию и за галантирийный магазин! Когда пришли ваши красные армейцы, я пошел к большому начальнику города Рига, который оказался вообще круглый дурак и говорю: «Господин-товарищ большой начальник! За что ты разорил бедного Абрама? 10 тысяч латов коту под хвост!». Он не любил много говорить. Он сказал только очень громко: «Во-он пошла, еврейская морда!», отчего дедушка Абрам чуть не написал в штаны от страха. Но он все-таки взял себя в руки и предложил большому начальнику сделку: «Мы не делаем из этой истории скандал, я согласен на компенсацию в виде покупки вами остального товара оптом».

- Компенсировали?

- Ха! Этот большой человек мне сказал: сколько ты, жид, потерял? Ах, 100 тысяч латов? И хочешь компенсации? У тебя есть два варианта компенсации... Или 100 тысяч плетей по твоей жидовской жопе... Я спросил: а какой второй вариант? Он говорит: 10 тысяч раз тебя окунут башкой в реку Даугаву. Какой вариант предпочтешь? Я подумал, подумал и услышал внутренний голос: Абрам Хериш, это те же раки, только в другом кульке. Те же яйцы только в профил. Бери ноги в руки и дуй домой. Аминь, сказал Абрам Хериш и побежал из кабинета с быстротой молнии. А завтра его догнало гэпэу и пригласило к себе на 25 лет.

- На 25 лет?

- На 25 лет! А вы думали, что минут? Времени у Абрама Хериша было много, поэтому он выучил много-много разных стихов.

- У вас были книги?

- Книхи? В каких книгах ви бы нашли такие стихи?

Вертухаи идут, звон цепей раздается.
По команде: «На шмон!» предъяви барахло.
И законы не хая, ты нагнись до земли,
Чтобы в жопу могли заглянуть вертухаи!

- Елки-палки! Это надо записать! Чьи стихи, есть автор?

Абрам Хериш пожал плечами:

- Может быть, дурака Киршона.

- Какого Киршона?

- О, вы не знаете Киршона! Так ви вообще ничего не знаете! Киршон!.. Мы были с ним в Джезказгане. Это такой красавец с черными блестящими волосами! Он был такой очень упрямый человек. Он нам говорил: все время что-то вспоминайте или сойдете с ума думать только про кусок мяса!.. Стихи учите новые, старые вспоминайте, шевелите мозгами, говорил он и мы шевелили, как миленькие и многое вспоминали… Поэтому в моей голове тома стихов!.. В пятьдесят четвертом году мой друг Киршон смог-таки обнять свою Лялечку.

- Кого-о?

- Лялечку! Целых два года спустя после того, как ее увидел, вы можете такое себе представить?
 
Какой Киршон, какие Лялечки в лагерях?

- Ну, вы что! Киршон был журналист с Москвы. И он был поэт! И он читал нам стихи. Он-то и влюбился в женщину из соседнего с нами барака, который был за забором. Красивая женщина с красивым бюстом и железным задом! Ее звали Ляля, и ее домогался в сексуальном плане начальник лагеря Фридман, похотливая еврейская свинья. Тьфу! Но она ему сказала: Фридман, убери руки с моих грудей и жопы, от тебя пахнет трупами!..

- Начальнику лагеря?

- А кому еще? Не мне же?

- И что?

- Она сказала: ты можешь, мерзкая скотина, взять меня силой, но добровольно я тебе не дам никогда, даже не думай! И он ее прогнал на мороз! Девочка чуть не отморозила свои придатки!.. А потом ее увидел Киршон. Это был очень высокий блондин с голубыми глазами.
 
- Только что вы говорили, что у него были черные волосы?

Старик разозлился:

– Какая вам разница - чёрные, белые? Ви не базаре лошадь продаете! Он часами сидел за высоким забором с колючей проволокой и не мог до неё дотянуться, как бы он не хотел.

- Кто куда дотянуться?

- Какой вы глупый человек! Киршон не мог ее обнять, хотя очень хотел! Но Киршон был глазастый человек, он был вот в таких очках как колесо велисапеда! И она не была слепая. Он ее увидел, когда она шла в колонне по четыре на работы… Или по пять? Счас скажу, ага, вторая в первом ряде слева!.. И Киршон в нее влюбился, и она полюбила Киршона. Многие из нас так влюблялись издалека, а потом по ночам тяжело вздыхали под рваными фуфайками… Она была дикторша с московского радио, очень красивая и очень сексуально привлекательная женщина с такой большой горячей жопой. И он написал ей такие вот строчки:

И когда ты проходишь с колонною
Знаю я, что дано только мне.
Узнавать тебя, львицу салонную
С номерами на нервной спине!

