Печать смерти

78 год.
Время, когда я уже год как чувствовал, что что-то в стране идёт не так. Хоть и молоденький совсем. Мне четырнадцать.

Отец болен. Болезнь какая то долгая. Началось всё с того, что его отправили разрезать на части какую большую цистерну в Бакалинский район. Странным было то, сварщики то наверняка у них были. А почему то понадобились командировочные.

Отец рассказывал, приехав, что цистерна простояла под открытым небом три года. Какой то тамошний начальник проболтался, что вещество, которое в ней хранилось могло разложить лёгкие при вдыхании. Я сейчас предполагаю, что это был сероводород. Его много в местной нефти. Но в цистерне он был в каком то нечистом виде, ибо это газ. Видимо, насыщенный им какой то раствор.

И вот, сначала у отца пропал голос. Он что-то там лечился. Но безуспешно. Попал в больницу. Диагноз долго не ставили, не все врачи были очень умными, не все добросовестно исполняли свой долг. Ну как и во все времена. Состояние его всё ухудшалось. Ко мне почему то часто стали приходить мысли, что он умрёт. Почему то я чувствовал неотвратимость этого,  хотя ему шёл всего то сорок первый год.

Пришли мы к нему с моей младшей сестрёнкой и разговариваем с ним. Хотя больше молчим. Сестрёнке семь лет. Она ещё ничего не понимает. А я понимаю. Я не знаю что ему сказать. Отец не смотрит на меня. Избегает будто. Лишь иногда я встречаюсь с ним взглядом. Ему больно. Но в них, в глазах, ещё и другая боль. Он, видимо, всё понимает. Я вижу его бледное лицо и тоже понимаю. Кто-то внутри меня сказал, – Он умрёт.

       Я стараюсь казаться спокойным. Возможно, он, глядя исподтишка, пытается понять – что там о нём говорят врачи. В моём лице не прочитать. Я взял с соседней тумбочки какой то журнал. Кажется «Наука и жизнь». Делаю вид, что читаю. Но я не вижу строчки. Я не понимаю картинки. Я стараюсь быть спокойным. Я думаю, что это придаст уверенности отцу и он будет бороться. Сестрёнка села ему на ногу. Ему больно. – Уйди, слезь с ноги, –  шепчет.

Я говорю сестрёнке. – На кровать не садись. Сядь на стул.
Почему я вспоминаю? Тогда я впервые увидел печать смерти. Это такая бледность на лице. Какая то обречённость во взгляде, который человек прячет. А если посмотрит, то в этом взгляде что-то такое, что словами не передать. И я всегда вспоминаю глаза отца в тот момент, когда вижу печать смерти.
Через три дня его не стало.
-------------------------- ------------------------ ------------------------
83 год прошлого столетия.
 Зима. Год после смерти Брежнева. Ещё всё вроде бы неизменно, но в воздухе уже смердит какое то чувство, что скоро всё будет совсем не так.
 
Я студент. Нужно сесть на поезд в Туймазах. Сесть то сядем все. А вот как поедешь, зависит от того – какое место забьёшь. Я уже опытный. Знаю, как всё происходит и что нужно делать. Вот поезд подходит к перрону. Билеты на станции продают в один вагон. Во второй. Людей много, человек сто.

Большинство даже не догадывается, что все будут лезть в одну дверь.  Сейчас поезд будет проезжать мимо них. Люди, конечно же, как обычно стоят не там, где нужно. Вагон проходит мимо толпы. Толпа читает надписи на вагонах и начинает двигаться в сторону движения поезда  за своим вагоном. Ходьба переходит в бег. И вот уже огромная комета из людей с сумками и чемоданами несётся около поезда.

Меня среди них нет. Я уже у того места, где должен остановиться вагон. Но не рядом с путями. Поезд останавливается не точно на одном и том же месте и, если встать хоть чуть-чуть не там, люди, стоящие с сумками на перроне не дадут продвинуться, а нахлынувшая толпа  захлестнёт не давая сманеврировать.

Я жду, рассчитывая  по скорости поезда, где же будет остановка. При этом нужно будет ударить в голову кометы из людей так, чтобы оказаться точно у входа.
 
Поезд замедляется. Вот сюда! Я начинаю свой разбег. Но видно уже, что поезд остановит желанную дверь у какой то тётки с несколькими большими чемоданами, которые загородят всё. Заскочить не удастся. Проводница открыла дверь ещё движущегося поезда.

