Полупочтеннейший

СТРАНЕ, КОТОРУЮ МЫ ПОТЕРЯЛИ, ПОСВЯЩАЕТСЯ...

       Федор жил в деревне всю свою жизнь:здесь учился в школе, которую из за раннего пристрастия к спиртному так и не закончил;работал скотником, конюхом, пастухом, служил в рядах Советской Армии в военно-строительных частях. Затем, в возрасте двадцати одного года, вернулся в свой родной колхоз «Заветы Ильича», где народ, привыкший к работе спустя рукава и почти поголовному пьянству мужской половины населения, жил обещаниями партийных лидеров о скором наступлении эры всеобщего благоденствия под названием коммунизм, когда всего будет много и всем поровну.
       В двадцать три года Федор женился на молодой пышнотелой телятнице Марье, родившей ему в течение последующих четырех лет двух девочек. Старшую из них звали Олей, а младшую Олесей, названную так в честь известной и популярной тогда песни, исполняемой ансамблем «Песняры».
      
 Шло время, в 1971 году в деревню, что в 150-ти километрах от города Калинин (ныне Тверь) провели электричество.  А до этого электрическую энергию вырабатывала маломощная дизельная электростанция, которую заводили по большим праздникам, и еще когда в клуб привозили какой-нибудь интересный или не очень фильм.
       В середине 70-х годов в домах появились первые черно-белые телевизоры, и народ обрел  возможность воочию лицезреть своих лидеров, говоривших с высоких трибун различных пленумов и съездов о великой любви к народу. А народ тем времени постепенно спивался и деградировал. Над воротами давно не ремонтированного коровника висел уже сильно тронутый ржавчиной щит, на котором бравый механизатор, указывая рукой на гору навоза, лежащую перед коровником, возглашал: «Наш девиз – жить и работать по-коммунистически!». Что многими сельчанами воспринималось буквально, а именно: по-коммунистически – значит, спустя рукава. Ведь все равно эра коммунизма скоро придет сама по себе. Тем более, что до 1980 года, времени Х, когда должен был наступить этот самый коммунизм, обещанный еще незабвенным Н.С. Хрущевым, осталось совсем немного времени.
    
  Федор был далек от всего этого, к тому времени он уже работал на тракторе, выучившись на тракториста. Хозяйство вела жена, он только приходил и уходил. Федор очень хотел выучиться на шофера, но руководство колхоза его не посылало по причине  наличия глубокого пристрастия к алкоголю. Книг он почти не читал и лишь иногда по вечерам смотрел телевизор, и то, преимущественно зимой, когда работы в колхозе было немного.
       Дочери подрастали и одна за другой пошли в местную школу. Федор же считал, что советскому колхознику учиться совсем не надо. Вот он, Федор, как бы и неуч, но живет, и в ус не дует, знает колхозную жизнь, в кругу друзей- собутыльников пользуется заслуженным авторитетом. Знает что, как и где можно потихонечку украсть, чтобы на вырученные деньги можно было устроить небольшой  «бордельер» с выпивкой.  А эти «ученые», как он называл колхозных специалистов, что они «петрят» в жизни? Им в колхозе скучно, им театры и парикмахерские подавай!  То ли дело он! Бреется раз в неделю, да и то, на скорую руку, кое-как. А когда идет по деревне пьяный - все его сторонятся, - уважают, значит,- ведь идет не просто Федор, Федор Обухов, а гегемон, представитель почетной когорты сельских механизаторов!  В такие минуты он часто любил сравнивать себя с трактористом на плакате, висевшем над воротами коровника. Так продолжалось уже довольно долго.
      
