Черный рояль

..................  Honi soit qui mal y pense [1]

Черный рояль был огромен и занимал всё визуальное пространство комнаты… Да какой там комнаты – просторного зала, в котором хотелось петь и танцевать, пить  мелкими глоточками искрящееся шампанское и с наивной улыбкой творить маленькие сумасбродства. На рояле, под роялем и вместе с роялем.

А сам инструмент... Что ж, он заслуживал своего королевского наименования: большой, черный, блестящий – точно такой же, как памятный бриллиант на золотой цепочке, обвивавшей сейчас пояс... Ну, в общем, вы уже поняли. Рояль восхитительно пах свежим лаком и благородной стариной клавиш, успевших за свою долгую жизнь отдаться нежным уверенным пальцам многих виртуозов. Распахнутый навстречу слушательнице, он являл взору всю изощрённую машинерию струн, ремешков и молоточков. Изощрённую, если не сказать извращённую – потому что рождавшаяся по воле рук Майкла музыка звала отдаться вибрации и гудению этих струн, ощутить всей собственной кожей хлёсткость ремешков и сладостные постукивания по самым чувствительным точкам на плечах, грудях, бедрах... Воистину нет музыкального инструмента прекраснее, чем тело Джейн – и кому, как не Майклу, знать это. Кому, кроме него, владеть этим средоточием чувственности, такт за тактом извлекая упоительные звуки наслаждения из сокровенных глубин её тела? Стаккато, тремоло, фортиссимо!

- Я танцевать хочу, я танцевать хочу до самого утра! – Белоснежным подобием Элизы Дулитл кружилась Джейн по паркету, вся переполненная очарованием полуночной музыки. Заворожена, пьяна и влюблена, она не уступала в самозабвенной нежности своей великим балеринам прошлого, заставив Майкла вспомнить прежде всего Марианну Рыжкину в "Сильфиде" парижских сезонов Большого. И пусть на юной танцовщице не было сегодня пачки с пуантами, но коротенькая, насквозь прозрачная ночная рубашка в сочетании с высокими, доходящими практически до самого начала ноги чулками и туфельками на невысоком каблуке взвинчивали атмосферу вечера до небесных высот. А цвет её одеяний, этот восхитительный оттенок шампанского! Казалось бы, почти белый, но уже не белый; еще исполненный невинности, но уже мечтающий в нетерпении о первом сладостном грехе... Седьмой вальс Шопена, брошенная в жертвенный костёр седьмая заповедь прелюбодеяния – и седьмое чудо света,  Александрийский столп, образ которого проступает сейчас в теле сидящего за роялем мужчины, готовый вознести юную девушку на седьмое небо чувственных наслаждений.

Она кружилась самозабвенно, вплетаясь в мелодии старой Вены, когда не понять уже, кто ты и где ты – где-то Одилия, где-то Одетта, в одну лишь пунцовость стыда одета, а чувственность хлещет шампанским по венам... Пока не рухнула в изнеможении под рояль, к пианиста уютным коленям.

А черный инструмент был по-прежнему огромен, равно как и тёмнокожий мужчина в отутюженной белоснежной рубашке, стремительно и неутомимо щекочущий тонкими пальцами черно-белую клавиатуру где-то там, в вышине, далеко над её головой. Жажда прекрасного вечна и неутолима – и опьянённая музыкой танцовщица вбирала в себя сейчас губами всё величие, насыщенность и полноту Его Величества Джаза, в одночасье сменившего былую роскошь венской оперетты. 

Божественный Джордж Гершвин проблескивал своими знаменитыми "голубыми" нотами в поднебесье, а здесь, на грешной земле, маленькая грешница вбирала в себя россыпь этих звуков, мурлыкая с детства знакомые слова:

Он встретится со мной, любимый мой,
Пусть будет то весной, пускай зимой,
Но сердце оживёт, когда придёт
Любимый мой!  [2]

И уже не важно, к кому обращалась в этот миг Джейн – к самому пианисту или к тому мотиву, что клокотал сейчас синкопами и риффами в её губах, порой достигая едва ли не голосовых связок: "Пусть только сердце ждёт, и он придёт, любимый мой!"

