День трудовых подвигов

(Яготинские пасторали)

Утром я должен был, оседлав скутер, отвезти дочь на Яготинский вокзал к пятичасовой электричке. Накануне вечером приготовил теплое белье, шапки-шарфы, баффы-перчатки. Встал в четыре, облачился в скафандры, вышел – и ночь нагло усмехнулась мне в лицо теплым воздухом.
– Я же готовился – растерялся я.
– Ко всему не подготовишься, – хихикнула ночь. – Или тебе холодку добавить?
– Не надо!
Теперь скутер. У меня с ним отношения сложные. Не в смысле ездить, а в смысле заводить. То он сразу заведется, то полчаса дыр-дыр, вжик-вжик – ничего. А тут холодное утро... Впрочем, уже не очень холодное.
Я подсветил себе фонариком в кромешной тьме, вставил ключ. Он завелся даже не пол-оборота, а с одной пятой. И резво дернулся вперед, несмотря на то, что стоял на ножке.
– Цурюк! Хальт! – растерялся я. – В смысле, стой!
– Я не виноват. У меня холостые обороты повышены, – резонно ответил скутер.
Одной рукой я придерживал резвого кабанчика, другой застегивал куртку и надевал перчатки. «Я тоже холостяк, но не дергаюсь же! – хотел я сказать, но промолчал.
Первый утренний подвиг прошел нормально. Я выспался, в десять часов встал и вышел на кухню.
– Мррряуууааууууаууу! – сказал Барон. – И еще раз мрррррррррр, для верности.
– Мя? – спросил Пушок. – Кушать?
Нарезал им куриного чего-то, оставленного с вечера хозяйкой, позвал остальных клиентов. Дело в том, что я сегодня один на передовом фронте домашнего хозяйства. Дочь на сутках, зять на сутках, внучка гуляла ночью со своим молодым человеком и осталась у них с братом ночевать, то есть, выходит, тоже на сутках. А я? На чем я?
Коты удовлетворенно разошлись, я зарядил стирку, пошел на кухню мыть эвересты и килиманджары посуды.
– Дилинь-дилинь, – сказала стиральная машина. – И еще раз дилинь, для верности.
У котов научилась? Я подошел. Оказывается, она все время выключалась и включалась, и пахло горелой изоляцией. Запах этот знаком каждому электрику, а я, хоть и не электрик, но его сын. Оказалось – одно гнездо в удлинителе сгорело. Ладно, переключил в другое.
– Пых-пых, – сказал на кухне газовый котел.
– Так! – рассердился я. – Только не надо мне тут вот это вот! Еще скажи бубух для верности! Распоясались, понимаешь!
Котел благоразумно промолчал, но снаружи послышался молодецкий свист. И я вспомнил: когда дует сильный ветер, газовый котел всегда говорит «пых» и потом, возможно, гаснет. Ветер задувает его сквозь трубу, как какую-то свечу на день рождения.
Огонек в котле все-таки теплился, я подошел к окну. Деревья пригибались, как под обстрелом, кусты ложились то на один бок, то на другой. Мелкий мусор стучал по плоским поверхностям чего-нибудь, оставленного во дворе.
– Обидно, – сказало Что-Нибудь, – всему ты даешь имена, а мне? Если уж ты писатель, то будь добр.
Ну хорошо. Я же для краткости хотел, а если перечислять все, оставленное во дворе, это роман выйдет. Деревянные стол и два сиденья, сооруженные Валерой для отдохновения от трудов с сигареткой и кофейком; листы металла; крыша дома, в конце концов. И хватит с вас. Мне еще подвиг совершать, белье выстиранное на веревки вешать под этим ураганом. И сказочку вот эту писать! Тоже подвиг, разве нет?