 Жена Марья Васильевна никогда не скандалила с ним, а молча и безропотно сносила все его выходки, которые он считал вполне уместными, так как он поилец и кормилец собственной семьи. И потому имеет полное право на хорошее к себе отношение. Он  уже не помнил, какого цвета глаза у  жены, как учатся девочки в школе, все ли у них есть для этого.  Он был вполне доволен своей жизнью, своей работой, потому как считал, что этим подготавливает почву для наступления эры коммунизма. Когда можно будет прийти в магазин и бесплатно потребовать бутылку белой на омовение горящих  «жабер»  души.
…Беда как всегда подступает внезапно. Прислали к ним в село нового агронома, которого Федор и видел-то всего несколько раз. Говорили, что он вдовец и имел взрослого сына, учившегося в городе в институте.  Как известно, в деревне трудно что-либо скрыть, но положил новый агроном глаз на тихую, безответную красавицу Марью Васильевну, жену Федора. И стал ухаживать за ней, оказывая знаки внимания. Для неизбалованной мужским вниманием Марьи такое отношение было более чем в диковинку. Поначалу она просто терялась, но затем стала привыкать и в ней проснулись ответные чувства, так и не востребованные собственным мужем. Она считала главное для женщины - это любовь и внимание близких.
Марья была еще молодой женщиной, мечтавшей о встрече с тем единственным мужчиной, кому будет нужна ее любовь и нежность. И вот эта долгожданная встреча состоялась. Но у нее была семья и она не могла открыто принимать  жесты внимания оказываемые ей. В ней постоянно боролись два чувства, чувство долга и чувство так долго невостребованной любви.
      
 Федору говорили друзья-собутыльники, что за его женой ухаживает красавец и франт новый агроном  из города, попросивший направление в отстающий  колхоз, чтобы  отвлечься  от воспоминаний  о прошлом.
       Тут Федора вызывает к себе председатель и объявляет ему, что он поедет учиться в район на шофера. Странно, никак не мог взять в толк Федор, какая муха его укусила, ведь раньше всегда был категорически против, размышлял про себя Федор. Но ездить с ветерком было его мечтой с детства, ибо грузовик это не гусеничный ДТ-75 и даже не колесный МТЗ-50 «Беларусь», это совсем другой уровень…
    
  Уехал Федор на эти курсы на целых три месяца, домой приезжал не часто, ему было интересно в городе, где и выпивки было больше и не надо было идти с раннего утра на работу, заводить этот надоевший старый, часто ломавшийся трактор, ну никак не соответствовавший широте души Федора. Ему нужна была скорость бесшабашность, ощущение полета. И вот однажды приехав домой на выходные, он не обнаружил жену дома, девочки тоже где-то гуляли. Подойдя к соседке, он спросил, крикнув через забор, не видела ли она его жены. Та, посмотрев на него, и поздоровавшись, как-то потупилась и сказала: «Нету её, с агрономом она, где-то по полям катается, учетчица она теперь.  Так что гордись Федька, ученая она теперь у тебя, не удержавшись съязвила соседка». «Да, дела!» - сдвинув кепку на лоб, почесал затылок Федор: у него и в мыслях не было, чтобы его жена с кем-то там была рядом.
    
  Вечером подкатил агрономовский  уазик, и из него вышла его жена Марья Васильевна. Такой он её никогда еще не видел: волосы её были распущены и перехвачены алой косынкой, большие серо-зеленые глаза были подкрашены и сияли радостным светом.
- Здравствуй Федор,- коротко сказала она, - ты уже приехал? Вот и хорошо, сейчас прибегут девочки, и сядем ужинать, - как ни в чем ни бывало продолжала она. Не обращая внимания на удивленный взгляд мужа она прошла на кухню и стала расставлять посуду и разогревать ужин.
- Это правда, что у тебя с агрономом… того? - спросил Федор.
- Не понимаю, что это такое - того? - ответила Марья.
- Ну как это…шашни, что ли?
- А ты посмотри на меня,пень не отесанный и  вечно пьяный! Ведь я еще молода и красива, - посмотрев на себя в зеркало, сказала она, - ты бы хоть раз приголубил или хотя бы сказал доброе слово, ведь нет же! У тебя только одно на уме - где бы украсть, продать и выпить с дружками. Посмотри на себя, гегемон: вечно не стриженый и не бритый! Когда мы с тобой в клубе были, еще до свадьбы, да?
- Ну и что, - отвечал Федор, - разве мы с тобой женились, чтобы по клубам ходить?  Мы женились, чтобы жить!
- Как это, жить?! – взвелась Марья Васильевна, - как ты живешь, ничего не видя и не слыша вокруг?! Когда ты последний раз смотрел дневники у девочек?! А ты знаешь, что у Олеси второй год нет нового пальто, а из старого она уже выросла, а у Оли нет даже подходящих  туфелек, чтобы выйти погулять на улицу!
      
