Экологическая специализация России

Борис Родоман

ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ СПЕЦИАЛИЗАЦИЯ РОССИИ

        Из-за огромности территории России происходящие на ней процессы имеют глобальное значение и в немалой мере определяют ход всемирной истории. Сегодня наша страна фигурирует в мировом хозяйстве главным образом как экспортёр исчерпаемого энергосырья, что ставит наше будущее в рискованную зависимость от разнообразных изменчивых факторов, связанных с его добычей и потреблением.  В  настоящей статье излагается проект изменения и расширения роли России как поставщика  природных ресурсов и условий, необходимых для выживания и развития всего человечества. Предполагается, что главным богатством нашей страны являются не отдельные полезные ископаемые или какие-то виды растительного и животного сырья, а весь природный ландшафт, или, если хотите, вся совокупность природных компонентов нашего культурного ландшафта. Сохранение и поддержание природного ландшафта как важнейшего фрагмента биосферы, его материально-вещественное и духовно-информационное потребление без разрушения и истощения должно стать приоритетной отраслью российского народного хозяйства.
        Эта статья граничит с жанром околонаучной публицистики и является непосредственным продолжением, а отчасти и «прикладным завершением» нескольких сотен ранее опубликованных работ, большинство которых обладает научным статусом в сфере теоретико-географического моделирования российского пространства, или природно-культурного ландшафта [24] [ссылка на источник в списке литературы, помещённом в конце текста]. Выступая с прогнозами, проектами,  программами того или иного возможного и/или желательного будущего, научный работник в роли публициста чаще всего прибегает к заведомо несовершенному методу экстраполяции; от оценки вероятности прогнозов и осуществимости пожеланий приходится отвлекаться. Я полагаю, что защитники природы и культуры должны быть максималистами в своих формулировках и требовать от государства и общества гораздо больше того, на что они сами  надеются.   
        Для сохранения биосферы и выживания человечества необходимо, чтобы от четверти до трети всей земной суши занимали более или менее естественные леса, степи, прерии, луга, тундры, высокогорья с ледниками и снежниками и другие природные ландшафты с присущим им диким животным миром. Эта ориентировочная, весьма приблизительная экологическая норма почти полстолетия обращается в научной литературе и принята нами как некоторый важный квазипостулат [26].  Желательно, чтобы природные, натуральные земельные угодья пронизывали даже высоко урбанизированную и густо населённую людьми среду, хотя бы в виде нешироких коридоров, но поскольку это во многих регионах мира трудно осуществимо, то должна быть и экологическая компенсация на тех территориях, где природный ландшафт наличествует в избытке и имеет, тем самым, международное значение.
        Россия – одна из немногих крупных стран (наряду с Канадой и Бразилией), которая могла бы стать «профессиональным» экологическим донором для мирового сообщества. На мой взгляд, желательна экологическая специализация нашей страны в глобальном масштабе [30, 32] – превращение большей её части в национальные парки, природные заповедники, а также в промыслово-охотничьи, рыболовные и прочие полудикие биоресурсные угодья, используемые в разумных пределах естественного прироста биомассы [38]. Рассмотрим доводы в пользу такого нестандартного решения.