Так он написал. Лялечка почитала стихи этого дурака Киршона и в него влюбилась…

- Почему «дурака»?

- Да потому что только дуракам так везет! Абрам Хериш был тоже влюблен в Лялечку. Но он стихов не писал, он только шил и обшивал весь лагер, и она его не полюбила. Потому что она любила все оригинальное…

- А что потом было?

- Потом она ушла еще к одному. Тот тоже был оригинальный человек, композитор.

- Нет, я про вас.

- Ах, не спрашивайте! Потом началось такое, что всемирный потоп против этого просто мелкая лужа.

- А все-таки?

- Потом лагерь восстал, и мы выкинули за ворота всех, кто нас охранял, всех этих вертухуёв. Этих овчарок в человеческом облике! Дали им под жирный зад и прогнали за ворота. Как-то вдруг все так быстро вспыхнуло в момент! Было тихо, как на кладбИще, а потом пошло-поехало, побежало вприпрыжку. Как есть в поговорке: русские медленно запрягают, да быстро ездют!.. Ну, точь-в-точь моя Дора в тридцать лет! То, бывает, неделями не хочет, то вдруг: р-раз и загорится: Абрам, скотина, снимай скорей свои портки, заголяй на мине юбку, вынимай свой меч из ножен, ибо я изнемохаю!... Сейчас уже не то… Сейчас только рисует, рисует, рисует часами, как умалишенная…

- Так вы ж в разводе!

- Вот именно!.. Короче, устроили мы там кипеш и целых 40 дней жил наш лагерь Кенгир совсем без советской власти... И мой друг Киршон смог, наконец, взять свою Лялечку. Спустя два года переглядываний и перемигиваний! И мы все ему позавидовали. Да еще как позавидовали! С треском!

- В смысле?

- Тысяча мужчин навалилась и с треском сломали забор в женскую зону. Теперь почти у всех появились жены… Но Лялечка была такая одна и Абрам Хериш мог только облизываться, как кот на сметану, глядя, как она качает своей задней частью, когда проходит мимо... Когда все успокоились, мы все сели писать послание в Москву.

- Чего писать?

- Послание! В Центральный комитет этой вашей партии КПСС. Мы написали им так: взываем вас к справедливости! Сталин дал дуба, изверг Берия расстрелян, а мы все хлебаем и хлебаем баланду и вкруг нас одна колючая проволока!.. Требуем приезда комиссии, хотим высказать ей свои желания…

- Приехали?

- Держите карманы шире!.. День ждем, два ждем, неделю – нет комиссии… Потом загудела машина марки «хорьх», на ней приехали два полковника из гулага, стали нас стыдить в две глотки: вы же советские люди, хоть и враги народа! Разойдитесь по баракам, пустите назад охрану. Тогда вам ничего не будет… Ну да, кто бы так сделал, какой дурак!.. Переговоры мы вели за длинным столом, который был составлен из многих других столов, а Лялечка накрывала его простынями, стоя ко мне задом… Ой, зачем вы распаляете мои воспоминания!.. В банки с водой она ставила красные тюльпаны такими своими нежными ручками… Ах, какая была женщина!.. Как сейчас помню – кроваво-красные тюльпаны… И мы вели переговоры. Те говорят: сдавайтесь, дураки, вас убьют!

- А вы?

- А ми им: да хоть убейте, свобода дороже! Не желаем жить на коленях, хотим умереть стоя. Даешь комиссию! У нас командовал бывший полковник Кузнецов Капитон Иванович. Он был чуть ли не комендантом Берлина, а попал к нам сюда за трех пьяных танкистов, которые укатили к американцам в их зону. Нарочно или из-за водки, кто их теперь разберет, а Кузнецова – в лагер! Он-то и сделал все, как надо, он ввел человеческое неповиновение в правильное русло. Людей там было много разных, просто Ноев ковчег: монархисты, бендеровцы, белогвардейцы, власовцы, националисты и я там был, как представитель частного капитала. И у всех у нас были свои лозунги. А Кузнецов сказал, как отрезал: отставить, Абрам Хериш, лозунг будет один на всех!..

- И какой?