 Настроение у Федора после этих слов вконец испортилось, он психанул, ушел и в дрыбоган напился, не придя ночевать домой. А утром, с молоковозом, возившем молоко на переработку после утренней дойки, уехал в район. И уже до самого окончания курсов домой не приезжал, как ему казалось, наказывая этим свою строптивую жену, после стольких лет совместной  жизни  посмевшую  ему, гегемону, перечить.
       Возвратившись после курсов домой, Федор увидел, что трещина между ним и Марьей еще более увеличилась.  Со стороны дружков он постоянно слышал упреки и насмешки в свой адрес,  призывавших его не распускать нюни  и разобраться с ней по-мужски, - ведь она твоя жена – говорили они.  И вот в один из вечеров, изрядно приняв на грудь, Федор закатил безобразный пьяный скандал своей жене. На следующий день сделал то же самое. При этом каждый раз рассказывая друзьям все перипетии вечерних семейных баталий.  В результате чего об их семейной жизни и неурядицах стало известно всей деревне, что не приминуло отразиться на скором и еще большем,  расколе  в  семье.
    
  Так продолжалось несколько месяцев, когда в один из зимних вечеров придя домой, по обыкновению пьяным, он обнаружил на столе записку, где было несколько слов: «Ухожу жить с детьми к маме, подаю на развод. Марья».
       Мама у нее жила в соседней деревне, в семи километрах от их села. Не придав этой записке большого значения, Федор, не раздеваясь, завалился спать. Хозяйство у них было небольшое: с десяток кур, утки, да коровенка Зорька, которую два раза в день надо было доить. Чего Федор, конечно,же  делать не умел. Он думал, что это просто блажь и полагал, что Марья больше 2-3 дней не выдержит.
       Но прошла уже неделя, а она все не возвращалась и не возвращалась. Дружки посмеивались над ним, за глаза называя его немогущим, что сильно задевало его болезненное самолюбие. Соседка посоветовала ему набраться решимости, поехать и повиниться. Марья, мол, баба сердобольная и отходчивая, тем более с двумя детьми, вернется, никуда не денется. Поболтался  Федор еще неделю, затем не выдержал и поехал к Марье.
    
 Стояла февральская оттепель и дорога была чрезвычайно скользкая из-за образовавшейся на её поверхности тонкой наледи. Приехав в соседнее село, Федор обнаружил мирно трапезничавших тещу Анну Александровну и двух своих дочерей Олю и  Олесю.
- Здравствуйте! - с порога, не снимая шапки, воскликнул Федор.
- А Марьи нет! -  с издевкой, воскликнула теща.
- А где же она? - не унимался Федор.
- А у нее свои дела, - с ехидцей ответила Анна Александровна. Не удержал бабу, а теперь локти кусаешь?
- Ничего я не кусаю, просто дома корова не кормлена и не доена стоит, и белья грязного накопилось много, - простодушно ответил Федор.
- А ты возьми, и подои, и постирай, чай, не инвалид какой вовсе! – продолжала  в  своем  духе теща. 
Так продолжалось минут тридцать, пока за окнами не послышался шум подъехавшего уазика, затем хлопнула дверка и через минуту на пороге появилась Марья Васильевна. У нее было хорошее настроение и светились большие красивые глаза. Федор смотрел на нее и не узнавал: это была совсем другая женщина, которой он прежде не знал…
- А, Федор! Приехал? Проходи садись! Что же вы, мама, не предложите гостю пройти, присесть, а держите у порога?
- А он уже собрался уходить, - тут же отреагировала на это Анна Александровна.
- Я за тобой, собирайся, поехали! - одним махом, на выдохе, проговорил Федор. Ведь семья у нас, - уже  потупившись  продолжал он.
- Ах, семья! Твоя семья - собутыльники да базарные вздорные деревенские бабы, которые благодаря тебе знают какого цвета у меня нижнее белье!
- Но ведь ты моя жена,  и ты должна…..
- Ничего я тебе не должна, - перебила его на полуслове Марья. И вообще не могу я к тебе такому вернуться, подумай сам, почему. А на агронома не смотри, он просто очень хороший человек и любит меня просто за то, что я есть. И вообще, пожалуйста, уезжай домой! Корову продай или отведи в колхозное стадо, чего скотине мучаться - за ней уход нужен! А за нас не бойся, мы не пропадем.  Мы и раньше жили сами по себе, а ты - сам по себе. Если захочешь увидеться с девочками - приезжай, всегда будем рады, но таких разговоров больше не заводи. А будешь здесь скандалить и дебоширить – вызовем, кого следует, - больше для острастки пригрозила Марья.
    