1. Сжатие обитаемого пространства

        Российская империя заняла больше земель, чем смогла освоить и заселить. После отпадения от России прочих советских союзных республик в 1991 г. обнажились и усугубились черты инвертированного внутреннего колониализма [23]. Генетически нацеленная на бесконечную экспансию, наша держава, казалось бы, потерявшая возможности дальнейшего расширения, обратила свою колонизационную инерцию внутрь страны, что проявилось, в частности, в грандиозном захвате и переделе пригородных и городских земель [27]. Напротив, вдали от больших городов та самая земля, из-за которой в прошлые века было пролито немало крови и чернил, оказалась, выражаясь на современном новоязе, «бесхозной».
        Советские командно-административные кампании по освоению, заселению, подъёму, мелиорации разного рода территорий во многих случаях привели к их опустошению. Обитаемое пространство внутри Российской Федерации сокращается и фрагментируется [7]. Этот процесс стал весьма заметным ещё в советское время, особенно после укрупнения колхозов и объявления малых деревень неперспективными, а после краха СССР он только усилился.  Более или менее «цивилизованная жизнь» (по западноевропейским стандартам) в современной России оказалась возможной только в больших городах и отчасти в их пригородах, а также кое-где вдоль крупнейших транспортных магистралей. Остальное пространство используется незначительно и даже слабее, чем до революции 1917 г.
        Упадок деревни – это отчасти всемирный процесс, обратная сторона всеобщей урбанизации, но это и хроническая, тысячелетняя болезнь России, вызванная непрекращающимся насилием над сельскими жителями, которым не позволяли развиваться самостоятельно, а постоянно давили, разоряли сверху – податями, повинностями, реформами, репрессиями. В одном только ХХ веке деревня в средней полосе России пережила, по моим подсчётам, не менее двадцати роковых ударов: столыпинскую реформу, первую мировую войну, революцию и гражданскую войну, крестьянские восстания, коллективизацию с раскулачиванием, голодомор, советско-германскую войну,  партизанские действия в оккупированных районах, репрессии против явных или мнимых коллаборационистов,  переселение в опустевшие сёла из других регионов, острую нехватку мужчин, паспортизацию (равносильную отмене крепостного права и позволившую колхозникам бежать из деревни), укрупнение колхозов с ликвидацией «неперспективных» деревень, «мелиорации», химизацию, приватизацию с крахом и перерождением колхозов и совхозов, неразбериху с собственностью, сезонную субурбанизацию [13] с превращением традиционной деревни в летнее поселение горожан.
        В том или ином смысле «нормальное», «здоровое» сельское хозяйство за пределами Черноземья и Северного Кавказа существует в пригородных зонах вокруг больших городов, а разносторонняя крестьянская жизнь и демографически полноценное сельское население наблюдается у некоторых нерусских народов Поволжья, Урала и Сибири – не столько как их этническая специфика, сколько как пережиток прошлого [15]. У этих народов в сельской местности сохраняется многодетная семья и патриархальный уклад, который в начале ХХ века был повсеместным и у русских крестьян (внутрисемейное разделение труда, отход на заработки в города и т.п.). Так, у поволжских татар сельское хозяйство, поддерживаемое всеми членами семьи, удачно сочетается с работой мужчин на городских стройках [16]; столичные строительные организации приспособились к такому вахтенному режиму.
        В наши дни нерусские народы Волго-Урала оказались прекрасными наследниками вымирающей русской крестьянской культуры [8, 10, 28]. Но русские, разорённые коллективизацией и раскулачиванием деревни, и отчасти развращённые своим положением «титульного этноса», в большей степени переселились в города насовсем и утратили связь с землёй, в массе поступили на работу на фабрики, затем ушли жить в партию, в КГБ, в элитные части армии, разбросались по огромной стране, везде чувствуя себя как дома. А малые народы крепче держатся за свою землю как за единственную и незаменимую малую родину. Сыграла свою роль и меньшая подверженность мусульман пьянству.
        В остальной сельской местности коренное население заметно деградирует и вырождается; там круглый год проживают главным образом инвалиды и пенсионеры, а из мужчин трудоспособного возраста – неисправимые алкоголики, перебивающиеся случайными заработками, но не способные к дисциплинированному труду. Для них бесполезно создавать рабочие места. Они, получив зарплату, сразу же её пропьют, а работодателю придётся то ли принуждать местных мужиков  закодироваться, то ли приглашать на работу таджиков, корейцев и т.п. На большей части российского Нечерноземья деревня если не исчезла совсем, то стала реликтовым явлением и поддерживается летней деятельностью горожан, а вокруг городов преобразовалась в дачные посёлки [4, 13, 27].
        Известные надежды на экономическое и социальное развитие России можно отнести к её большим городам и к окружающему их субурбанизированному ядру, сосредоточенному вокруг Москвы и распределённому возле региональных «столиц»  (центров «субъектов федерации»). А что делать с остальной территорией, внешней и внутренней периферией, занимающей миллионы (!) квадратных километров? Думается, что ареалы экономического затишья и упадка можно превратить в места процветающего природного ландшафта, который ведь всё равно должен где-то размещаться.
         
