Битва

               

«...Чтобы не перестала память родителей наших
и наша, и свеча бы не угасла»
Семён Гордый,
московский князь (1341 — 1353 гг.)

Общее по городу настроение было довольно унылое. Стоял вторник, пасмурный, холодный, в начале апреля. Снег валил, переплавляясь тут же в дождевые капли. Лица были сумрачны, серы, речи коротки и словно усталы, но не от подступления вечера, до которого ещё было далёко, а всего лишь от разочарования во всей этой гниловатой сырости и свиста ветра погоды. Петербург лежал во мгле и потёмках штормовой эпилепсии. Волны Невы осатанело дёргались как будто спорили перед окончательной дракой.
Коллеги преподаватели расписывались в журнале выдачи аудиторных ключей, метались по этажам. Студенты в галдении и смехе налетали друг на друга стаями и собирались в новые.
Гордый университет с мировым от престижа именем переживал внутри грохот такой силы и такие удары, что можно было подумать о чём угодно, кроме учебного процесса. На самом деле на лестницах и даже в центральных коридорах, в переходах между корпусами шли одновременно с учебным годом работы по переделке потолков, побелке, отделке и переустановке освещения в духе стандартов евроремонта. Трудились лица среднеазиатских мигрантов, шумные, весёлые, снабжённые тут же всем необходимым материалом и инструментом, который оказывался прямо по курсу без всякой вежливости и предупреждения. Жизнь кипела, молотки и зубила работали, провода натягивались и вытягивались, плиты укладывались, голоса и речи не смолкали. Всем было весело даже в том случае, если бы никакие лекции и семинары не велись вовсе, а только лишь ожидались.
— Начерталка [начертательная геометрия], моё мучение — признавался один паренёк приятелю.— Ни х..-я вчера не разобрал, нужна помощь.
Доцент Сергей Иванович не был либералом, не был и патриотом из любви к патриотизму. Сергей Иванович был нервный человек и человек близкий к сердцу. От того, пожалуй, и был он наивен до глуповатости. До последней черты в критических случаях. А случаи такие бывали в его жизни не раз, и не случайны. В этот час Сергей Иванович готовился. Он обдумывал как ему ДАТЬ ПОЧУВСТВОВАТЬ, а не только объяснить. Сложно и много сложно только объяснить и сложно, выходило, ДАТЬ ПОЧУВСТВОВАТЬ. Сергей Иванович был в затруднении. «Но выйдет само собой, — сказал он сам себе, уговаривая. — Невозможно иначе и методика — нет, какая методика».  Его сознание отяжелял возраст, над которым он хотя и смеялся, всё же задумывался. «А ведь я уже не так скажу и вовсе не так, как прежде долго, подумаю», — подумалось ему. — Да, удивительно!». Больше всего его удивляла именно возможность посмотреть так или иначе.
Он давно уже заучил собственное признание: «Чтобы понять историю надо её не только представить, но её пережить в себе. А, пережив, увидеть в ней главное, самое важное, стержневое, необходимое, определяющее. Тогда можно отгадать то, что кажется неразрешимым, а по важности — может быть — первым». И он говорил об этом студентам с тем волнением, которое требовало их внимания, их доверия, их ответности.
В Университете проходил очерёдной семинар по Отечественной истории. Доцент Сергей Иванович пришёл на занятие не без опоздания на целых семь минут. Студенты из пяти групп ждали его в аудитории, рассчитанной на  70 мест. Студентов было немного, отсутствовало около трети. Присутствовало человек 30 от силы. Сергей Иванович знал, что ещё около десятка студентов придут в течение десяти-пятнадцати минут после начала семинара, но опоздавшие непременно будут, как бывали всегда и прежде. Сергей Иванович любил свою дисциплину, любил и как человек, и как человек учёный. По натуре  своей увлечённый делом он мог много размышлять, погружаться в вопрос, стремился к всесторонности и терпеть не мог спекуляций при разговорах об истории. В его время спекуляции стали фактом самой обычной величины: На историю смотрели, как он считал, без методологической строгости и требовательности, каждый преподаватель судил как желал и не был озабочен тем, чтобы добиваться раздумий от себя или, тем более, от студентов.  Факты, приводимые на занятиях, часто сводились к затверженным уже прежде положениям, лишённым сомнений или критического отношения к тем «штампам», которыми вообще отличалась история как предмет. Это и называлось проводить занятия формально, по принципу простых перечислений или достаточно вольного изложения прошлого, в духе весёлых рассказов и полуанекдотов. Сергея Ивановича совершенно не устраивало работать в духе «вопрос — ответ» и «правильно — неправильно». К тому же сам предмет «история» являлся достаточно сложным для формулировочного толкования в смысле бесспорного утверждения одного и недопущения другого взгляда. Сергей Иванович так и говорил студентам: «История не математика или физика. И вам мало будет только знать события и даты, лица и перемены. Историю надо чувствовать, надо думая о ней, её переживать и даже представлять, если хотите реконструировать в своих ответах. История — это размышление, это сомнение, это творческий подход к ответу. Это раздумие не меньше, чем знание хода событий и имён. У истории есть свои законы». Так он говорил.
Ещё он добавлял загадочную фразу: «История не может быть, да и не должна быть только историей, «просто» историей. История должна иметь положительное значение. Запомните это, пожалуйста. Почему так, вам предстоит понять, но сразу мне этого не объяснить, а вам — не понять одной головой, потому что и ума одного головного в этом мало». Сказав такое, Сергей Иванович преображался и как-то мягчел на глазах, словно бы уставал вдруг от одного только этого заявления.
Не скажет русская земля,
Кого она не берегла,
Не скажет, не оплачет долго,
Того, кто тысячный и только
...К чему это я? — подумал Сергей Иванович по дороге в Университет.
— Идея единства прокладывает себе дорогу не только через ум и сознание, но и через чувство и мечту,— заговорил Сергей Иванович, —  Но более всего, важнее многого — железная необходимость. Однако, и здесь нас подстерегает подножка: необходимость, даже если она железная, должна окрепнуть решением, волей, действием. Вы можете подумать, что это очень логичные слова, но я не только о них, о словах, я о решении.
В прошлый раз я начал уже объяснение с вами, в чём заключалась интрига борьбы Москвы за своё выдвижение как центра великорусского объединения. В чём же? Напомните мне.
Аудитория «молчала». Студенты ещё галдели и не вслушивались в заявление Сергей Ивановича, но он был готов к такому уровню, не смущаясь непочтительностью аудитории. Он подумал, что и ему нелегко было бы услышать, будь сам он студентом, то, что хочет сказать языком не лекции, а больше.
— Дело являлось в том, что московские князья бились за обладание ПРАВОМ, правом быть первыми и главными на Руси среди остальных княжеств. Это право они могли получить разными путями, но обязательно при поддержке Золотой Орды. А получить такую поддержку они могли через выгоду для самой же Орды. Этой выгодой были деньги и в первую очередь деньги, говоря языком и сегодняшним. Москва боролась очень активно и непрерывно, не останавливаясь. С Тверью, с Нижним Новгородом, с Литвой за преобладание на Руси. В Литве укрывались обиженные московскими князья-конкуренты разных княжеств. Но они же, как тверские и рязанские князья, а равно и пограничные князья с Москвой но в составе Литвы (Великого княжества литовского) сопротивлялись московским амбициям и обвиняли москвичей в нарушении их суверенных прав. Следовательно, Москва в своей политике не была права. Или всё-таки её правота имела обоснование, как вы думаете?
Молчание продолжалось. Пауза становилась затяжной.
— Наверное, Москва требовала по праву сильного? — высказался кто-то.— Могла заставить, она была богаче соседей.
— Ну, прямо как сейчас, — засмеялся какой-то весельчак.