Тётка наклоняется, выставив зад, чтобы поднять чемодан. Медленно. «Вот дура!» – мелькнула мысль. Пришлось тормознуть. Толпа ударила моё потерявшее разгон тело и отшвырнула в сторону. Я даже не заметил, что с тёткой. «Что делать? Нужно лезть, иначе третья полка или, что ещё хуже, столик вместо сидения обеспечены.» Лезу. Вижу как работая локтями поднимаются в вагон крепкие парни. – Слышны чьи то возгласы, – Ай! А-яй! Убивают! Ой!

  Смешалось всё! Давление нарастает по мере облипания людьми вожделенной двери вагона. Послышалось, –  Раз два, взяли!
Людей вместе со мной сдвинули в сторону. Какая то группа студентов пошла на абордаж. Сдавленные стоны. Кто-то ругается, – Вы что, очумели?
В конце концов мне удалось втиснуться и медленно, шаг за шагом я начал продвигаться в сторону двери.

Крик – Ой. Помогите! Помогите! – продолжается.
В конце-концов я достиг цели, стал подниматься по ступенькам, поднимая высоко сумку и пытаясь отпихнуть прицепившихся ко мне хитрецов. Из под вагона слышалось – Ой-Ой! Помогите!

Это бабка. Её как пихнули в зад, так она и провалилась под вагон и оттуда орала. Но всем было как то всё равно. Потому что помочь ей уже не было возможности.

Всё, взобрался! Еле запихнул с собой сумку. Захожу в вагон. Глаз случайно выхватил бледное лицо. Проводник. Странное белое лицо со странным отрешённым выражением лица. Глаза смотрят куда то в сторону. Будто бы он не здесь, а где-то в своих мыслях.

 «Печать смерти» – подумалось мне. – «Он скоро умрёт.» Я прошёл дальше не останавливаясь. От чего возникла такая странная мысль? Я не знаю. Но вот так было.

Я занял вторую полку. Внизу хуже. Все будут сидеть. Даже на столике для еды. Я хоть высплюсь. Время два часа ночи, а завтра уже на занятия в Уфе.
 
Через какое то время все влезли в вагон. Поезд тут всегда стоит дольше, потому что всегда такое дурацкое действо. Почему нельзя продавать билеты в разные вагоны? Кто знает? Может быть железнодорожное начальство страдает садизмом? Зашла в конце-концов и бабка, охая плача и причитая.

Проводник спрашивает у неё билет. Выяснилось, что она вообще должна была сесть в какой то другой вагон, куда и вход то был свободный. А в этом все едут до Уфы или ближе. Везучая бабка, конечно, в смысле, что вообще живая осталась.

  Ну я уснул на своей полке. Проснулся от того, что поезд остановился. В сумраке кто-то сказал, – Буздяк.
Пахнуло свежим морозным воздухом от того, что открыли дверь тамбура. На улице мороз хороший. Около тридцати. Скоро поезд снова пойдёт. И в самом деле, поезд тронулся и поехал.  Но через некоторое время, вдруг остановился. « Почему это?» – думается вяло. Снова тянет ко сну, тем более, что спёртый воздух посвежел.

 Через какое то время просыпаюсь, от того, что говорят, – Человек под поезд попал.
«Господи! Этого ёщё не хватало!»
Какой то слабый измученный пьяный голос снизу с боковой. – Что?
– Человека в колесо затянуло.

– Как?
– Да кто знает? Вроде запрыгивал.
– Где?
– Да под тобой прямо!
– Ох. Ещё и это! А-а. – жалобно застонал похмельный пассажир.

Народ повалил на улицу смотреть. Не все, конечно, а только особо любопытные. Я решил, что мне там делать нечего. Лежу. Думаю как это могло произойти.
Поезд ходит туда-сюда. Зашли какие то наблюдавшие.
Какая то женщина из вошедших,  – Уф. Лучше бы не ходила. Кошмар!

– Что там? – Похмельный гражданин.
– Да в колесо замотало. Мороз же. Вот и примёрз.
– А-а. Мм! Господи, когда всё это кончится? Что теперь?
– Что. Поезд туда-сюда ходит и ломиком отковыривают. Милиция здесь.
– Уф. Мм. Как плохо! Как тяжело! А кто это?

