Лёнька Каин

         Когда в очередной раз Лёнька не явился ночевать домой, Лариса сказала себе — ну, всё! Достала с антресолей старый запылившийся чемодан, и начала закидывать в него вещи супруга. Чемодан стоял с раззявленной пастью, словно изумлённый тем, что его безмятежный сон посмели потревожить. Вещей оказалось слишком много, но Лариса терпеливо утрамбовала их ногой и с усилием застегнула молнию. Поставила разбухший чемодан у двери и пошла собираться на работу. Собираясь, она рисовала себе картины будущей жизни с приятным, интеллигентным человеком, возможно, несколько старше её, а может и моложе. Да, именно, моложе. Лариса оценивающе посмотрелась в зеркало, приосанилась и накрасила губы поярче. Вот так. В конце концов, тридцать пять лет — это самый расцвет для женщины. По крайней мере, так утверждают все авторитетные журналы и Мойра Моисеевна, Ларисина мама.

        На работе, вяло перебирая бумаги, она продолжила мечтать: аккуратный кирпичный  домик с  черепичной крышей и манговым садом, уютный камин, белоснежный пушистый ковёр, на котором, нежно улыбаясь, не отрывая взгляда друг от друга, сидят двое — она и приятный интеллигентный мужчина без определённых примет. Возможно, блондин. Ей всегда нравились блондины.

         Для солидности Лариса добавила мужчине очки в тонкой оправе, одела его в бежевый кашемировый свитер и элегантные слаксы и засомневалась насчёт обуви — всё-таки, на белом ковре сидят. В момент, когда она выбирала цвет глаз будущему ребёнку, зазвонил телефон. Строгий мужской голос спросил: Лариса Каиновская? Получил утвердительный ответ и произнёс что-то совершенно абсурдное:

         — Ваш муж в полицейском участке, но через три часа его отвезут в другой город на суд. Если успеете, то привезите ему приличную одежду.

         Выражение лица Ларисы привлекло внимание директора. Через десять минут терпеливых расспросов, она всё-таки смогла повторить услышанное по телефону, и сердобольный начальник тут же отпустил её домой.

         Лёнька Каиновский в детстве мечтал стать вором в законе. В те годы многие мальчики из вполне приличных семей об этом мечтали, наслушавшись блатных песен и рассказов бывалых мужиков, но Лёнька имел свой резон: у него был дядя. И не просто дядя, а погостивший у хозяина на лесоповале целых семь лет. Дядю звали Семён, но иногда он отзывался на “Весёлый”. Лёнька не очень понимал, почему его зовут весёлым — дядя всегда был угрюм и серьёзен, страшно мёрз даже в разгар августовской жары, и называл племянника не иначе как “сдрисни отсюда”. Тот не обижался, исчезал на время из дядиного поля зрения, а потом, как кот неудержимо влекомый запахом рыбы, тихонько возвращался, и с обожанием в широко распахнутых глазах, впитывал каждый жест своего кумира. Иногда дядя давал ему мелкие поручения — купить папиросы, баклажку пива, и Лёнька, раздуваясь от осознания собственной важности, мчался исполнять.

         К десяти годам он научился многим нужным вещам — свистел так, что закладывало в ушах, играл в буру и деберц, ругался многоэтажным матом, знал, и, подражая дяде, с мрачновато-серьёзным лицом, рассказывал сотни пошлых анекдотов, которые от такой манеры исполнения, становились ещё смешнее. За все эти заслуги, узнав оригинальную фамилию Лёньки, взрослые пацаны из соседнего двора дали ему  кличку “Каин”.

         Вот только воровская карьера у него как-то сразу не задалась. Первый же украденный у полуслепой старушки кошелёк был конфискован отцом, после чего Лёнька две недели просидел дома под замком. Вернее, пролежал на пузе, так как сидеть возможности никакой не было — его тощая задница была разукрашена железной пряжкой отцовского ремня в восхитительные оттенки северного сияния. Лёнька лежал на пузе, пил абрикосовый компот и вдумчиво читал Джека Лондона. После чего решил сбежать на прииски. И сбежал, но с приисков (с поезда, идущего на Барнаул) его за ухо доставил родителям строгий милиционер с железной хваткой. Дома Каин был снова бит, но уже веником — за воспитание теперь взялась мать.

         В общем, вором Лёнька не стал. Вместо этого сходил в армию, вернулся оттуда накачанным бычком с могучими плечами, выучился на маляра и женился на соседской девочке Ларисе Рабинович. То есть, не на девочке, конечно. К тому времени Лариса выросла в смешливую барышню с хоть и филологическим, но всё-таки высшим образованием.

         Ларису Лёнька боготворил, и когда она предложила уехать в Израиль, ни минуты не сомневался —  он бы поехал с ней куда угодно, хоть в Мозамбик.