— Пожалуй, так. Могла. И имела возможности не только деньгами, но и силой принуждения. Но надо было как-то объяснить само право на такое принуждение. А право состояло в церковном положении Москвы. В Москве уже прочно оставались митрополиты, которые говорили не от имени Москвы, а от имени всего русского православия. И Орда в это положение не вмешивалась. То есть Москва и московские митрополиты претендовали на выражение общего, а не местно-московского голоса, когда речь шла об общерусских интересах, хотя никакой единой Руси давно и предавно не было. И надо же напомнить, что церковь была в то время большой и богатой материальной силой, причём силой растущей: земельные пожалования в пользу церкви, необлагаемость церковных имуществ, крестьяне на землях монастырей, каких становилось всё больше. Голос церкви с его строго централизованной властью и структурой был голосом политическим, а не только религиозно-нравственным. Так вот, церковь была за Москву и в пользу Москвы как центра старшинства над остальными землями и владетелями на Руси. Москва отстаивала именно «старшинство», но не была готова и не смела взять на себя политику подчинения и захватов соседей, диктата над ними, без соблюдения всяких договорных формальностей и обязательств со своей стороны. Не позволила бы этого Москве и Орда. Но концентрация материальной силы в Москве (торговля и производство, накопление) продолжалась. И это давало Москве очень хорошие шансы для незыблемости её роста политического. Её веса в русском мире.
— Итак, князья этой битвы: — тут Сергей Иванович решился читать, —  князья белозерские, князь кемский, князь андомский, князь каргопольский, князья ярославские, князь ростовский, князь брянский (из Литвы), князь мещерский, князь муромский, князь елецкий, князь полоцкий с псковичами (из Литвы), князь тарусский. Только князей разных летописец (в пространной летописной повести) перечисляет поимённо 16 человек, убитых в бою, а дальше говорит «это записаны только имена князей, а воевод и знатных и именитых бояр, а остальных бояр и слуг опустил я имена и не записал из-за их множества, так как число их выше моего разумения, ибо многие в этой битве убиты были».
...Горячие капли те были, ребятки, слёзы, сколько слёз было на Руси, сколько «плача великого». Долго те слёзы как реки на лицах стекали. Долго звали и долго не верили жёны и родные, что не вернутся их отцы и братья, что нет их в живых и прежних на земле этой. А сколько было мольбы и моления! Просили о жизни, просили, конечно, о помощи и о победе, молили о том, чтобы не дать погибнуть «сохранившемуся христианству» (как великая княгиня Евдокия, жена Дмитрия Донского). И много и множество света молебного взошло тогда над Родиной нашей. Как сказать без волнения, как вспомнить без боли о стольких погибших и павших, как не почувствовать те минуты и дни, что были и торжественны, и скорбны и велики во всём, как сам час Истории, истории нашей?
— Очень интересно наблюдать как «Сказание о Мамаевом побоище» более других в подробностях повествует о битве. Между прочим, называет это «Сказание» и плату за победу: погибло 253 тысячи, а уцелело 50 тысяч русских, то есть погибло 5/6. Но многие детали имеют важный вес. Например, то, как и противник Москвы Олег Рязанский и Ягайло, князь Литовский не ожидали такого большого воинства, идущего вслед за Дмитрием. Или то, как двоюродный брат Дмитрия Владимир Андреевич (Храбрый), видимо, сомневался в возможности собрать достаточную силу для открытого боя с Мамаем. А, значит, мы можем хотя бы предположить, что главная трудность для Дмитрия была в том, чтобы собрать и даже вызвать такую силу против Мамая под свои знамёна и сделать это А) вовремя и Б) в движении вперёд, а не допуская лишь ожидания Мамая у себя дома, а тем более изолируясь от своих же союзников за стенами Москвы и разорения всех княжеств и земель союзных Москве поодиночке, в знак признания Мамая. Едва ли не в этом-то и заключалась вся мучительная проблема. И в это надо помнить, как важный момент, если и не решающий. Ничего само собой разумеющегося не было в этой истории: не было «само собой» выйти против самого Мамая, двигавшегося со всей Ордой на Русь, не было «само собой» не отсидеться и переждать, а собраться и прийти на соединение с Дмитрием, не было «само собой»  идти навстречу Мамаю, который был слишком силён для каждого из союзников Дмитрия поодиночке, в то время как вместе собранными союзники Дмитрия прежде не бывали. Если этого не учитывать, тогда и понять совсем невозможно всей остроты и тяжести вопроса. Не битва суть дела, а возможность битвы (или невозможность), не то, как «одолели» татар и пересилили, а «уже и ещё» то, как сумели организовать выход на неё, как «умудрились», как решились, как собрались в единый организм. Ведь много и множество раз, если будете наблюдать вы историю нашего прошлого и славянскую историю даже в её целом, вы заметите одну повторяемую будто бы деталь. А на самом деле самую что ни на есть беду русских, а не деталь. Не случайность и не анекдот. И что это?
Сергей Иванович помолчал в ожидании возможного ответа. Но зал молчал, словно вопрошая.
— Самое-самое, самая таинственная деталь для русских в их характере. Их вечная хромота и будто болезнь, это — организация. Но… но совсем не техническое это понятие. Ведь организация это не собраться вместе только и всего лишь, а это со-гла-си-е. Со-гла-си-е. Кто вам сказал, что его-то, согласия не требовалось и оно и так было? Кто? А если его, если только его и не хватало? Представляете как это меняет всё? Вообще всё? В корне, в самом соку меняет.
— Ну да ладно. Может подскажете мне, в чём была главная интрига Куликовской битвы, накануне её.
— Интрига? — спросил кто-то.
— Интрига.
— Интрига была… наверное... — опять задумчивость и чей-то смех.
— Ох интрига-а, — проговорил сам С. И. — А она в том была, что князь со всем ополчением и князьями союзными пошёл через Рязанское княжество. Всего навсего.
— И что из этого?
— А то, по чьей земле, по владениям чьим шёл Дмитрий, который Донской. Это было владение князя Рязанского Олега. А этот Олег, рязанский стал предателем. Тем стал известен и остался. Через неверную землю шли на верную битву, за спиной оставляя Олега. И до Куликова поля Олег этот предателем пожалуй и не был, а был противником Дмитрия. Но стал накануне битвы тем предателем, который и не обязался быть верным и не обязан был. А ведь когда-то именно рязанцы первыми встречали на Руси нашествие Батыя, первыми удар на себя принимали за сто сорок с лишним лет до того.
Молчание выражало долю задумчивости, словно сочувствуя самим «рязанцам».
— Итак, у нас с вами сегодня семинар посвящён теме «Куликовская битва: Русь и Орда». А Куликовская битва одна составит целую эпоху русской истории, а точнее Руси. Нам важно будет понять не только значение этого события в истории России, но и, если хотите, смысл борьбы. Ведь Московская Русь развивалась не только в противостоянии с татарской Ордой и у князей великого княжества Московского были задачи достаточно сложные, чтобы ограничиваться взаимоотношениями с татарами. Кроме того, не кажется ли вам, что в этом вопросе, если конечно, помнить само развитие Москвы, есть и ещё один важный вопрос о личности в истории? Кто такой Дмитрий Донской? Я вам напомню, что при нём было пережито: три похода Ольгерда на Москву в 1368, 1370 и 1372 гг., московско-тверская война в 1368 — 1375 гг., поход Дмитрия на Булгар в 1377 г. и занятие им Волжского торгового пути, битва на реке Воже в 1378 г. и разгром татар, битва с рязанским князем в том же году. Москва, московское великое княжество стало до Куликова поля той силой, которая превосходила соседей и Москва вступила в борьбу одновременно как с Тверью, так и с обширной Литвой и стала давать отпор и самим татарским набегам и грабежам.
Куликовская битва подробна отмечена в наших отечественных летописях. Но она и воспета в произведениях, дошедших до нас «Задонщина», «Сказание о Мамаевом побоище», «Летописная повесть о побоище на Дону», «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича».