  Федору ничего не оставалось делать, как уехать восвояси. Корову он не продал, а временно отвел в колхозное стадо.  Настроение у него было скверным, отношения с дружками как-то остыли сами по себе: он для них стал не интересен. И лишь одна сердобольная соседка жалела его иногда, сокрушаясь,-«Эх,  если бы я была помоложе лет на 15, мы могли бы быть с тобой Федя хорошей парой! А так, кому я нужна, старая вешалка», -сокрушалась она.
По весне, когда потеплело и сошел снег, Федор узнал, что его жена Марья сошлась с агрономом, и он увез ее вместе с дочерьми к себе в город.  Потом ему дали молоковоз и Федор стал два раза в сутки, рано утром и поздно вечером, возить за 18 километров молоко на молокозавод, что помогало ему переживать все тяготы свалившейся на него холостяцкой безрадостной жизни. Многие жалели его, но были и те, кто злорадствовал и издевался, забывая о том, что нельзя бить «лежащую собаку» до бесконечности. Федор замкнулся в себе, стал нелюдимым, пить он бросил. Ему было очень одиноко и когда эмоции через несколько недель улеглись, он нежданно, негаданно для себя обнаружил, что любит свою жену и дочерей. Оказалось, что все это у него было изначально, только скрыто от посторонних глаз наносами внешней  мишуры  и  бравады.
    
 Так за повседневными заботами пришла осень с ее распутицей. И однажды, возвращаясь на своем молоковозе из района после утренней сдачи молока, он решил заехать в деревню, где жила Анна Александровна.  Дорога вконец раскисла от затяжных октябрьских дождей, но мотор старенького газика тянул исправно, незадолго до этого перебранный умелыми руками Федора. Теща была дома и пила чай со своей подругой, такой же одинокой, как и она сама.
- А, явился, глупый гордец! - с порога бросив ему вместо приветствия, сказала она. – Что, не мог раньше приехать? -потом встала и достала из внутреннего ящика стола конверт, -на, возьми: когда съезжала, письмо для тебя, дурака, оставила.
    
  Взяв письмо, Федор поспешил было удалиться.
- Постой, попей хоть с дороги чайку с нами, - уже отмякшим голосом продолжала  Анна  Александровна.
- Нет, спасибо, ехать надо, а то вдруг где-нибудь застряну, потом жди, когда вытащат.  А если на вечернюю дойку опоздаю - все, снимут с машины!  Простившись, он вышел за калитку, но письмо читать не стал, решив, что вскроет дома.  По дороге два раза застревал и оба раза буквально откапывал машину из грязи, едва успев к вечерней дойке и сдаче молока. Холодильника на ферме не было, и оно могло запросто прокиснуть до утра во  флягах  или  в приемной емкости.
       Отношение к нему среди большинства доярок стало меняться в лучшую сторону: они прекрасно видели, как ему тяжело одному, как он держится и дорожит своей работой.
      
 Письмо Федор вскрыл только на следующий день утром, ибо напрочь забыл про него в тот день. Оно оказалось коротким, но теплым.  В нем Марья сообщала свой новый адрес, напоминала, что он отец девочек, что заявление на развод пришлет позже. Что у них все нормально, чтобы берег себя и не судил ее слишком строго. В письме был номер телефона, и если он захочет увидеть девочек, то лучше сначала позвонить и договориться о встрече…
       Прочитав письмо, Федор скорее интуитивно почувствовал какую-то недосказанность и незавершенность.«Неужели она меня все еще любит?» -как молния пронеслась в голове у Федора крамольная в его положении мысль.
      
 Через месяц пришла повестка в военкомат и одновременно повестка в суд на развод. Немного подумав, Федор решил отправляться в райвоенкомат, тем более, что до него было 18 километров, а до областного центра - все 150.  В военкомате ему вручили вторую повестку, где предписывалось явиться через  24 часа на сборный пункт с вещами. «Вот это да! - подумал Федор, - уж не война ли?»
    
