Поганая песня или пир победителей

               
Этот рассказ  меня сподвиг написать случай. Включил телевизор — на экране попсовая тёлочка, наряженная в шутовской для неё наряд: синий берет и тельняшка, из которой безжизненно выпячивались неестественно правильной формы силиконовые груди, старательно выводила:

И значит нам нужна одна победа!
Одна на всех, мы за ценой не постоим.

Слышал эту песню раньше, но тогда она скользила мимо меня как нечто чужеродное, далекое от резонансных частот моей души, а в тот день по непонятной причине  из глубин подсознания  стали всплывать простые детские вопросы:

— Кто это мы, которые не постоят за ценой? …

— Какая это цена, за которой они не постоят? ….

Потом включилось  сознание:

— Господи, я же видел эту цену! Я видел победителей! …

И перед глазами поплыли картины из очень далёких запасников моей памяти.

Картина первая.
Лето в южном шахтерском городке. После войны прошло пять лет. Мне третий год и мать впервые взяла меня с собой на базар. Я никогда не видел так  много людей, не понимаю, что они делают, и потому пугливо прижимаюсь  к ноге матери, одновременно пытаясь хоть как-то увязать свой  маленький мирок с этим вавилонским столпотворением.

Наконец  вижу нечто знакомое и с облегчением догадываюсь:

— Это побирушка! Он побирается!

Рядом с дорогой на фанерке сидит безногий матрос с подобием гармошки в руках. Перед ним лежит бескозырка. Играть на гармошке он не умеет и терзает её  для привлечения  внимания прохожих. Петь он тоже  не может и просто выкрикивает слова песни «Раскинулось море широко …». Когда матрос доходит до слов:

Напрасно старушка ждёт сына домой,

Ей скажут – она зарыдает,

среди окруживших его женщин раздаются всхлипы, они начинают вытирать глаза кончиками платков и в бескозырку падают последние медяки. Всё вокруг пропитано безнадежной нищетой и царит  вселенская пришибленность.  Война, как асфальтовый каток по дождевым червям, прошла по всем и вдоль, и поперёк.

Да, этот матрос из побирушек, а их я уже хорошо знал, так как, выражаясь современным языком, в то время был специалистом по связям с побирушками.

Утром, когда играл во дворе,  в наши ворота раз за разом раздавался стук, сопровождаемый одной фразой:

— Подайте, Христа ради.

Я не смотрел на попрошаек - ничего интересного в них не было: большая матерчатая сумка через плечо, палка от собак, а лица, когда-то разные, были одинаковые, густо затертые нищетой, - а сразу бежал к матери:

— Ма, опять просят.

Мать доставала с полочки кирпичик хлеба, оценивающе смотрела на него, потом отрезала тонкую скибочку.  С ней я подбегал к воротам и протягивал нищему. В ответ раздавалось обычное:

— Спаси вас,  Христос.

После нескольких  заходов побирушек кирпичик хлеба уменьшался до критических размеров и, начиная с этого момента, мать говорила мне:

— Скажи, бог подаст.

Я бежал к воротам и кричал:

— Мама сказала – бог подаст!

Чаще всего просящий уходил, но некоторые упорно стояли. Тогда я махал ручонкой нашей Жучке, – с ней у нас уже была отработана система – и она заливалась громким лаем. В таком тандеме мы успешно отбивались от всех побирушек.

Картина вторая.
Городок желто-антрацитового цвета лежит в котловине, образованной каменистыми холмами.  На каждом холме по шахте. В центре городка естественным образом сформировалась так нынче модная круговая развязка,  от которой лучами расходятся дороги  вверх к шахтам. А главным местом этого центра является двенадцатый магазин – самый большой в городке. Несуразное  одноэтажное здание магазина имеет вид буквы «Г», вход с торца, а длинный парадный фасад представляет  весьма непритязательную серую стену с облупившейся штукатуркой и несколькими зарешеченными окнами.