Сергей Иванович знал в себе перемену. Он не в этот день почувствовал, что как-то меняются не то взгляды, не то само мироощущение его в целом. Он даже ловил себя на мысли, что становится для себя самого интереснее и наблюдательнее. «Надо не забыть важное, что самого тогда так поразило, — подумалось ему. — Ведь не напрасно».
— Давайте посмотрим на ваше понимание. Вопрос первый: как оценивать Куликовскую битву.
Cкажите мне, как вы оцениваете это событие в нашей истории?
Повисло молчание.
— Ну в школе вам ведь объясняли и рассказывали об этом?
...Ответы выходили не сразу. Короткие и односложные, ответы походили лозунги.
— Дмитрий Донской разбил  Мамая, хана Золотой Орды. Орда потерпела поражение, а русские  поняли, что татар побеждать можно.
 — Всё?
 — Всё.
— Верно, но маловато. Ещё подумайте.
— Большая победа русских над татарами, — заговорила другая студентка. П — Русские показали своё превосходство, а Москва укрепила среди других княжеств свою роль и власть.
— Очень неплохо, верно. Но и этого мало.
— Первое поражение такого рода со стороны татар. Татары не ожидали, а Мамая потом убили, — отозвался студент долго чего-то ожидавший. Это студент, Кириллов, был на хорошем счету у Сергея Ивановича.
— Ну, хорошо, Андрей, а в чём была причина такого поражения, неожиданного для самих татар?
— Русские оказались хитрее и дальновиднее, — был ответ Кириллова.
— В каком смысле хитрее?
— Они татар переиграли стратегически, на поле боя. А разбив Мамая, Донской добился нового соотношения сил. Татары были ослаблены и наступил поворот.
— Ну, допустим. Ещё какие будут ответы.
За вопросом последовало минутное молчание.
Лучший из студентов Олег Лескин отозвался не сразу.
— Победа дала московскому князю авторитет и влияние на все русские княжества. За Москвой утвердилось лидерство, и вокруг неё продолжилось объединение русских земель. Тут уже говорили, что Куликовская битва показала, что татар можно не только побеждать. Теперь Москва обрела новую силу: она победила Орду не только копьём, но и духом. Православная идеология цементировала Русь. Ведь Орда стала давать трещины и распад её стал делом времени. Удар Москвы дал толчок к такому распаду.
— Отлично, Олег.
— И ещё хочу добавить, что просчёт Мамая был в его самоуверенности и в том, что он, видимо, надеялся на помощь Великого княжества Литовского и на то, что против Дмитрия поднимутся все его противники под давлением силы внешней, т. е. татар. Для Москвы риск этого сражения был очень велик.
— Совершенно так, очень хорошо, — встрепенулся Сергей Иванович. — Москва не только устояла в этой схватке, но и подтвердила свою способность к главенству. Но это в перспективе. На деле всё оказывалось сложнее и не так уж линейно поступательно, даже вовсе не так. Мы с вами должны почувствовать другую величину этой битвы. И Олег правильно сказал о духовной стороне, которая конечно, «неслась» над этим полем, Куликовским полем. Однако же, Москва объединяла далеко не все и всех князей общей Руси и такое объединение на добровольной основе даже не мыслилось в то время, а только путём военного давления Москвы или нужды самих князей, которые как раз и не желали становиться лишь «младшими» и вассалами князя Московского. Я хочу сказать, что объективно было немало тех, кто был заинтересован в неудаче Дмитрия в борьбе с Мамаем и пожалуй, поражения ему желал, вспоминая собственные обиды и «претерпения» от Дмитрия и его людей. Не стоит думать, будто все или подавляющее число русских князей желало только поражения Мамая. Перед Ордой по-прежнему заискивали и заранее не знали как дело обернётся. Мы не должны воспринимать эту историю линейно, плоско: злая Орда и хорошие и «пушистые» русские князья. Если бы так было, как на картинке! Как после написать можно! Однако, одно можно сказать более определённо: даже при желании искать в Орде суда и покровительства, это было делать слишком трудно в годы Дмитрия, потому что в Орде беспрерывно шла «замятня великая», т. е. усобицы, раздор, безначалие и ослабление.
— А, можно вопрос ? — заговорил до сих пор молчавший Куценко.
— Какой?
— А дань Москва по-прежнему платила Орде? Я имею ввиду и после Куликовской битвы.
— Да, платила, но в зависимости от того, как прочно в Орде установлена была власть, — ответил Сергей Иванович. — То есть регулярность выплаты дани нарушалась, а размер её мог и меняться в зависимости от способности Москвы получать доход. Но вот что важно и очень важно. При Дмитрии Донском началась выдающаяся и заметная борьба Москвы с Ордой. На Куликовом же поле эта борьба пришла в открытую и отчаянную со стороны Москвы схватку. И как раз при Дмитрии мы видим как эта схватка готовилась и переросла, пожалуй, в настоящую войну Орды и Москвы. Москва осмелилась и решилась, наконец. Учтите, однако, один очень важный момент. Мамай, на его стороне закон. Закон установившегося обычая с Ордой: Дмитрий обязан был подчиняться хану и от хана получали князья ярлык на великое княжение. Дмитрий должен был из уважения к такому порядку смириться перед Мамаем. Но на стороне самого Дмитрия самое важное — мысль о справедливости борьбы и защита родной земли и веры. Видимо, лозунгом князя стало, что «нельзя терпеть татар».
— Я мог бы добавить, — снова заговорил Лескин. — Орда часто пребывала в состоянии грызни и ханских усобиц, ещё похлеще, чем русские между собой и с Москвой. Орда вообще паразитически могла жить, грабежами и торговлей захваченными людьми, как мне известно. Это положение сохранялось очень долго. Этим могла ведь пользоваться и сама Москва и наверняка пользовалась. Скажите, Сергей Иванович, — так?
— Да, это совершенно верно. Олег, вы снова на высоте. Очень важное замечание.
— Да и вы нам об этом говорили на позапрошлом занятии. Что борьба Москвы и Орды похожа была на весы: если ослабевала Москва, то Орда ещё больше давила на Русь, если же в Орде становилась «заминка», по летописным  выражениям, то Москва вела себя ещё более свободно в делах междукняжеских, добиваясь своей гегемонии над остальными.
— Очень верно.
— Ну, я бы ещё добавил, — раздался голос студента, фамилии которого Сергей Иванович не помнил. — Я так понимаю, что в одной битве решалось слишком много. Битва была капитальная: и татары, и русские в неё вложились по полной. Для русских опасность поражения была больше, так как они ещё должны были освободиться. Татарам было проще, им не грозило иго как русским.
— Зер гут, что за поправка, — вытянулся Сергей Иванович от восторга.Он готов был хвалить студентов даже «из пустяка», т. е. малейшего ответа, лишь бы студенты работали, а не просто скучали, слушая его одного. — Это даже тонко замечено, хотя и кажется само собой разумеющимся. Однако, нам более всего нужно понимание процесса и понимание сил, т. е. соотношения возможностей и исходная характеристика. Принимается и ваше замечание.
Да, именно так. Одна битва может изменить, вдруг, очень многое. Может стать даже поворотом в истории, хотя такое и не бывает часто. Битва в данном случае была не отправной точкой, а скорее итогом предыдущего накопления сил и изменения в соотношении сил и сторон. Куликовская битва как итог не менее важна, чем Куликовская битва как исход. Итог — подготовка, исход — кто одержал победу. Есть разница.
Я задам вам один важный вопрос и готов буду поставить за ответ высокий балл. Вопрос этот не из простых, может, и не очень ожидаемых. Вопрос на разгадку, а не только на чистое знание. Как вы думаете: есть у Куликовской битвы идея? Какова идея этой битвы?
Ответы поспешили появится.
— Русь должна быть сильной.
— Орда общий враг, пора объединяться для борьбы с нею.