  Вещей у него было немного, он запер свой, принадлежащий колхозу дом на два хозяина, ключи отдал соседке и прибыл на сборный пункт. Там их посадили в автобусы и повезли на железнодорожную станцию в областной центр, где  погрузили  в вагоны  и отправили в неизвестном направлении. 
      Перед этим Федор успел позвонить по телефону автомату на указанный в письме номер.  Был поздний вечер и трубку взяла сама Марья Васильевна, она ничуть не удивилась, услышав его голос. Разговор получился коротким, но содержательным. Федор сообщил, что уезжает, сам не знает куда, что если она решила разводиться, то может это сделать и без него. При этом она успела сообщить о своей работе бухгалтером в одном из городских учреждений и об учебе в вечернем техникуме, куда она поступила по настоянию своего нового мужа, что девочки не болеют и шлют ему горячий привет.
…Ехали они долго и нудно, пока не прибыли в пограничный город Термез, где уже и без них народу было собрано со всех городов и весей огромной страны.  Одели их в старые, невесть какой давности лежалые шинели, мятые и многим не по росту. Палаток еще не завезли, и им пришлось спать на песке, свернувшись калачиком прямо под открытым небом. Командиры при этом объявили, что грядут крупномасштабные учения и техника уже на подходе.
    
 Техника действительно прибывала целыми эшелонами: автомобили, ракеты, танки, пушки. Их быстро распределяли по ротам и батальонам, тут же наспех формируемым.  Федору достался старенький, стоялый, неизвестно какого года выпуска бензовоз на шасси допотопного грузовика ЗиЛ-157.  Залез в его кабину Федор и только ахнул, да, машина! - а руль такой тугой  и тяжелый, что без привычки после газика показался просто не проворачиваемым.
      
 Стоял  декабрь 1979 года.  В  это время в тех местах обычно выпадало мало осадков. Да это теперь уже и не имело значения, потому что у Федора появился свой дом – кабина бензовоза, как, впрочем, и у многих других.  Лишь пехота по-прежнему ночевала под открытым небом, гуртами выгнув спины, а появлявшаяся сквозь разрывы облаков луна уныло освещала своим холодным светом ряды спящих в пустыне людей.  Если при таком ночлеге вообще возможен нормальный сон.   Утром  стали наводить мосты через реку Аму (Аму-Дарья), и сомнений уже ни у кого не оставалось, для чего и зачем их собрали здесь.
      
 Машины выстроились в длиннющие колонны капотами на юг. И вот она, - команда начать движение. Бензовоз оказался как застоявшийся в конюшне конь - тупой, ленивый и неповоротливый. Мотор тянул слабо, работал с перебоями, а посмотреть, в чем там дело, времени не было.  Проехали гудящий понтонный мост мимо целого взвода пограничной охраны - и вот она: чужая и неизвестная доселе страна Афганистан!
      
 Федору было не интересно что там происходит, и зачем они едут туда. Он не привык рассуждать, ему говорили «надо!»- и он выполнял. «Если надо - значит надо!» - рассуждал он, там наверху виднее! Бензовоз был залит по самую горловину бензином, а по бокам было привязано по здоровенному березовому бревну. Назначение бревен Федор так и не узнал до поры. Дорога была хорошей и будто вымершей, проехали уже полдня, а на встречу не попалось ни одной машины.  Лишь по обочинам кое-где проплывали маленькие селения. В глаза бросалась такая нищета и убогость, которую Федор отродясь не видел: мазанки без окон, с дверными проемами, завешенными старым тряпьем.
      
 На стоянках к ним подходили нищие и оборванные люди и с нескрываемым удивлением рассматривали их. Откуда, мол, вы, и зачем сюда пришли? Федору почему-то было стыдно, не столько за свой грязный и небритый вид, сколько за то, что такие, как он - здоровые, крепкие и сытые, а эти - такие худые, немощные, оборванные и голодные.  Он, как и многие из ребят, делился с этими людьми всем, что у него было в солдатском вещмешке. Они брали, кланялись, говорили странное слово «ташакор» и отходили в сторону.  Так они ехали через Кульш, Айбак, Пули-Хумри.  В кабине было холодно, печка не работала, и вот на горизонте показались величественные горы, которые Федор видел первый раз в своей жизни. Колонна шла медленно, будто прощупывала дорогу. Машины в ней были разные, почти всех марок: очевидно их разом согнали со всех окрестных автобаз еще в Союзе.  Мятый, не выспавшийся народ, исключительно из запасников, балагурил и шутил на стоянках, рассказывая анекдоты про Брежнева, ставших к тому времени обычным явлением.
    