2. Одичание земли, ренатурализация ландшафта

        В России после 1991 г. увеличилась социально-экономическая поляризация, усилились различия и усугубилась пропасть между богатым, влиятельным меньшинством и бедным, бесправным большинством сограждан. Аналогично возросли контрасты между столицей и провинцией, центрами и периферией на всех территориальных уровнях: и в рамках страны, и в каждом регионе (субъекте федерации), и во внутриобластном (сельском) административном районе, и в отдельно взятом городе. В географических районах разного размера и ранга относительный подъём центров сопровождается упадком окраин. Тем самым, появляются новые «пустыри», подходящие для (само)восстановления природных биоценозов.
        Разительная поляризация российского общества повлекла за собой  экологическую поляризацию ландшафта, растительного покрова, дикого животного мира. В Нечерноземье исчезают созданные трудом многих поколений культурные угодья – пашня, сенокосы, пастбища – в противоположных транспортно-географических условиях: с одной стороны, вдали от больших городов и магистральных дорог; с другой стороны – в пагубной близости от алчных городских застройщиков. В отдалённой от столицы сельской глубинке, особенно на западе Центральной России, в результате зарастания полей сорными травами, кустарниками и деревьями, возникает временная, сукцессионная  растительная и ландшафтная формация, которую я и мои коллеги-географы метафорически назвали «русской саванной» [35]. А в ближнем Подмосковье, вокруг бывших сёл, превратившихся в коттеджные посёлки, поля завоёваны крапивой и ядовитым борщевиком выше человеческого роста. Парадоксально, что одичание ландшафта происходит под боком у столицы, в виду её небоскрёбов, маячащих на горизонте. Ведь бывшие сельские поля обитателям коттеджей совершенно не нужны; опушки и придорожные полосы  лесов понадобились  чуть больше – для выездов на пикники и как слабо замаскированные нелегальные свалки бытовых отходов. Не исключено, что пригородные леса и пустоши более всего перспективны как охотничьи угодья для наших «неопомещиков».
        Поляризация животного мира идёт, так сказать, с обратным знаком: погибают требовательные к среде звери-«аристократы», а выживают более всеядные «плебеи», приспособленные к сосуществованию с людьми.  Почти на глазах у взволнованных телезрителей исчезают леопард и тигр, на спасение которых наивные иностранные меценаты выделяют немалые суммы. Между тем, периодически увеличиваясь или уменьшаясь в численности, возвращаются в прежние места обитания и облюбовывают себе новые экологические ниши дикий кабан, лисица, заяц, лось, а временами и волк, успешно скрещивающийся на пригородных свалках с одичавшими собаками.
        Несмотря на немалые достижения в области природоохранного законодательства, добиться его сколько-нибудь эффективного применения в нашей стране пока не удалось. Российские законы и обычаи фактически не защищают биосферу, её элементы сохраняются только благодаря относительно плохой транспортной доступности. Выходит, что в парадоксальных российских условиях бездорожье и удорожание транспорта экологически полезны. И, наоборот, нет более верного способа погубить любой природный объект, как провести к нему автодорогу. Относительно плохую транспортную доступность уязвимых природных объектов можно поддерживать, ускоряя и удешевляя сообщение по редкой, но мощной сети немногих главных магистралей; иными словами, не строить новые дороги, но улучшать существующие. В таком случае поездки в глубинку будут казаться сравнительно медленными, длительными и трудными, требующими чрезмерных затрат драгоценного времени. Это одно из фундаментальных положений  концепции «поляризованного ландшафта» [26].
        Способность природного ландшафта к самовосстановлению не следует недооценивать. Наряду с зонами чрезвычайного загрязнения и экологического бедствия, в России есть обширные территории, где даже при сильном  нарушении и замене их естественного растительного покрова и других компонентов ландшафта не всё потеряно, природные территориальные комплексы могут восстановиться, там есть что сохранять, хотя леса вторичны и далеко не девственны. Представление о загрязнённости земной поверхности у подавляющего большинства россиян преувеличено, потому что они не отходят пешком далее 2 км от проезжих дорог. У обывателей, живущих  в эпоху всеобщей автомобилизации, нет стимулов и поводов заглядывать в неизвестный им «внедорожный мир», он для них просто не существует.   