— Только единство русских князей и войск изменит положение Руси.
— Идея та, что угроза татарской Орды соединит русских между собою и заставит быть вместе для борьбы и победы.
— Независимость Руси может придти только через решающую и большую схватку с опасностью Орды.
— Да, что по одиночке ничего сделать невозможно, а для успеха нужна дисциплина и подчинение общему руководителю, для битвы.
Сергей Иванович засуетился: «Ай да как хорошо, очень верно, да и точно, пожалуй. Вот что я отметил бы, соглашаясь с вами: идея битвы — единство, а кроме того, идея битвы — за веру, в подтверждение веры и правоты веры. И единство скрепляется верой, а вера создаёт единство как духовный порыв и подвиг. Те, кто говорили о единстве были точны и я их, конечно, премирую».
За окном были видны крыши соседних домов и учебных корпусов. Аудитория, в которой проходил семинар, располагалась на пятом этаже корпуса ещё дореволюционной постройки. Тишина и спокойствие улицы, наконец, воодушевили Сергея Ивановича. Небо, хотя и оставалось предательски унылым и затянутым словно стоячим дымом, однако перестало бушевать дождём. Воздух стал прозрачным и округа повеселела, обещая прояснения. День разошёлся и занятие получало оборот. Работа кипела.
— Нам с вами надо бы прояснить один важный момент. Ради него я говорю с вами, вас подвожу к нему. Из учебников или в интернете вы можете узнать из-за чего и как они столкнулись, Дмитрий и Мамай. Причин было несколько. Вот только вопросы: первый — что изменила битва для общерусского сознания и было ли оно уже тогда. Второй — почему в нашей истории Куликовская битва звучит как «Мамаево побоище». Третий — несла ли эта битва в себе перелом, то есть была ли действительно Русь «до» и Русь «после» битвы как две разные Руси? Будут ли у вас какие -либо мнения на этот счёт?
Отвечал опять Лескин:
— Ну, мне кажется, что русские воины могли ощущать радость и гордость за свою победу. Наверное тогда нарождалось и какое-то новое сознание. Ведь они видели свою фактическую победу, одержанную.
— Я думаю, что перелом был, — отвечал Марков. — Не только Мамай, но и вся Орда получила удар. А татары стали ссорится и искать виновных в том, что были биты.
— Побоище, наверное потому, что было много убитых и раненых. Мамаево, может потому так называлось, что это Мамай выступил первым и пошёл на Русь. Может, так? — высказалась Мамаджаева.
— Со своей стороны, я вам поясню, — сказал Сергей Иванович, — что потери обеих сторон были ужасными. Татары потеряли много, но русские, может, даже больше чем татары, до 60% русских воинов полегло в этой тяжелейшей сечи. Цена победы была просто чудовищно высока и в летописях это отмечено, что «полегли» почти все опытные и именитые воеводы, самые лучшие и самые славные и, так сказать, просто многие и многие. Поле дымилось от крови. Когда стали созывать и кликать живых и выживших, то стояло молчание, а многих и найти было вовсе невозможно, так много трупов, одни на других лежало на этом горестном поле. Хоронили несколько дней. А ведь что значит было положить «лучших из лучших»? Ведь скоро такие полководцы, сами можете понять, не родятся и не появятся. Потери, можно сказать, были равны «генетическим», в смысле мастеров боя и ратного дела.
Потом, почему, собственно, битва была так неизбежна? Есть много примеров, когда русские князья задаривали ханов Орды, помимо «выхода», то есть непосредственно дани в виде десятой части со всего.
Надо, пожалуй, оценить и риск столкновения. Силы с обеих сторон были собраны огромные и подготовка к выступлению длилась не один месяц. Это значит, что каждая из сторон вкладывала в эту встречу наибольшие возможные для себя силы, то есть по принципу «либо всё, либо — ничего».
Вопрос о дани не будет здесь главным или решающим. А важнее вопрос о вмешательстве Орды в русские дела и праве на такое вмешательство. Это право было совершенно законным для Мамая и Орды при любом другом хане. Законным без всяких кавычек. И в случае разгрома Дмитрия Орда могла глубоко и полностью переиграть всю сложившуюся за полстолетия картину усиления Москвы, все её столь дорогие усилия стать главной и первой на Руси.
С. И.: «Здесь вопрос не обязательно из-за чего столкнулись Русь и Орда, почему они снова столкнулись. Здесь важно подумать и о другом: можно ли было избежать такого столкновения вновь, было ли оно неизбежно».
Сергей Иванович перебирал в  своей памяти ответы и реакции в прежних группах студентов при разборе этой же темы.
 — Я задам вам один очень трудный вопрос. Скажите, что помогло одержать победу над татарами?
Послышались разные ответы:
 — Мужество.
— Стойкость и профессионализм.
 — Опыт войны с татарами и знание их тактики.
—  Решительность и смелость русских.
— Объединение русских вокруг Дмитрия Донского.
— Русские бились за свою родину, а татары ради грабежа и новой покорности.
.Сергей Иванович улыбнулся. Было видно, что эти ответы не те, что ему желанны.
— Мой ответ будет: чудо. Могу вам с уверенностью сообщить и утверждать, что в этой битве проглядывается не только подвиг, но и действительное чудо. И спрошу вас, не найдёте ли и вы в этой истории что-то необычное и трудно объяснимое? Помимо того, что уже сказали. А говорили вы всё верно и говорили о разных сторонах одного объяснения.
Предвидеть заранее исход битвы Дмитрий, конечно, не мог. Зато Мамай был уверен в своей победе. Татары, во всяком случае не колебались. А со стороны Дмитрия Московского, то есть Донского колебание было велико и доходило, видимо, до полного отчаяния: он не мог решиться на эту битву собственным духом, а на него смотрели все его возможные союзники. С другой стороны, отказаться от решимости биться было тоже очень трудно, после всех «обид» татар и поражения их в битве на Воже надо было «биться» и за авторитет Москвы. Если бы москвичи искали сделки с татарами и унизились до склонения перед Ордой и Мамаем (что не означало бы кровавых потерь, какие обещала сама битва), к ним и не примкнули бы и не могли примкнуть те князья, союз которых москвичи этой сделкой и отклонили бы в смысле битвы, а не смирения и откупа перед Ордой. Претендентом на влияние в русских землях была кроме Москвы Литва, но Литва готова была на сделку с Ордой и искала с ней союза и Литва вовсе не была в интересе усиливать объединение русских «из любви» к Руси единой и независимой. Получалось, что если не Москва — то некому выступить с таким авторитетом силы и притяжения, а сама Москва не может решиться между битвой и сделкой. И сделка конъюнктурно выгоднее, а битва политически нужна ради нового будущего, которое ещё не гарантировано победой. Настал «час Икс» и надо было перейти Рубикон. Мамай шёл на Москву с реваншем за Вожу и не только, и новое поражение татар означало бы, что Дмитрий получит ещё более злого и уже непримиримого врага в лице новых ханов Орды, хотя и не сразу. В это время Дмитрий совсем ещё не мог говорить, что Москва и есть «вся Русь», как скажет Иван III ещё через 100 лет о себе (великий князь «всея Руси»). Это значит, что новой победой над Ордой Дмитрий навлекал бы на себя и всех русских князей, от него зависимых, угрозу новых нападений Орды и новых жертв и потерь, разорений и смут. А противников дальнейшего усиления Москвы и даже ненавистников Москвы на Руси хватало. Это и Тверь, и Новгород и Рязань, и сам Литва с множеством русских князей и земель (так называемая литовская Русь), которые вовсе не собирались Москве подчиняться лишаясь своих прав и суверенитета. Поэтому Дмитрий и не чувствовал и не мог чувствовать себя каким-то «собирателем» земель русских и тем самым кулаком объединения, которым ещё не являлся и не думал стать.