- Когда он сказал этот лозунг, всех стало тошнить по углам: «Да здравствует ЦК КПСС!». Вы  представляете этот бред? ЦК КПСС! Кому скажи, засмеют! И, конечно, все мы дружно закричали: нет, Кузнецов, иди в жопу, народ против!.. Тогда он взял кисточку и приписал после жирной запятой: «Долой жестокий лагерный режим!». И тогда все с ним согласились, кроме блатных. Их было примерно 250 голов, но человеческий облик они где-то потеряли, никого не боялись и никого не слушались... Они были с ножами размером с мою руку от правой кисти до левого плеча, и они перешли к нам во 2-й лагпункт и двинулись мимо нас к хоздвору. «Мы хотим к бабам, дайте нам баб!», был их лозунг. Как будто мы – пустое место!.. Их пришлось очень больно поколотить, загнать в барак и поставить своих часовых.

- И вы колотили?

- Да вы что! Абрам Хериш ничего тяжелее ножниц никогда не держал. Ну, еще кошелек до 40-го года. А потом пришла Красная Армия и все у него поотнимала…

- Это вы уже говорили! - взмолился я. 

- Да? А когда? - удивился старик Хериш. - Вот, странно! Художник Смирнов, который там был, мне говорит: «Вот вам, Абраша и новая диктатура. Мы кричим о свободе, но, прежде всего, мы ввели тюрьмы!»… А утром на завтрак пришли танки с замазанными номерами, их было много – до горизонта, с ними автоматчики в черных масках и без погонов и 500 человек наших они убили…

- Убили!

- Ну да. И в землю закопали. Как собак.

- А вы как же?

- О, я спрятался туда, где меня не смог бы найти даже этот рябой сапожник!

- Какой еще сапожник? - не сразу понял я.
 
- Этот ваш Иосиф Виссарионович, - махнул рукой Абрам Хериш. - Этот ваш Дракула в человеческом обличии, главный бандит Советского Союза, колченогий  кумир всех народов Сталин-Сралин, чтоб ему сгореть в аду на сковородке! Герой всех этих эсэсэров!

- Эсеров?

- Эсэсэсэров, какой вы тупой человек! Эсэссэров!

- Опять не понял.

- Нет, а чего тут понимать? СССР - это кто?

- Как кто? Союз Советских...

- Сами вы Союз советских! Эсэсэр - это Сталин Стырил Сто Рублей! Этот бандит, вор, разбойник и каннибал! Но я любил так: Смерть Сталина Спасет Россию. И я в этот верил. Короче, я залез туда, где ни он, ни его опричники не стали бы меня искать никогда! И никто! Я залез под подбитый Молотовым коктейлем танк Т-34 и там сидел, скрестив на пузе ручки, пока все не кончилось. Да, я провонял пожаром, но я был цел и невредим! А вы заладили – бред, бред!

- Ничего я не заладил! Я про эти ваши дурацкие «бочата»!

- Бочата? Бочат он не знает!.. А что вы тогда знаете!.. Бочата – это просто часы. Часики, а не бока у маленькой лупоглазой девочки, вы так, наверное, подумали! Умер старый зэка, с него снимают всякие причиндалы, зачем они ему на том свете?..

-  Догадайся тут про «старого зэка»!

- А чего догадываться? – Я ж вам черным по белому сказал: ты врезал дубаря, ты сквозанул с концами? Ну? Чего тут не ясного? Он и есть «ты», этот зэка, что вы такой тупой и непонятливый!

- А «бочата сдрючим»?

- Проще пареной репы! Просто «часы снимем»! Прямо с руки… И еще они говорят, каким он был хорошим вОром. И что все его за это уважали. Поэтому крест на золотой цепочке с него никто не снимет, он его заслужил и пусть несет до могилы.

- А где тут про крест на золотой цепочке?

- Как где? «На рыжей паутине чертогон» - это что, по-вашему?.. Какая поэзия! Какая страсть! А вы говОрите – бред!..

- Ну, извините, лично я предпочитаю Пушкина:

Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя…

- Это вы про меня? Хе-хе-хе! Не волнуйтесь, молодой человек, скоро чорт возьмет и Абрама Хериша! Он хоть и жид, но не вечный...

Тут он спохватился:

- Что-то я с вами зачем-то заболтался. Идите уже, к себе, не морочьте мне голову.

Развернулся и ушагал в свою комнату, оставив после себя стойкий запах чеснока, колбасы и кильки в томатном соусе.