         Израиль действительно оказался непостижимой Африкой для Лёньки. Открытый и наивный, он плохо вписывался в ландшафт жаркой и хитроумной страны. Поэтому, оставив недолгие попытки стать своим среди чужих, устроился на по-домашнему небольшой завод по производству корма для животных, где в основном работали русскоговорящие и знающие толк в выпивке евреи. Прогрессирующую ностальгию Ленька лечил в баре “Маленькая Одесса”, которым, вопреки названию, заправляли грузины. Они-то и предложили беспроигрышное дельце, учуяв в Каине дух воровской романтики.

          Первые два поддельных чека были на относительно маленькие суммы. Зато третий обещал солидный куш. Главное, не засветиться, — учил Леньку Гоча — щуплый грузин с непропорционально большой головой и глазами навыкате. — В банке не дураки сидят, крупную сумму сразу засекут. Но я зуб даю, что до пятидесяти тыщ никто не обращает внимания. Поэтому смело вкладывай 49999 на свой счёт и получай законные десять процентов.
         Зубы у Гочи были жёлтые и крепкие как у матёрого волка, и Лёнька решился.

         Некоторые люди физически не приспособлены для афёр и воровства. Просто не тот состав крови и всё. Вязать его пришли прямо в цех. Лёнька, сдуру полезший в карман за сигаретами, цыганским блеском глаз и размахом плеч так напугал полицейских, что те, не долго думая, выхватили дубинки и принялись успокаивать клиента, вдобавок щедро поливая его перечным газом. Рыдающий Каин отбивался вслепую, разбил нос одному из офицеров, другому свернул челюсть, и сдался только когда его, завалив на пол, сковали по рукам и ногам. Что, впрочем, не помешало полицейским ещё немного потоптаться по поверженному врагу.

         Лариса, оглушённая шоком до полной бесчувственности приехала домой, бросилась к шкафу, и долго не могла понять куда делась мужнина одежда. Потом вспомнила утренние мечты, чемодан, и легонько, бесслёзно всплакнула. Взяв себя в руки, из кучи одежды, вытряхнутой прямо в коридоре на пол, выбрала приличный костюм и рубашку, и поспешила в полицейский участок.

         Там её встретили приветливо. Маленький, похожий на смуглого усатого колобка полицейский, усадил её в душной комнате ожидания, принёс воды и оставил в покое. Через двадцать минут дверь открылась. На пороге стояли закованный по рукам и ногам Лёнька с неправдоподобно лиловым фингалом, расползшимся на пол-лица и двое сопровождающих. Лариса, прижимая пакет к груди, бросилась к мужу. Тот, криво улыбаясь разбитыми губами, сделал шаг ей навстречу и был одернут конвоирами — не положено.
         Что ты натворил? — спросила Лариса шёпотом. Лёнька продолжал улыбаться: ничего страшного, Ларочка, не переживай пожалуйста. — Не переживать? Ты себя видел? Кто тебя так избил?! Что вообще случилось?

         Вместо ответа Лёнька, позвякивая цепью, вытянул вперёд скованные в запястьях руки, и, глазами показывая на пакет, предложил: давай подержу? Тебе же тяжело…

         Эта трогательная забота окончательно добила Ларису. Она разрыдалась. Ей жутко хотелось врезать пакетом прямо в виновато улыбающееся лицо. Она плакала и зачем-то вспоминала, как в первую же неделю пребывания на святой земле, подхватила болотную лихорадку, и Лёнька не отходил от неё три дня и три ночи, сменяя уксусные компрессы на укутывания в пять одеял. Ларису трясло от перепадов температуры, а он смотрел на неё с таким же виноватым выражением, как сейчас, словно извиняясь, что заболела она, а не он.

        На первичном рассмотрении дела, назначенный государством адвокат напирал на первый привод, на Ленькины заслуги перед страной в виде исправной резервистской службы, и всё время просил судью обратить внимание на Ларису. “Посмотрите, какая легитимная женщина” — загадочно говорил адвокат, и Лариса нервно поправляла очки и заискивающе улыбалась судье.

         Потом были долгое следствие и бесконечный судебный процесс, но Лёньке впервые в жизни повезло — его арабский адвокат — сухопарый дядька с длинным лицом, скучный как пережёванный лист салата, методично заваливал суд таким количеством апелляций, что утомлённое колесо фемиды отпустило слегка помятого и исхудавшего Каина, ограничившись всего восемью месяцами исправительных работ.

         Воровской романтизм наконец оставил Лёньку. Он даже перестал смотреть криминальные фильмы, и в “Маленькую Одессу” к грузинам больше ни ногой. Теперь по вечерам после работы он мастерит камин. Обещал к Новому году закончить. И ковер купить. Пушистый, белоснежный. Как в мечте.