Иначе говоря, идти на поклон к Орде тяжело, но выгодно, идти на бой с ней и тяжело и унизительно, и рискованно и необходимо из стремления к чести и лидерству. Москва это лидерство приобретала не одними деньгами, а кровью нескольких поколений. Другой вариант — это продолжение слабости и дроблений, раздоров и распри между другими на Руси, с участием Москвы. Но Орда не столь сильна и грозна как прежде, а Москва не столь прочна и сильна как нужно и требуется.
Вот ещё что очень и весьма важно, — произнёс Сергей Иванович, впадая в новую задумчивость. — Обратите внимание на поведение Мамая,  его союзников Олега Рязанского и Ольгердовой Литвы. Главное, конечно, Мамай. Мамай «вдруг» рассвирепел в своей непримиримости и стал вспоминать времена Батыя на Руси, желая это время вернуть. Он хочет только резни в Москве и только славы похода против Дмитрия, славы сражения и разгрома Дмитрия. Почему так однозначно и «вдруг»? Ответ можно найти. Мамай не настолько сложен, как Дмитрий. Мамаю нужна скорая и сильная, то есть большая, непременно большая победа. Зачем? Затем, чтобы в Орде умолкли и не покушались на его могущество и блеск его конкуренты, среди которых обозначился уже вполне Тохтамыш, да и не только, видимо, Тохтамыш. Для Мамая победа нужна не с капитуляцией Дмитрия, а с позором Дмитрия в битве. Мамаю нужна слава полководца и никакая другая более. Мы мало что, слишком, знаем о татарах, но зато самое важное знаем о Мамае. Мамай мечтал о воскрешённой славе, славе Батыя.
Теперь история с напутствием Сергия Радонежского, вам известная.
— Как вы думаете, что сказал Сергий князю такого, что повлияло на него и его укрепило перед отправкой?
Ответы зазвучали:
— Ты победишь?
— Ты разобьёшь татар.
— Бог на твоей стороне князь.
— Да, Бог с тобой князь, Бог за тебя.
— Тут надо знать некоторые важные детали, — сказал Сергей Иванович. — Без них всё слишком сладко да просто: сел на коня, да поехал. Кто смел, тот и съел. На самом деле были большие колебания, были сомнения. Подвиг битвы был, конечно, не в том, что Дмитрий-таки решился и перешёл через сомнения, отважился. У московского князя было предостаточно врагов и завистников и поэтому сомнения, неуверенность Дмитрия в себе были сильны. Плюс к тому же мы не знаем о характере этого князя достаточно, чтобы судить свободно. Можно сказать, что если Дмитрий был и нерешителен и слаб волей, то он совершил подвиг над собой, идя на эту встречу с татарами. И тут очень важно понять, что же или кто мог и придал ему силы. Риск потерять всё для Дмитрия был: потерять положение московских князей, нажитое его предшественниками, потерять опору среди бояр, противников войны с Ордой в собственном же окружении, потерять и зависимых от него союзников в случае поражения. У Донского не было никакой гарантии, идя на такой шаг, быть спокойным и уверенным в успехе. За спиной у него оказывалась Литва, а угрозу Литовских князей он уже успел испытать на себе не раз. Значит, кроме Орды, ему нужно было избежать войны с Литвой, а это выглядело более чем проблематичным: Литва своего шанса упускать была не намерена. Она, конечно, готова была и готовилась воспользоваться ослаблением Москвы. Думать, что Дмитрий представлял себя защитником и выразителем всей русской земли и сам сознавал такое своё значение, ещё не значит доказать такую роль. В тот момент времени. Но и кроме этого, Дмитрий был в больших неладах с митрополитом Киприаном и явно пытался укрепить свою власть за счёт авторитета православной церкви, отказывая кандидатуре Константинополя, т. е. кандидатуре Киприана в праве вмешиваться в политическую борьбу Дмитрия со своими конкурентами в русских княжествах: Тверью, Рязанью, с Литвой. Между тем Киприан был сторонником фактической унии в Литве между католиками и православными. Более того, Киприан даже предал князя Дмитрия анафеме ещё до битвы на Куликовом поле. Предал анафеме за решение Дмитрия не считаться с назначением Киприана в Москву и отправкой для одобрения собственной кандидатуры в Константинополь, некоего Митяя. Это обстоятельство многое меняет в том, чтобы понять положение и самого Дмитрия, и его духовную, официально-церковную полуизоляцию. По тем же временам церковь имела огромную власть на политические решения и сама являлась заметной экономической силой. Но ещё важнее то, что церковь в лице её главы составляла важнейшую опору княжеской власти, в противном случае, наоборот, могла составить ей опасную оппозицию. Положение Дмитрия было поэтому особенно сложным. Не то, чтобы Киприан был против решения Дмитрия выступить против Орды, что нам вообще неизвестно, однако, тот же Киприан не поддерживал авторитета Дмитрия и самого его осуждал.
Дмитрий, оказывается, готов был платить Мамаю даже повышенную дань, что тот и требовал, лишь бы избежать генерального столкновения с татарами. Однако, сам Мамай был настроен именно на военный разгром Дмитрия и повторение похода на Русь в духе Батыя. Если же это так, то у Дмитрия не оставалось иного выхода как готовиться к решающему сражению, чтобы избежать капитуляции, которую ему фактически и готовил Мамай.
Нам вообще очень не хватает детальных знаний, но зато даже в летописях не скрывается то, что Дмитрий долго и мучительно для себя делал выбор. Решиться или преклониться перед Ордой и Мамаем. То есть воевать или ехать в Орду с повинной. Мало было откупиться от Орды богатой данью, надо ведь было унизиться, а унизиться Москва, гордая собой в лице князей и сильная в своём влиянии среди других княжеств не могла и не хотела. В этом было огромное противоречие. И противоречие это не решалось сделкой и переговорами. Нужно было или идти на бой открыто и бесповоротно, до конца, либо, выразив покорность, отдаваться на милость Орды. И, как я объяснял, для битвы с Мамаем у Дмитрия не было вполне благоприятных условий. Иначе говоря, Дмитрий рисковал потерять всё наследие Москвы со времён Ивана Калиты или во всяком случае это наследие подорвать, глубоко и тяжело.
— Так, можно же было откупиться? — раздался голос.
— Можно ли было? — задумался Сергей Иванович. — Ну, хорошо, а как вы откупитесь, стоя на коленях? И как вы откупитесь, потеряв больше всякой дани. Потеряв к себе уважение и должное отношение, почитание. Дарами и деньгами можно, а честью — никак, не получится.
Страх перед силой Мамая и сомнения в окружении князя и в самом князе Дмитрии жили.
И потом, надо учесть и то, что Мамай не столько дань просил, не это и было главным для него, а требовал ему подчинения со стороны Москвы. Мамай видел силу Москвы и стремился ослабить её разгромом и наказанием.
Получается же, что битва эта была совершенно необходима. Почему — я вам попытался объяснить. Политический интерес Москвы и Дмитрия заключался не столько в победе над Ордой, сколько в отстаивании собственного преобладания и сохранении главенства на Востоке Руси. И в этом — вдруг вдохновился Сергей Иванович, — можно было бы сказать, есть даже закономерность битвы. Она со всей неизбежностью приближалась.
— Получается, — подсказывал Иванов, — что татары не могли больше ждать, им нужна была битва больше?
— Ну, если следовать теории, которую я вам предложил, то да, так и есть, — воодушевился Сергей Иванович, словно ответ им был получен прямо с Куликовского поля или из ставки Мамая. И, скажу вам, здесь нужна картина «причин и следствий», как нас когда то учили, а вам уже не предлагают учить. Ищите во всём эти самые связи причины и следствия. Они помогают понять то, что не объясняется в источниках, а либо подразумевается как «само собой», либо и вовсе не преследуется, а может даже нарочно затемняется.
