Как я не стала космонавтом

Моё детство прошло в те годы, когда и мальчишки, и девчонки, а особенно такие отчаянные как я, мечтали о космосе. После полёта Юрия Гагарина других профессий для нас не существовало. Только небо, только летать!
Мы занимались в авиамодельном кружке, строили модели летающих ракет и участвовали в районных соревнованиях на высоту полёта наших самодельных покорителей неба. Тайком от учителя мы заправляли наши модели  послевоенным немецким порохом, похожим на макароны. Мы находили ящики с порохом в лесу, в старых блиндажах и сушили на домашних печках. У городских детей проховые  возможности отставали от наших, и пока нас не заложили, ракеты учеников нашей Паниковской школы вылетая в небо обратно не возвращались.
 В библиотеке очередь выстраивалась за книгами о лётчиках и самолётах. Из газет вырезались статьи о космонавтах.
 Ночью под одеялом мы читали о петле Нестерова, о подвигах Чкалова и Маресьева, мечтали поскорее окончить школу, уехать в город, поступить в ДОСААФ на курсы парашютистов и на первых порах научиться прыгать с парашютом. Потом предстояло  освоить профессию лётчика и уж затем попасть в отряд космонавтов.  Впереди у нас был космос, далёкие планеты, где, как мы пели,  "на пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы".
 В нашем классе о самолётах и  космосе мечтали все без исключения. И нас тогда нисколько не смущало то, что росли мы  на хуторах, учились в маленькой восьмилетней школе и никто из нас на самолёте ни разу в жизни пока не летал. Мы верили в нашу мечту и знали, что Гагариным и Терешковой может стать любой советский школьник, если упорно стремится к своей мечте.
    Однако родители не разделяли моей мечты и осторожно намекали на то,  что существует много хороших профессий, вполне женских, очень интересных и  не слишком опасных. Оказалось, что так думали и родители других моих одноклассников.
- Твои хоть не ругаются, - завидовала мне подружка Рая, - а моя бабка так обещала выяснить у директора, кто такой ерундой позбивает детям головы.
Раина бабушка вообще не верила, что кто-то летал там, где положено было  быть только одному  Богу.
 - Да ну  эту бабку, она в свои шестьдесят лет давно из ума выжила, да и родители ... им уже почти сорок  - что они понимают в современной  жизни", - возмущались мы.
Весной мы с отцом  белили в саду яблони. Отец показывал мне плодовые почки, учил отличать их от вегетативных и спящих. Наш сад все - 20 яблонь отец посадил в год моего рождения, ухаживал за каждым деревом как за маленьким ребёнком, хранил в коробочках семена лучших сортов и   занимался прививками. На одной  яблоньке были привиты 22 сорта и она одновременно давала прозрачные белые яблоки сорта "Требо", яркие и душистые "Осенне - полосатые", маленькие сочные яблочки зимней "Ранетки", которыми мы украшали новогоднюю ёлку. Я с радостью каждый раз помогала отцу в любых садовых работах и  внимательно слушала его рассказы о плодовых деревьях.
- Моя мечта, дочка, чтобы ты после школы выучилась, как  я сам,  на агронома - какая интересная и нужная профессия, - сказал отец.
Я помалкивала.
- А сколько радости душе, когда профессия связана с природой, - говорил он и поглядывал вопросительно на меня, ожидая ответа.
- Папа, да что вы заладили - агроном да агроном, я уже выбрала себе профессию, - отмахнулась я в ответ.
 - Есть профессии, которые подходят не каждому человеку. Не каждый может танцевать в  балете, петь в опере, писать книги.
Я молчала.
- А ты знаешь, дочка,  что есть такая морская болезнь и не каждый мужчина может ходить в море, - спокойно продолжал отец, помешивая в ведёрке побелку.
 - А с профессией лётчика ещё сложнее, не говоря уже о космонавтах.
И помолчав, не дождавшись моего ответа, добавил.
- Конечно, ты у нас молодец. Ты хорошо учишься,  имеешь первый  разряд по лыжам, да и ракеты твои летают выше других,  но космонавтика всё-таки - мужская профессия, у них там    сверх-перегрузки.
Я  решила промолчать и не обсуждать с ним эту тему.
- Жаль,- сказал отец, - мне казалось, что мы хорошо понимаем друг друга. Ну да ладно, сходи в клеть, принеси садовые ножницы, тут надо сломанные сучки подрезать.
Я ушла в клеть и там расплакалась от досады.
- Как могут они так рассуждать, а ещё обижаются, что мы между собой называем их не родителями, а предками. Как можно навязывать ребёнку свою судьбу?-возмущалась я.