  И вот он, этот  знаменитый перевал Саланг, о котором Федор так много слышал в пути, что это самый высокогорный перевал в мире, где   на вершине  находится тоннель. Федор все время боялся, что мотор его машины, и без того тянувший слабо, не выдержит нагрузки, застучит и заклинит. Вскоре вдоль обочины показались сиротливо стоявшие прицепы с дровами, оставленные чтобы не перегружать моторы машин, и только теперь до него дошло, зачем ему погрузили эти два здоровенных березовых бревна… Потому что не было здесь дров,  их местные жители продавали друг другу на вес.
       Та дорога запомнилась Федору на всю оставшуюся жизнь, такого он больше никогда и нигде не видел: крутые горные серпантины, а под ними – километровая пропасть , а с другой стороны - отвесная скала.  Им повезло, перевал прошли без потерь. И хотя Федор был неверующим, он не однократно обращался с молитвой к Господу с просьбой о помощи в преодолении трудностей этого необычного пути. Эти два березовых бревна здорово здесь пригодились, ибо без дров, так необдуманно брошенных ранее, ни пищу сварить, ни обогреться на пронизывающем холодном ветру невозможно.
      
 Спустились с гор, прошли Чарикар и Баграм, и вот он, наконец, долгожданный Кабул, мерцавший  вдалеке россыпью огней в ночи словно самоцветы.  Тут из-за туч выплыла луна, червонно-золотого цвета, осветив и улицы, и дома, и новостройки наших дней. Все было ново здесь и необычно, такого Федор не видел более уже нигде и никогда.  Он благодарен был судьбе за то, что выдернула его из суеты обыденных мирских будней.  Душевная боль притихла и выветрилась совсем, ведь дорога - она лечит, тем более, такая длинная. И если верить показаниям спидометра, прошли они от Хайратона до Кабула 900км. Прошли Кабул, и тут Федор увидел великолепный дворец,  где жил бывший президент Хафизулла Амин.  В стенах дворца  кое-где  зияли  проломы  от прямых  попаданий  снарядов.
      
 Так наш герой впервые соприкоснулся с войной. Было 3 января нового 1980 года. Луны, такой огромной, Федор никогда не видел. Он не был провидцем, но каким то шестым чувством  понимал, что война эта случилась всерьез и надолго. И еще что удивляло его, так это то, что их, русских, было немного: две трети личного состава были азиаты, представители солнечных республик большого Союза. Остановились они табором за городом, поставив машины в круг.  Вскоре содержимое бензовоза стало потихонечку исчезать в баках подъезжавших на заправку других автомобилей. Подходили какие то люди в штатском, пытались завязать разговор, на тему откуда вы и зачем сюда пришли? Но Федору было не досуг говорить с ними, к тому же действовал строжайший приказ не вступать в разговоры с посторонними  лицами.
      
 Так прошло еще несколько дней, поставили палатки, насквозь продуваемые холодным ветром. Тело чесалось, прося бани, а разговоры по вечерам были только на одну тему, - когда же домой, когда придут настоящие регулярные части и сменят их здесь?  Вскоре отношение к ним местных жителей резко переменилось: если  впервые дни их повсюду встречали с улыбкой, то теперь прятали лица, и только дети втайне от взрослых изредка покачивали в знак приветствия рукой.  Значит, что-то случилось, что-то такое, о чем они пока еще не знали.  Да и зима в тот год выдалась для тех мест на редкость снежной и жестокой. 
Затем всех настигла скорбная весть: днем возле политехнического института был застрелен солдат-шофер, в упор, через лобовое стекло. Федору и таким как он становилось не по себе от таких разговоров и многие из тех, кто был там в те первые дни, задавали себе и друг другу один и тот же вопрос: «Зачем мы здесь? С какой целью? Неужели не могли обойтись без нас? Что такое Родина?» К сожалению, об этом начинают думать только  тогда, когда она далеко.
То же самое произошло и с нашим героем, что было для него как очищение.  «Как я жил, с чем?» - часто задавал он себе один и тот же вопрос, когда по ночам за тонкой брезентовой стенкой палатки завывала и плакала метель, и часовой отмерял свои шаги под хруст перемерзшего снега.  Федору вспомнилась жена, её нежные теплые руки, глаза двух его дочерей. Что его ждет дома? Пустая нетопленная квартира? Почему произошло то, что произошло между ним и Марьей? Кто в этом виноват? Очевидно, конечно же, он сам.  В кармане гимнастерки под сердцем он носил неотправленное письмо к ней. Но потом решился, и с оказией отправил в Союз, не доверяя полевой почте.  Он описал все, что видел здесь и то, что он полный идиот, что вел себя с ней и детьми так. Просил прощения и если его убьют, пусть не держит на него зла.
      