3. Экологический потенциал административных границ

        Российский культурный ландшафт – результат взаимодействия с природой не столько общества, сколько государства [7] – централизованного, авторитарного, не служебного, а господствующего над своим населением. Это особенно касается всего периода после 1917 г. – как советского, так и постсоветского. Географическое пространство современной России во многом подобно её бюрократической структуре. Сформировался уникальный централизованный тоталитарный ландшафт, в котором «вертикальные» (на местности и карте – радиальные) связи усилены, а «горизонтальные» (прочие) ослаблены. Например, все области, края, республики хорошо связаны с Москвой, но плохо – между собой, если не «нанизаны» на магистраль, ведущую к столице.
        Вопреки не сбывшимся надеждам на рыночную демократизацию и либерализацию, тоталитарный ландшафт в постсоветской России продолжает укрепляться, в унисон с усилением «властной вертикали», из-за растущей бюрократизации, ослабление которой не предвидится. Роль иерархии чиновников и административных барьеров между территориями возрастает. Но если бы эта система начала отмирать, как это одно время казалось в 90-х годах, она всё равно по инерции существовала бы ещё несколько десятилетий и заставляла с собой считаться. Вот этой реликтовой, архаичной особенностью России, по-видимому, не известной и не понятной иностранным географам, можно  воспользоваться в благих целях – в интересах охраны природы. Архаизм тоталитарного ландшафта не должен нас смущать, потому что в постиндустриальном (следовательно, неиндустриальном) обществе могут и должны возрождаться многие черты доиндустриального и даже «первобытного» образа жизни (например, в рекреации).      
        В сильно централизованном советском и постсоветском пространстве почти все «производительные силы» (вне мест добычи ископаемых) сосредоточены в центрах «субъектов федерации» и, реже, в их вторых городах (таких, как Тольятти и  Череповец), а на границах регионов в стороне от межобластных дорог сформировались малолюдные «мёртвые» полосы, где традиционные сельские поселения в лесной зоне исчезли ещё в советское время. Здесь в наибольшей степени происходит вышеописанное одичание культурного и возрождение природного ландшафта. Аналогична ситуация и в сети внутриобластных административных районов, но их приграничные полосы гораздо уже.
        Для поддержания жизнеспособности и целостности биосферы природные угодья должны занимать не только достаточную площадь,  но и составлять сплошной массив, хотя бы в виде зелёных коридоров. Существующие в России административные границы – почти готовый каркас для эконета, т.е. для сплошной трансконтинентальной сети «особо охраняемых» (правильнее было бы называть их «особо сберегаемыми») природных территорий (ООПТ) [40], о которой в Западной Европе только мечтают. Там надо выкупать и рекультивировать многие земли, возмещая разным владельцам ущерб и упущенную выгоду, а в нашей стране пограничная зелёная сеть растёт сама собой, оставаясь пока вне всякой экономики; происходит стихийная эконетизация административных границ [11].
        Для сохранения благоприятного экологического потенциала нужна стабильность административно-территориального деления (АТД), а оно у нас, к счастью, практически не изменялось с середины ХХ века. Плоды некоторых изменений, внесённых Н.С.Хрущёвым, были после его отставки ликвидированы. С тех пор наши регионы овеществились и окостенели, превратились в своего рода коммунальные предприятия и феодальные усадьбы, а их границы стали «живыми изгородями», уже используемыми для модных ныне национальных парков. Размещение природного парка на окраине «субъекта федерации» воспринимается теперь как норма, но, к сожалению, наши национальные парки  обычно располагаются по одну сторону межобластной границы, а по другую её сторону такой же лес нещадно эксплуатируется, что лишний раз свидетельствует об изоляции и несогласованности развития соседних регионов. Крупнейшие ООПТ должны быть интеррегиональными кондоминиумами или находиться в федеральном подчинении, как и военные спецтерритории (о них скажем в следующем разделе).
        В 2004 г. прожекты радикальной реформы АТД изрядно напугали географов, всю жизнь занимающихся районированием, но пока можно сказать, что «гора родила мышь»: возвращение некоторых автономных округов под власть своих областей и краёв не привело к сколько-нибудь заметной передвижке и упразднению границ. А вот объединение, например, Смоленской области с Тверской или Ульяновской с Татарстаном в одну губернию маловероятно: московский Кремль, кажется, нашёл менее причудливые способы обуздания местных бояр, введя новый порядок назначения губернаторов. Угроза реформы АТД остаётся в виде запасного козыря, который власть когда-нибудь опять извлечёт при удобном случае, но если такая реформа пройдёт, как и при создании федеральных округов, нашим обычным способом, т.е. путём группировки имеющихся целых единиц, то их границы лишь частично изменят свои ранги и проницаемость, но останутся на месте и сохранят своё экологическое значение. Валдайскому медведю безразлично, является ли некоторая линия границей только между областями Тверской и Новгородской или она разделяет к тому же ещё и федеральные округа: ему важно, что граница отталкивает людей, а своей конфигурацией сохраняет для нашего зверя уютный «медвежий угол».
        Влияние административной границы на прилегающие территории  зависит, между прочими факторами, от возраста этой границы и от степени её извилистости. Окостенению культурного ландшафта и экономическому опустошению, а следовательно, возрождению природы на приграничных территориях, способствуют границы старые, давно устоявшиеся и слабо извилистые, имеющие исторических предшественников в виде прежних хозяйственных, административных, государственных границ. Повышенной «экофильностью» или «биогенностью» обладают узлы границ, т.е. стыки (обычно трёх) разграничиваемых административных территорий; такие места особенно благоприятны для природных заповедников.            
        Идее эконета, пересаживаемой на российскую почву, угрожает опасная профанация. В урбанизированных ареалах велик соблазн вырубить б;льшую часть лесов, а оставить от них только узкие зелёные коридоры, как это ныне намечается в Московской области [14]. Но природа не станет укладываться на произвольно отведённое ей прокрустово ложе. Эконет придуман экологами не для уменьшения  площади существующих природных угодий, а для их сохранения и расширения.  Руководствуясь извращённой идеей эконета, можно погубить природный ландшафт, а вину за это свалить на учёных.