   До окончания школы оставалось два года и, зная нашу родовую упёртость, родители стали всерьёз опасаться за моё будущее. Однако на тему эту они со мной  больше не говорили, но то, что было придумано ими, достойно того , чтобы вспомнить их педагогический талант добрым словом.
  На 14-ый день рождения они подарили  мне  поездку на две недели в Нарву к моей крёстной, откуда я должна была вернуться домой не поездом через Тапа и Тарту в Печоры, а на самолёте из Нарвы в Псков! О таком подарке я  даже мечтать не могла!
    В те шестидесятые годы раз в неделю можно было полететь из Нарвы в Псков  пассажирским рейсом. В остальное время этот, так называемый, сельскохозяйственный самолёт АН - 2, оправдывая данное ему народом имя "кукурузник", обрабатывая химическими удобрениями и ядохимикатами колхозные поля в окрестностях Нарвы. Он  стоял на аэродроме под Нарвой в деревне Ольгино, куда меня и привезли моя крёстная с её мужем дядей Арно.
- Он у нас шустрый, всё время над Нарвой летает. Долетишь, не бойся, - сказал мне дядя Арно.
 Я и не боялась, я все две недели в Нарве ждала этот полёт, хотя самолёт этот  меня как-то сразу не вдохновил - он был меньше, чем я думала, трепыхался  на ветру лёгкими крылышками и, казалось, дунь ветер посильнее, так он и сам мог бы взлететь, не дожидаясь конца посадки пассажиров.
 Пропитанный  удобрениями  и керосином, он встретил нас отвратительно резким запахом.
- Они что тут -  клопов травили? - скривился один из пассажиров, заходя передо мной в самолёт.
- Ну что ты, Коля, это  удобрения, - пояснила неразумному Коле его спутница.
- Перетравят они тут нас в этой этажерке, говорил, надо было добираться поездом,- не переставал возмущаться Коля.
- Ладно, если что  святой отец подстрахует, - наконец смирился Коля, кивнув  на летящего с нами батюшку.
Нас было на борту человек десять, два места в хвосте оставались свободными. Сидели мы все на откидных скамеечках без подлокотников,  друг напротив друга вдоль корпуса самолёта, спиной к  иллюминаторам и были плотно пристёгнуты. Мечта  увидеть землю с высоты наконец сбылась, я увидела её из иллюминатора напротив. Она была расчерчена на различные прямоугольники, внизу змейкой вилась река – всё было как на игрушечном макете, который нам показывали в краеведческом музее. Вот она какая наша земля, такой её видят птицы   и все, кто летают. Наш самолет набирал высоту.
 Всё было хорошо, даже прекрасно  до первой воздушной ямы.
 Конечно, я читала и знала всё о воздушных ямах, но не представляла, что их будет так много и они будут такими глубокими.
Наш самолёт, эта несчастная этажерка с пропеллером только то и делал, что падал почти до земли, потом  взвизгивал и снова набирал высоту.
  Во время падения каждый пассажир  пытался ухватиться за что-то рядом - синяки потом покрывали мои руки и ноги от плеч до колен, да и я не уступала своим соседям.
Нам  при посадке в самолёт лётчик  выдал каждому  по  бумажному пакету, потом посмотрел на нас, ухмыльнулся и выдал по второму,  но уже на десятой яме двух пакетов для большинства из нас  оказалось мало.
Батюшка постоянно  крестился и шептал молитвы. Спутница Николая чувствовала себя вполне сносно, она подбадривала своего Колю, но ему это не помогало. Были и те,  кто вообще не обращал внимания ни на ямы, ни на соседей ни на самолёт. Они сидели с кислыми лицами и по этому предположить о том,  что они были счастливы, никто не смог бы.  Женщина напротив с мальчиком лет восьми закрывала глаза, когда самолёт проваливался в очередную воздушную яму. И только один мальчик весело смотрел в иллюминатор.
- Вот кому можно быть космонавтом,- промелькнуло у меня в голове.
 Все остальные одной рукой держали у рта пакеты, другой при падении держались за воздух и  соседей, которые от них безуспешно отбивались.
 Благородный запах химических удобрений, который нам не понравился при посадке в самолёт, сменился на другой, менее приятный. Из-за шума мотора никто никого не слышал, но все кому-то что-то кричали. Все, за исключением одного мальчика сидели бледными, вспотевшими от тошноты и каждая новая яма казалась нам последней.
Кошмар этот длился вечно.

В Пскове меня встретил отец.
- Ну как долетела?- спросил он.
"Нормально",- ответила я, не чувствуя под собой ни ног, ни земли и больше мы  никогда о самолётах и космонавтике  не   говорили.