 ЗиЛ вконец развалился: начались неполадки с мотором из-за сильного перегрева, и его передали афганцам, а Федор остался безлошадным. Работы было полно, надо было обустраивать территорию части. Возводить казармы из блоков, привезенных из Союза. Так прошло два долгих месяца и вот, в один из дней пронесся слух о том, что скоро ехать домой, что им на смену идут штатные войска. Неужели, правда? «Да, правда, сам сегодня в штабе слышал!» - сказал кто-то из солдат. «Ура! Скоро домой!» -разнеслось по всей палатке (казармы были еще не достроены).«Что такой грустный?»- спросил у Федора сосед по койке - «Все будет хорошо, не думай ни о чем, все устроится!»
       Вот и наступил  день расставания с южной горной страной. В Кабульском аэропорту их посадили в транспортные Илы, короткий разбег - и айда домой! В Ташкенте было уже тепло, вот он, билет на московский поезд и - домой, домой, домой…
      
 Душа рвалась увидеть родные просторы, просторы России с её бездорожьем и березовыми перелесками. Вот и кончилась его командировка в средневековье, оставившая в его душе глубокий, неизгладимый след.  Теперь он едет домой, и на душе от этого так тепло и спокойно, так, как никогда еще не было.
    
  В Москве шел запоздалый мартовский снег; Федор сел на пригородный поезд и через четыре часа был в областном центре, где жила его жена, присутствие которой он чувствовал в этом мире всем своим естеством.  Был уже вечер, он набрал знакомый номер телефона в надежде, что трубку возьмет она. Но на другом конце провода ответил бодрый мужской голос. Федор, немного поколебавшись, собравшись с духом выпалил: Марью Васильевну позовите, пожалуйста! Затем произошла заминка и через минуту трубку взяла она.
- Федор, это ты? - услышал он её голос.
- Да, это я родная!
- Ты где? На вокзале? Подожди, не уходи никуда, я сейчас приеду! -скороговоркой проговорила она и положила трубку. Федор стоял ни живой, ни мертвый. Сколько прошло времени, он не помнил, только увидел, как в зал ожидания буквально вбежала его жена.  Косынка с её головы съехала и она, остановившись, стала быстро осматривать присутствующих в зале. Федор   поднялся  и  помахав рукой, пошел к ней навстречу. Она, увидев его, быстро подошла, и, уткнувшись лицом ему в грудь, заплакала.
- Я все ночи не спала после твоего письма, все думала о том, что тебя там могут убить! Глупый мой! А на развод я не подала, у Сергея (так звали агронома) не заладились отношения с девочками. Они сейчас на каникулах, в деревне, у мамы. 
- А знаешь, - с гордостью заявил Федор, - у меня теперь есть прозвище!
- И какое? - полюбопытствовала Марья.
- Полупочтеннейший!
- Как  полупочтеннейший? - переспросила она.  - И почему именно так?
- Да  когда впервые в Термез попали, подходит к нам старик: кто, мол, вы такие и зачем здесь, а мы отвечаем, что сами не знаем. А потом, когда он ушел, я спросил,  кто это был. «Это аксакал!»« А что это такое, аксакал?»
- А это почтеннейший такой.
- Да? - не поверил я, -может, он какой полупочтеннейший? Уж больно бесцеремонно он себя вел!  Тут все засмеялись и стали меня называть полупочтеннейшим, - закончил Федор.
- Глупый ты, - прижавшись к нему щекой, сказала Марья. - Как тот медведь, большой  и  глупый. 
- Ты прости меня, родная, - глядя ей прямо в глаза, сказал Федор.
- Ну, что ты, о чем? - я рада, что ты жив и здоров, я всегда любила и люблю только тебя, разве этого ты еще не понял?  Тут у него буквально закружилась голова от счастья, счастья бытия.  Они вышли на улицу и увидели, что мокрый снег сменился дождем.
- Все будет хорошо, ведь у нас с тобой впереди еще целая жизнь! -сказала Марья.
Так они и стояли, взявшись за руки, под холодным мартовским дождем, не замечая  никого  вокруг, будто  не  виделись целую вечность.
29 марта 1999 года.