Вот мимо этого магазина – точнее мимо этой стены — мать каждый раз пыталась протащить меня как можно быстрее. Потому что вид под стеной был не для детской психики и не для слабонервных.

Большой магазин – проходит много людей, а значит больше возможностей на добычу бесплатной выпивки. Это привлекало к нему всех пьющих. Среди них много безногих. Тех, кто с руками и ногами,  гоняла милиция, а безногих не трогала. Все они были какие-то черные и очень похожие: жалкие небритые в черных драных рубашках,  подарках с шахтерского плеча – в шахте любая рубашка на шахтере сразу чернела, а за одну-две недели сгнивала от пота.

Военных наград никто из них не носил. Да и наград у большинства  давно не было: либо украли у пьяного, либо сам отдал за выпивку, а для некоторых первый бой оказался последним.  Это в кино пять раз стреляют в человека, а он всё целёхонький. А если бы и сохранились награды, то гнилая рубашка не лучшее место для них.

Перемещались безногие на самодельных и тоже чёрных тележках: две сбитые короткие доски, по углам подшипники диаметром пятнадцать – двадцать сантиметров. Толкали тележку деревяшками, типа тех мастерков, которыми штукатурят стены. Вот на этих тележках они собирались утром к открытию двенадцатого магазина.

Много ли надо безногому – по медицинским методикам норма спиртного рассчитывается на единицу веса – а у них половина веса, да ещё без закуски. К середине дня все они были уже пьяными и валялись вместе с тележками под грязной стеной магазина.

Беспомощность  безногого человека вызывает жалость, вид упавшего пьяного — чувство отторжения и презрения, а когда все это вместе, то получается ужасная картина.  Одни молча ворочаются рядом со своей блевотиной, другие, наоборот,  начинают много говорить, плакать и вспоминать войну, прося помянуть погибших друзей Васю, Петю, …, у третьих просыпается агрессивность и они готовы перегрызть глотку любому, кто приблизится… Однако на эти эмоции их небольших сил хватает ненадолго. Скоро они успокаиваются и погружаются в сон: только крупные чёрные мухи  с зеленоватым отливом на солнце ползают по свежей блевотине и лицам спящих.

Смотрите все –  это спящие победители. А то, что под стеной, – это пир победителей.  Только эти победители  песен не поют и не пляшут. Никогда. Горе этим победителям!

Подняться на свои холмы они — пьяные на убогих тележках — не могут. Кого-то вечером родные, ругаясь и жалея, заберут домой, кто-то будет спать в ближних кустах. Летние ночи в Донбассе теплые.

Бывает повезет: остановится проезжающий мимо на пустой телеге сердобольный колхозник, удачно распродавший на базаре пшеницу или кукурузу, и крикнет:

— Еду через десятую шахту, кого взять?

Если в черной массе инвалидов начнется шевеление, то колхозник не теряя времени подойдёт, не церемонясь выдернет ожившего безногого вместе с его тележкой и забросит в телегу на пустые мешки.

А утром все повторялось – чёрные точки с холмов скатывались к двенадцатому магазину…

И если кто-то захочет напеть кощунственную песню с людоедским припевом «мы за ценой не постоим...», то пусть к нему придут образы из несметных полчищ черных безногих безымянных инвалидов, давно уже ставшими прахом, и тогда вздрогнет он от мысли, что сам или его сын могут оказаться этой ценой, и замолчит… И вы помолчите...

Послесловие. Точности ради следует сказать, что через несколько лет, когда я пошёл в школу и проходил мимо этого проклятого места, то безногих почти не было. Не думаю, что им построили прекрасные дома инвалидов,  с почестью переселили и каждому нашли занятие по душе. Нет. Тайно ли, явно ли, но все они ждали смерть и милосердная Смерть пришла к ним, как самая большая милость, как последняя награда, которая уравняла их, убогих, со всеми остальными.
 
Сентябрь, 2016