А он приходил снова и снова, любимый и желанный. Воистину чёрный бриллиант, подобно тому амулету, что всё ещё висел на золотой цепочке на поясе Джейн, оттеняя своей чернотой белоснежность её тела. Но тот был снаружи, а этот – внутри.  Пусть и покидая её порой на мгновение ради мешкотного суетного мира внешней реальности, и эти долгие тактовые паузы оставляли девушку пустой, незаполненной, жаждущей и мучительно ждущей следующего такта, следующей четверти... Господи, ну хотя бы какой-нибудь маленькой восьмушечки этой неистовой мелодии страсти и любви, ты только продолжись!

Когда же мотив наконец зазвучал снова, она взрывалась аккордами восторга и восхищения. Нежная, трепетная, благодарная... А блюз их любви всё возвращался и возвращался, свингуя в высотах её нёба и ниспадая каденциями на острых зубках,  отдаваясь сладостными судорогами во всём теле и заставляя во весь голос умолять музыканта: "Ещё, ещё, на бис!"...

... пока этот упоительный джазовый дивертисмент  не взорвался наконец финальным фортиссимо, заполнив и напоив Джейн, утоляя эту годами копившуюся жажду музыки, жажду её извращённого, изломанного ритма... И того головокружения, секунды которого кажутся длиннее десятилетий. О музыка любви, ты – маленькая смерть.

Да, но потом, за пределами вечности – что станет с тобой тогда, моя девочка? И настанет ли воскрешение? Или же снова в объятия нечисти?

Чёрный инструмент был уже неимоверно велик, занимая всё пространство и заменяя собой все плоскости мира до единой. Шопеном распятая на рояле, сама себя сознавая едва ли, она лежала. А мысли бежали, и трепетно в изнеможенье дрожали крылья ночной тропической бабочки, неразличимые на фоне лакированной плоскости инструмента. Приколотая к нотному стану скрипичным ключом, заколдованная и зачарованная музыкой великого властителя душ, Джейн снова и снова билась в такт тому стремительному ритму, с которым божественный музыкант заколачивал в её хрупкое тело свои пронзительно-острые бемоли. Раз за разом, все быстрее и быстрее, черными клавишами в ослепительную белизну потаённых глубин её души, распластанной на узорной деке рояля, этого короля инструментов. И теперь величественный король, её владетель и властелин, наполнял и наводнял неистовой музыкой свою покорную слушательницу и послушницу. Имя ему Федерик или Майкл? Да господи же, оба в одном, и сонмы других музыкантов планеты – легенды прошлого, настоящего и даже будущего – все они сплелись воедино, пронзая девушку насквозь единым таинством, древнее которого и не сыщется в этой Вселенной. Прилив – и отлив, взлёт в райские выси – и тут же падение в глубины преисподней, а за ними – новый взлёт, ещё выше и глубже...

Прими же в себя эту мелодию, отдайся ей до конца, моя девочка, и застынь на пороге вечности в долгой паузе перед последними тактами этого Concerto grosso [3], большого концерта в трёх актах. Ты, Джейн – его единственная слушательница, но ты же и тот инструмент, на котором исполняет его сегодня твой возлюбленный. А потому – взорвись сейчас в оглушительном исступлении финала, прими в себя ослепительную белизну абсолютной тьмы и рассыпься под ней многоцветием радуги.

...

Что, бурные аплодисменты? Да нет, девушка, это вам спросонья показалось - просто где-то за углом дверью хлопнули.

__________________

[1] "Горе тому, кто дурно об этом подумает" (франц.) – девиз Ордена Подвязки
[2] George Gershwin, The man I love. - Пер. Н.Кадочигова
[3] Большой концерт (итал.) – музыкальный жанр в музыке барокко