– Вроде наш проводник.
– О, господи! Проводник! Мм.
Поезд ходил туда-сюда раз десять и, в конце-концов,видимо всё, что нужно было сделать сделали и мы поехали дальше. Я ехал и уже не мог уснуть. Перед глазами словно стояло бледное лицо проводника. С отчётливой печатью смерти. Почему я узнал её? Как случилось, что она так отчётливо на нём проявилась? Эти вопросы и это лицо не давали мне покоя всю ночь.

Конец 80-х.
В стране всё хуже и хуже. Горбачёвские кооперативы засели в отделах сбыта предприятий, беря всю прибыль себе, начиная разделение на упырей и работяг.
Я работаю на заводе. Электриком. Заодно учусь, уже заочно. У нас есть бригадир, есть мастер. Мастер позвал меня перед концом смены.

– Саш. Возьми этот тестер. – Сам не смотрит на меня. "Странно".
– Да нет, у меня же есть.
– Бери, бери. Этот лучше. - Голос будто бессильный. В глаза не смотрит. Вздохнул.
– Спасибо.

– Ладно. Прощай. – Махнул как то вяло рукой, ушёл не оглядываясь.
– До свидания.
Тестер я положил в шкафчик. Хороший был тестер. Пошёл домой. Это была пятница.
В понедельник к столу, где мы все с утра собирались, подошёл бригадир.
– Ты, Николай, ты Михалыч и ты Саш. Одевайтесь. Поедете могилу копать. – вздохнул.

– Как? Кому?
– Мастер наш, Илья... помер.
– Как помер? Он же здоровый как слон?
– А... – бригадир махнул рукой. – Машину директор даст.
– Хм. – Николай, – Надо же. Смотри ты.

Я тоже удивился. С чего бы так быстро? Не старый же. Жалко. Работал у нас год. Спокойный такой.
Привезли нас на кладбище. Там родственники. Сестра что ли? И мужик какой то старый. Показали нам место. Дали лопаты. Стали копать.
Копали по очереди. Земля каменистая слоями. Пригодился и лом.
Намахались хорошо.

Николай рассказывает. Он успел поговорить со старым мужиком.
– В саду нашли. То ли сам, то ли кто. На шее проволока и за ручку двери.
– Так убили небось? Ты смотри ка! – Михалыч качает головой.
– Не. Сам. – Николай показал на горло.
– Как это?

– Да вот так. Тесть говорит.
– Какой тесть?
– Евоный. Он, говорит в прошлом году уже вешался... Сняли.
– Да ты что? – Михалыч снова качает головой.
– Да. Они эти вешальщики такие.
– Висельники.

– Ну да. Один раз попробуют. И всё. Тянет их туда.
Копаем дальше молча. Я вспомнил, пятничный разговор с мастером. «Прощался, значит. В глаза не смотрел. Н-да. И бледный был по особенному. Мне как то ещё не по себе стало.»

Привезли картоху варёную. Компот. Золовка покойника что ли? Кормит нас.
– А что, Илья то сам что ли? –   Наш Николай снова интересуется у этой золовки.
– Может и сам. Кто знает?
– А что милиция говорит?
– А что милиция? Они там всё облазили. Вроде как следов чужих нет.
– Надо же.

Вздохнула. – Да.
– А что, в семье плохо что ли?
– Да, – махнула рукой, – их поймёшь что ли? Ладно или неладно. Молчун же... Разводились они.
– Так он вроде вешался уж?
– Да. Было дело.

– У него ж сын вроде?
– Взрослый уже.
– Странно.
– Да кто человека поймёт? Он только сам и знает. Не спросишь.
------------------------ --------------------- ---------------------
90-е.
Я работаю на трёх работах. Постоянка и две шабашки. Зарплату всем на постоянке задерживают месяцами.

Я ещё неплохо устроился. В стране разгар дебилизма. Всё приватизируется. Всё продаётся. Порядка нет. Кругом понты разного рода идиотов. Мелких и крупных. Кто есть кто – не разберёшь.
 
Пришла новость от родственников, что дядька двоюродный в аварию попал. Выезжал вроде как на трассу из деревни. Ну выехать – не выехал, так немного нос высунул на дорогу. Проезжавшая машина вместо того, чтобы объехать, протаранила оку. Сказали, что вроде бы в машине ехал следак какой то из нашего города.