Кстати о чести. История с сожжением переправ через Непрядву вам может быть известна? — спросил Сергей Иванович. 
— А поединок перед битвой?
— Я могу сказать, — воскликнул Лескин. — Это поединок Пересвета и Челубея.
© Угроза Литвы за спиной (Ягайло) За спиной у Дмитрия оставалась и сама Москва и земли тех князей, что были союзниками Москвы. А Литва непрерывно враждовала и ходила большими походами на Дмитрия. Литва только того и желала, чтобы воспользоваться отвлечением или слабостью Дмитрия. Кто же мог вдохновить Дмитрия на решимость, не догадываетесь, на решимость всё же биться с Мамаем. А не кланяться ему, — обвёл взглядом сидевших Сергей Иванович — Он ведь мне тёзкой был.
— А, Сергий, что ли? Как его? Сергий Радонежский. Он, что ли — воскликнул Матвеев.
— Именно, браво, молодец, как фамилия, — воскликнул Сергей Иванович.
— Матвеев.
— Молодец Матвеев, за догадку тебе четыре балла. ...Ну, а теперь, в связи с этим, вам всем вопрос. Известно, что Сергий Радонежский, имея огромный авторитет в среде околокняжеской и в простых людях ещё более, обратился к Дмитрию с словами напутствия и даже совета. Как вы думаете, что это были за слова? Известно, что на Дмитрия эти слова имели влияние, так как Радонежский обладал даром пророчества, он мог предсказать самое важное: будет ли удача русскому воинству. Так вот, как вы думаете или попытайтесь угадать, представить, что Радонежский мог и сказал такого, что подействовала на Дмитрия положительно, ободряюще и укрепило его в решимости биться с татарами? Что, как вы думаете?
 — Князь, ты победишь.
 — Хорошо, ещё.
 — «Тебя татарам не победить».
 — Допустим, ещё.
 — «Не упусти момента, торопись и тогда победишь».
 — «Будь твёрд».
 — «Не падай духом, я с тобою, князь» (Лескин).
 — «На тебя смотрят твои войска».
 — «Вера тебе поможет и ты на своей территории».
 — «На твоей стороне Бог и справедливость».
— Молодцы, замечательно. Очень хорошо. Вы суть поняли и сразу догадались верно. Верно сказали. Каждый из вас по-своему, но одну суть вы выразили. Молодцы. Но согласно одной из версий сказано было ещё и кое-что очень важное. Может быть, как знать, самое важное и даже именно то, что более всего самого же Дмитрия беспокоило. Он сказал так примерно: «Не бойся князь, одолеешь ты силу татарскою. А Бог тебе поможет и даст тебе силы больше. Но ты — не бойся».
Было, ведь, сомнение какого рода? А вдруг Бог на стороне татар, а не на стороне восставших против смирения Мамаю русских. В простом народе давно уже утвердилась мысль, что все наказания от Бога и татары от Бога над русской землёй поставлены «за грехи и по грехам нашим». Дмитрию надо было первому отрешиться от страха, не татар, а битвы с ними. Сергий, видимо, говорил, что только Бог поможет, а ничто другое. Мы бы сказали сегодня, что кроме Бога есть и удача, и искусство боя, и разведка и хитрость воинская для того времени. Но это явно не всё для того момента подходящие аргументы. Татар было больше чем русских, скорее всего. Русские были едва ли не обречены на разгром, и потом ещё одно, очень важное. По тогдашним понятиям и отношениям, хан Золотой Орды был для всех князей Руси «старшим», правителем над ними и судьёй в их отношениях между собою. Выступить против хана, самого хана означало как бы преступить закон уже установленный и всеми исполняемый. Это одно. А второе, — что если уж сам хан Орды выступил во главе всего татаро-монгольского войска, то противостоять такой силе казалось и дерзостью неслыханной и даже равносильно самоубийству. Такая отвага не понималась в те времена как «наше дело правое, победа будет за нами». Если уж татары, как думали русские люди, посланы на Русь в наказание самим Господом Богом, то лучше было смириться, чем испытывать судьбу перед волей самого же Бога. Кроме того, Русь была столь разъединена и сложна в своих распрях и борьбе, что не могло тогда придти в голову русским людям, что должно произойти вдруг объединение вокруг московских князей и пожертвовать своими правами для власти над собой этих князей. Но и фактически это было никак ещё невозможно выполнить. По крайней мере, за несколько каких-нибудь лет. И если только это так, то это решительно меняет и наши представления, часто упрощённые, умозрительные, логично выстроенные, но отвлечённые.
Есть ведь такое понятие «укрепить дух», то есть поддержать морально. И в этом случае Сергий должен был именно укрепить Дмитрия в его решении, в бесповоротности этого решения. Но даже и больше того: настроить Дмитрия на подвиг. На подвиг в прямом смысле слова. Видимо так приблизительно: «ты князь всему воинству голова, но и душа ещё более. На тебя смотрят и от тебя ждут. Как ты ступишь, так и за тобой вслед. Будь для людей своих и примером и знаменем. Тогда и все — сила, тогда и остальные крепки будут».
— А мог ли Мамай через других князей на Руси повлиять на Дмитрия, чтобы тот подчинился воле, ну как бы большинства из тех князей плюс сама Орда, — спросил кто-то из рядов.
— Замечательно, даже браво. Здраво мыслите. Почему бы и нет, хотя прямо сообщённые такие факты нам неизвестны, а вот допустить их вполне бы возможно.
© Поединок Челубея с Пересветом: нет победы одного над другим. Оба друг друга сразили, когда сшиблись. Был ли он в действительности тот инок Пересвет, что сразился с Челубеем? Это берут тоже под сомнение. Но вряд ли сомнительно другое: если Пересвет и не был, то введён был в повествование русской церковью для усиления именно церковно-православного и духовного мотива в первую очередь. Пересвет должен был своим действием, поединком «позвать за собой» всё русское воинство и самого же князя Дмитрия. В поединке была ведь не одна традиция, но и большой моральный смысл. Поединок должен был укрепить воинство к борьбе, но никак не к сомнению и унынию. В битве Пересвет погибает первым из воинов, словно взывая не то к отмщению, не то к продолжению этой битвы. Эта «вставка» в повествование не случайна вовсе. Но и в другом случае, поединок, хотя он и предваряет битву, открывает не простой воин, а воин за веру вышедший. Словно бы и саму битву начинает слово подвига, подвижнечества «за веру нашу православную».
— Удивительно, — произнёс Лескин, — как история повторилась через сто лет «стоянием на Угре», но без сражения. Сражение не состоялось, а Ахмат проиграл.
— Да, возможно, между этими событиями есть какая-нибудь да и связь — ответил в задумчивости Сергей Иванович.
Единство русских помогло им. А заодно и показало, что только в единстве сил они могут одержать победу над таким трудным и опасным противником как татары. Первым чудом было то, сколько сил собрала Русь для борьбы на это поле. И летопись не без гордости пишет об этом. Но надо помнить и то, что многие ещё княжества не были соединены с Москвой ни доверием, ни согласием. Рязань и Новгород Москве противились. Русские княжества в составе Великого княжества Литовского, а их было множество и много городов и вовсе были против Москвы.
Но едва ли не главным оказалось в этой решимости «слово Сергиево», слово ободрения и пророчества. И это ли не первое чудо. Чудо укрепления духа, чудо уже бессмертия. Другим чудом должна была послужить сама вера, православная вера русских. Русь православная единилась не согласием князей и бояр а общей верой, верой православной. Единство русских могло скрепиться и удержаться верой, а не тем единством политическим, которого, видимо, не было. Не было потому, что такое единство никогда постоянством не обладало, а в спорах и раздорах подтверждалось в каждый раз снова.
Все ушедшие к этому полю Куликову молились за себя и братьев своих православных, за православную Русь. Кто знает, может русские и предчувствовали свою судьбу. После сожжения переправ через Непрядву стало понятно, что либо все погибнут, либо одержат победу.