Позже пришла весть, что приезжал следак в деревню, угрожал, что натравит кого то, преступников каких то, на отца дядьки. Ну помните то время? Тогда все повязаны были, что ни дерьмо, то место заняло хлебное. Они и сейчас на местах. Просто кого то свои же прищучили, жалко же делиться, кого конкуренты хлопнули. А выжившие  всплыли очень высоко. Богатыми стали, за одно "святыми", да "великими".

Ну да речь не о том. Я уж думал к дядьке податься, поддержать. Кое-что же умею. Да и вместе сил побольше. Да и ради святого дела и грех на душу можно взять. Против бесов то, почему бы и нет. Такие были мысли. Тогда у многих, наверное, были такие мысли. В общем собирался я к нему, да он сам пришёл.
Дверь по звонку открываю – он стоит.

– Здорово.
– О! Здорово. Заходи!
– Да я ненадолго.
– Да ладно, торопишься что ль? Давай давай. Чаю попьём.
– Да не.

– Давай, давай! В кои то веки?
– Да нет. – Голос какой то вялый. Думаю, наверное, из-за аварии и наезда этого настроения у него нет.
– Да. Дела у тебя вроде неважно?
– Слышал? – силы в голосе нет.
– Да. А что там?

– А. – махнул рукой. Глаза опускает.
Мне это не понравилось.
– Ты чего? Нужно держаться.
– А. – вздохнул, снова вяло махнув рукой. – Как думаешь, нужно за поступки отвечать?

– Ну да, конечно, – говорю я с твёрдостью в голосе. Думаю, потвёрже надо быть. Пусть почувствует поддержку. Но разговор пошёл куда то не туда.
– Да. Нужно отвечать. – Будто решил что-то для себя. Но взгляд стал скользить мимо меня куда то мимо.

Я в недоумении: "Что он имеет в виду?" Говорю. –  Пойдём попьём чай. Пирожки есть. Мать напекла.
– Да не. – Стоит, будто невтерпёж идти надо. – Ладно. Пойду я.
– Ты куда?
– В деревню сейчас поеду.

У него жена бывшая и дочка, ну сестрёнка моя, здесь в городе в квартире живут. К ним, наверное, приезжал.
– Ну ты смотри, я на выходные приеду. Поговорим.
Махнул рукой. – Ладно. Всё уже ясно.
– Что ясно? Ты о чём?
– Ладно, прощай.

– Ну, давай. – Я пожал плечами. Он Ушёл.
После того, как он ушёл, тревожное чувство не покидало меня. Я вспоминал его лицо и явственно чувствовал эту самую печать смерти. Я гнал эти мысли и пытался продумать разные варианты действий. Чтобы поехать в деревню и твёрдо всё обсудить.

В субботу позвонил телефон. Звонили родственники из деревни. Сказали, что дядька повесился. Попросили сказать его семье. Тогда телефона у них не было, только у нас.
Дальше рассказывать нечего, кроме того, что это было, конечно же большим ударом для меня. Я не понял его. Я не понял – на что он решился. Другие какие-то нужны были слова. А ведь подсказка была на его лице. Но, видимо, мозг мой выключил для меня способность думать в этом направлении. И теперь уже поздно.
--------------- ---------------- ----------------- ------------------
2016 год.
Сейчас время, когда приватизаторы подошли к пику своего развития. Ну такой отбой от дна ещё Ельцинского 1999 -го. Последний пик. Ничего уже не будет лучше. Хотя люди надеются. Ну, что ж. Надежда – не самое плохое чувство. Я же тоже не сник. Сижу вот, пишу про печать...

К чему я это всё пишу? К тому, что я, например, теперь всегда присматриваюсь к людям. И знаю, что бывают моменты, когда даже от одного слова может зависеть очень многое. Возможно – жизнь. Всегда можно увидеть, присмотревшись, разного рода знаки чьей-то судьбы. И даже самый страшный из них – печать смерти. Не всегда мы сможем что-то изменить. Это может быть не в наших силах. Но нужно стараться, чтобы тот момент, когда всё-таки что-то зависит от нас, не ускользнул, не исчез в бездонной пропасти зловещего слова – поздно.
--------------- ------------------- -------------------- -------------
Между прочим, это касается не только жизни людей, но и судьбы страны. Только в последнем случае, мы должны действовать вместе. Сообща. Но не тогда, когда увидим эту зловещую печать... А пораньше бы... Пораньше...