— Так молились ведь всегда, — сказал кто-то из студентов.
— Молились всегда, да только не всегда молитва вела к успеху. Всех, наверное, перед битвой мучала неизвестность. Но было известно, что у татар сила большая, очень большая.
— Но если за Дмитрием многие княжества не пошли на битву с Мамаем, как вы говорите, то тогда и сам Дмитрий оказывается князем с риском, — заметил  Матвеев. — Он рисковал страшно и своих подводил.
— А-а, — растянул Сергей Иванович. — О чём я вам и толкую. В чём сложность обстановки явно была, изюминка, фокус.
Итак, два чуда в этой истории были: первое — что удалось собрать большое войско от разных князей, городов и бояр для похода на битву с татарами. Второе — слово Сергиево и сила его убеждения или личный авторитет для решимости Дмитрия идти и не колебаться в принятом решении, воевать, а не договариваться с Мамаем, что было бы наверняка капитуляцией перед властью Орды.
Но третье чудо остаётся уже для самой битвы. Третье чудо — это реакция татар на удар засадного полка. Это чудо целиком можно отнести к разряду психологического надлома от внезапного для татар удара. Если верить нашему летописному изложению, то татары имея уже почти победу в  своих руках совершенно ошеломлены были и дезориентированы этим вступлением в бой засадных сил русских. Имея превосходство в силах и моральный успех на своей стороне, татары не только не сумели оценить относительно скромных сил русских, ударивших им со спины. Татары приняли эти силы за совершенно новые, пришедшие в бой со стороны. И татары не смогли в условиях схватки сообразить, что эти новые силы русских не столь уж велики, чтобы не оказать им сопротивления. Татары ужаснулись и предались полной панике и бегству. Будто бы кричали они: «Горе нам, русские нас обманули. Пока мы сражались с худшими из них, они сберегли лучших своих. Наши же храбрецы и умельцы все уже сражении». Но надо вспомнить какое упорное сопротивление оказали даже «худшие» из русских полков, не побежавшие с поля, а бившиеся отчаянно. Особенно сторожевой полк. Тогда, может быть, можно представить, что татары решили, что теперь им будет куда труднее, а сами они уже выдохлись для боя заново, то есть боя с новыми силами. То есть татары, которые сами отличались коварством и хитростью, обманом и обещаниями, которые нарушали предательски, теперь оказались в положении обманутых сами. Татары теперь бросились врассыпную, Мамай потерял управление своими воинами.
Татарское войско было по преимуществу конным. У русских же наоборот, пешая рать была численно заметно больше. Значит, у татар изначально был перевес в манёвре и гибкости, подвижности войска. Для русских было проблемой как это преимущество ослабить, ведь компенсировать его ответными силами русские просто не могли.
Надо было, по возможности, навязать татарам даже место этой битвы -встречи. Для русских главное было не дать татарам возможности для широких обходов и охватов своих ратников с флангов или с тыла. Для этого было выбрано такое место, очень тесное для конных войск как поле Куликово. Поле было со всех сторон почти закрыто зелёными густыми массивами. Таким образом, атакующим татарам надо было действовать прямо в лоб, в расчёте на то, что русские не выдержат этого сильного удара, дрогнут и побегут.
Психологически же русским было особенно трудно в том отношении, что здесь на поле Куликовом им предстояло не самим наступать, а выдержать наступательный удар татар. Представьте себе, что перед вами противник и без того сильнее вас по мобильности и числу, но и, кроме этого, вы отдаёте инициативу наступления и нападения (а не встречного удара или манёвра) этому и без того сильному врагу. Себя вы обрекаете на «стояние» и стойкость перед ударом, условно говоря, как груша, как мишень. Вы можете только сжиматься под этим ударом или падать перед ним, истекая силами. Но терпеть в обороне не так-то легко или просто. У нападающего есть преимущество той свободы, которую вы сами оставляете ему.
Отметим и личный подвиг князя Дмитрия. Его решение быть непременно в бою и перед глазами своих ратников. Об этом прямо говорится в «Сказании о Мамаевом побоище». И ведь имя Дмитрию — Донской — пошло от народа, как утверждают историки. Такие прозвища не даются не по заслугам, но звучат в память о знаменательном событии.
Нельзя было и медлить с боем, так как литовский князь Ягайло шёл за спиной Дмитрия и теоретически, правда, мог помочь Мамаю, если не в сражении, то в угрозе ударить по русским с другой стороны.
Видимо, татары и Мамай были уверены в себе, начиная бой. Ведь они согласились не маневрировать в поиске выгодного для них места боя, не избегать его, а бить прямо и бить там, где русские их и поджидали для сечи. У русских, я уже сказал, такой уверенности в успехе, как у Мамая, вовсе не было и очень тяжёло было находится в таком нервном напряжении неизвестности. Уповать на обман татар или на то, что татары сами не выдержат боя не было у русских серьёзных оснований, ни одного.
Ещё больше напряжения вызвал сентябрьский туман, стоящий на поле перед боем.
Задачей Дмитрия было втянуть конную татарскую массу в мясорубку боя и так ослабить её, чтобы татары утратили способность к сильным и массированным ударам, обходным движениям своей массой. Это означало, что передовые полки русских войск были фактически обречены на неминуемую смерть в бою ради выигрыша в целом. Причём для такого напряжения требовались очень большие силы русских, которые бы заплатили своей жизнью за достижение перелома в битве и за победу общую.
Но все подробности и вопросы ни мне, ни вам некогда выяснять, у нас не так много времени.
Но явно было и четвёртое чудо этой битвы. Этим чудом оказалась стойкость русских полков, их фактическое согласие умереть, но не дать себя ни унизить бегством, ни истребить в отступлении и панике. Кровь рек и коней по колено — вот что такое, согласно, летописи, поле Куликово в этой жуткой битве. Воин на воине, товарищ на товарище, битва на трупах и раненых тех, кто ещё бился. Огромные потери сторон. Такой итог и такой крик этой битвы.
«И побежали татары, и одолели они (то есть русские) татар», — говорится в летописи.
— Трагедия этой битвы в её тяжелейшей цене и плаче русских о потерях. Чудо этой битвы в победе, в том пути, который прошли русские, в той молитве и себя преодолении, в том бесстрашии и вере, с которой ушли они умирать и побеждать, «одолевать» татар. Три дня реки текли кровью павших на этом поле, восемь дней хоронили убитых. Множество воинов так и не смогли отыскать и распознать. Источники перечисляют нам великое множество знатных и умелых русских, отдавших жизни в одной битве...
Но что стало пятым чудом этой битвы. Подумайте сами?
  — То, что столько событий оправдались, что русским повезло, — был один ответ.
 — То, что верили они в свою победу, — сказал другой.
— Наверно то, что татары не ожидали такого сопротивления и твёрдости у русских, — сказал Лескин.
— А может то, что справедливость восторжествовала? То, что победили свой страх, а бились за свои жилища и семьи? — сказала одна студентка.
— Ну, может, ещё, что само это везение для русских не было случайностью. Мораль русских оказалась и выше и сильнее, — высказался ещё кто-то.
— Да, молодцы, правильно говорите и думаете неплохо, — вздохнул Сергей Иванович. — Я же вам скажу, что самое главное чудо — ВЕРА. Русским помогла вера, они верили не только в победу, они верили в силу божьего промысла и божьей помощи. Ведь и не было больше и важнее помощи, чем от Бога. И если Бог не отвернётся, то и татары «одеревенеют», сколько бы много их ни было. А вот ещё что. Знаете, что сказал перед отправлением Дмитрий своей жене Евдокии на её слёзы? Он сказал будто бы: «Жена, если Бог с нами, кто против нас?» Тут и смысл простой, но глубокий.
— А мне кажется, — сказал Семёнов, — что отчаяние русских и была их вера. Им терять-то ведь было нечего: или погибать или побеждать. Вот они и бились до упора. Вера это, конечно, важно, но куда им деться-то было.
— Совсем не в любом случае такое происходит или может произойти, — продолжал Сергей Иванович, не отвечая на реплику Семёнова прямо. — В этом смысле тоже чудо. Вспомнить Давида и Голиафа. Близкое всегда рядом, да не всегда оно замечается, потому что уж больно близко, да и всё время перед лицом. Простые истины часто не выглядят все го лишь простыми. А вы об этом помните. И идёт в человеке битва духа его, битва глазам незримая, но очень важная, почти решающая. Не столько в победе дело, сколько в том примере, какой отныне был дан и русским, и татарам как урок. Может быть, и внутреннюю победу одержать важнее всего.
В сущности более чем что-либо на тот момент русских объединяло только православие.
— А разве страх перед новым унижением и гибелью не объединяли русских столько же как вера? — спросил Матвеев.
— Думаю, что никак не объединяли страх и угроза гибели. Тогда едва ли не думал бы каждый сам о себе, — ответил Сергей Иванович. — Но спасение мыслилось как для всех спасение о общими силами. А смерть была не столь ужасна если и смерть для всех. И поэтому именно роль князя и его пример был огромен.
— А можно ли тогда сказать, что, вот, православная церковь и вообще православие победили в этой битве?
— Даже и надо бы сказать, ровно так, как вы сейчас предложили. Но перевернув порядок. Не только церковь, и не столько церковь. Но — вера. Вера воинства Дмитриева, вера православная, а не церковная. И победил дух православия, дух православных людей. Но есть и другая сторона дела. Дмитрий обращался к войску: «Постоим за братию свою», то есть друг за друга. Но не говорил: «постоим за землю русскую, за московскую отчину, за Русь православную». И не было единой Руси тогда. Но на поле оказались далеко не одни и все москвичи. Братство же понятие боевое и, конечно, вполне религиозное. Но вера, вера одна на всех и посегодня, наша ценность национальная, а тогда и особенно глубокая и близкая. Татары назывались «безбожники» и «поганые», а русские — люди православные, люди християнские.
— Получается ещё и то, что татары проиграли идейно. Так? У Мамая кроме террора и грабежа не было идеи. Только убийство, бойня и разорение, грабёж для побеждённых, — заметила Осинская.
— А почему же нет? Именно: у татар идея мести, наказания, но в основе всего, да, разгром Москвы, её новое покорение, приведение к покорности и грабёж. Дважды грабёж. 
 — Есть ведь, знаете, и символизм этого события в нашей истории. Кто стал победителем истинным? Князь? Нет. Дружина? Нет. Засадный полк? Нет. Может Сергий Радонежский? Тоже нет. Дело в том, что войско русское было набрано в небывало большом числе и в нём растворялись все отборные и отменные воины. В своём людском море войско Донского состояло из самых обычных землепашцев, простых крестьян, людей труда, а не боя, людей земли, а не конских и с мечом. Победил народ-пахарь. Победил тот самый коллективный герой, без которого и вся борьба теряла свой эпос и величие. А без народа, ребятки, без нашего народа, что каждый из нас и что вся история наша, от Руси до России?
Подвиг надо помнить всегда и беречь память о подвиге. О подвиге говорить надо и возвращаться к нему вовсе не означает лишь повторяться. В том-то и дело, что забыть очень даже можно. А забытый подвиг словно свет погасший, словно жизнь без примера и силы особой. Словно без вдохновения и радости. Но о подвиге мало знать, над ним и подумать не забава.
Вот хотя бы сегодня, посмотрите на движение «Бессмертный полк», если слышали. В основе движения память. Память историческая и личная. И память если она возвращает нам лучшее, меняет нас самих. Тоже ведь реальность и не ниже цифровой. Но память духовная как родство духовное. Человек один — одинок, а человек с человеком единый духом уже не одинок и как материальный факт. То же скажете вы о целом народе, о целой земле и даже о поколениях. «Бессмертный полк» тому пример. И очень хорошо видно, что такое дух и духовная борьба на примере таких стран Востока как Китай, Япония, Корея, Вьетнам. Ну да тема эта долгая...
Если же сказать казённо говоря: Куликовская битва — начало русского патриотизма, общерусского единения и чувства общего дома и единения как людей русских, как веры, так и всех земель, городов, княжеств. В этом измерении — идеал, необходимая легенда, немеркнущая память, высокая память, священство. Куликовская битва станет общерусским наследием и памятью неостывшей и незаслонённой. Великой памятью.
Куликовская битва сделала Русь святой. Запомните это: Святая Русь пошла с Куликова поля, и та бесконечная жертвенность, которая была проявлена здесь стала больше, чем подвигом. Эта битва оставила неизгладимую память в нашей истории. Сражались русские за веру, а не только за «землю» и имущество. Эта битва станет памятью и примером, и призывом для Руси. Нет любования победой, но память подвига её. Ещё не сознанием, но началом сознания, в памяти народа оставшаяся битва. Постоять за веру, умереть за веру, претерпеть за веру вот это оказалось самым главным: Русь объединилась потом не столько силой московских князей, сколько верой единой, хотя и от имени Москвы. Ведь и победа над татарами на Куликовом поле была одержана не именем Руси уже единой и собранной, а святостью веры, которая всех единила. Веры православной. Может быть это и не прозвучит для вас убедительно, но русским могло помочь разве чудо, и чудо это явилось. Вы конечно, можете решить, что у меня «крыша поехала», так уж нас с вами воспитали, что всё на этом свете можно понять, да потрогать, я однако, и по себе скажу вам, ребятки, не так это. И есть вещи, которые не просты в объяснении только умственном, а ещё более — правильно умственным. Тем, кто на том поле встал, предстояла смерть многая и великая и они приготовились к ней.
Есть слава князя, есть слава дружины и войска, но есть слава народу. Куликовская битва была славой народу Руси. Слава — России и память славы. И в то же время без Куликовской битвы нет Святой Руси, нет того призыва выше многих слов, выше времени тех дней. И призыв тот не просто и не только единство, но и самое трудное — битва. Битва за это единство, битва не одного ума только, но духа. Именно одухотворённость этой битвы столь велика, что и воинская победа не превышает духа. И созидание единства начинается с битвы, битвы не внутренней, а внешней. Но… битва бывает состоявшейся раньше победы. Не то важно, что татары были обмануты засадой, которую не ожидали, а то, что удержались и умерли те русские, которые этих же татар сумели измотать и расслабить. То есть стойкость и мужество, «смертность» русских воинов важна не меньше. Как бы сказать: «постоим на смерть», «удержимся». А удержаться до смерти могли только верой, что гибель их и мужество смертное не напрасны, не неотплачены будут. И была эта вера бессмертна, «поверх» смерти.
(Сколько горя и слёз придёт на русскую землю! Сколько печали без праздника, радости с болью утрат).
Есть святость бога, есть земная святость, — улыбнулся Сергей Иванович, выводя что-то своё. — Итак, время наше — капут. Помните об Отечестве, оно всегда интереснее наших мнений! Занятие закончено. Все свободны.
— Я хотел бы сказать вам, Сергей Иванович, — подошёл к нему Лескин. — Спасибо вам за то, что вы так горячо объясняли нам тему. Мне нравится образ Дмитрия Донского, хотя вы сказали, что его историки изображают разным.
— Понимаете ли какая штука, — задумчиво произнёс Сергей Иванович, — Есть образ князя, но как быть с образом, которого не найти и не вызвать в лице? Образ народа.
— Тут есть загадка, — сказал Лескин. — Слишком много недосказанного, а может, и не случайно несказанного. Ведь авторы, которые писали «Задонщину» понятно, что писали «во славу» и «в восхваление».
- Да, да, - задумчиво протянул Сергей Иванович. - Во славу и в восхваление...