4. Экологическая конверсия милитаризма

        Ни в какой другой стране военные не занимают в мирное время такой огромной площади, как в России. Нигде полигоны с опасными складами оружия, взрывчатки, отравляющих веществ не прижимаются так тесно к столице и большим городам. Вооружённые силы у нас – унаследованный от СССР командно-административный сектор народного хозяйства, основанный на дешёвом, в сущности,  рабском труде и обслуживающий верхушку военной касты. В интересах силовиков продолжается гонка вооружений, поддерживаются вооружённые конфликты и международная напряжённость, стимулируется преступность, фабрикуются уголовные дела, оправдывается и укрепляется авторитарный политический режим. Однако колоссальной энергии военизированных учреждений можно найти более полезное, гуманное, в том числе экологическое, применение, причем, на первых порах,  без упразднений, сокращений, увольнений.
        Министерство обороны РФ – крупнейший в мире консолидированный землепользователь. За колючей проволокой наших запретных зон, если судить, например, по Подмосковью, может скрываться до десятой части страны. В одной только Московской области спецтерритории занимают площади не меньше герцогства Люксембург. (Подсчитано по «белым пятнам»  на картах в лаборатории земельных ресурсов географического факультета МГУ и подтверждено наблюдениями на местности). В гигантской советской державе, где денег не считали и земля ничего не стоила, военные заняли в десятки и сотни раз больше площади, чем требовалось для выполнения их прямых функций. Они упрятали свои объекты, хорошо видимые с воздуха и давно сфотографированные при помощи иностранных спутников, в дремучие леса якобы для маскировки, согнали и выселили тысячи деревень. Но нет худа без добра! Если случившееся зло не поправимо, надо поискать хоть какую-то пользу от его последствий. Сегодня на обветшавших военных полигонах сохраняются неплохие леса и богатый животный мир. А звери и птицы лучше уживаются с грохотом танков и снарядов, нежели с натиском дачников и автомобилей. Недаром эти полигоны усердно используются военными охотниками.
        Расположение и очертания спецтерриторий напрямую не связаны с АТД, а природопользование в них не зависит от региональных властей, но это и требуется для эффективной охраны природы. Военные земли в России и по своему ландшафтному наполнению, и по географическому положению – это уже потенциальные природные заповедники. В наших интересах, чтобы эти земли сохранялись за военными ведомствами как можно дольше, до лучших времён. А если эти полигоны продать и распределить между частниками, то те вырубят леса и застроят всё гораздо гуще.
        Во многих случаях существующие заповедники,  национальные парки, природные заказники содержат на своей территории военные объекты и полигоны, используются для их маскировки на географической карте, охраняются вооружёнными силами в качестве угодий для «царской» охоты; словом, какое-то сосуществование природных и военных «особо охраняемых территорий» в нашей стране давно сложилось. Ведь само слово «охраняемые» в представлении обывателя предполагает наличие вооружённых охранников. Фактически особо охраняемыми природными территориями как раз и являются военные полигоны, а также правительственные дачи и охотничьи заказники, усадьбы «олигархов». О действенной охране прочих «особых природных территорий» остаётся только мечтать.   
        Военные отнюдь не выглядят друзьями природы; тем более, их экологическое перевоспитание не кажется лёгким делом. Обитатели военных городков и полигонов рубят и продают лес, загрязняют почву и водоёмы, отравляют воздух, охотятся без правил, глушат рыбу, но всё это – привычная, стабильная ситуация и меньшее зло по сравнению с тем, что будет после дикой распродажи, приватизации, застройки тех же земель частниками. И что бы там ни творили наши доблестные вояки в своих загонах-полигонах, они невольно выполняют важную экологическую задачу – не пускать посторонних в лесистую запретную зону. Сегодня военные лучше сохраняют занятый ими природный ландшафт, чем номинальные по своей сути заповедники и национальные парки – эти особо коррумпированные природные территории, по сути дела, привилегированные охотхозяйства и лесхозы с жалким штатом  зависимых и беспомощных научных сотрудников. Конечно, не требуется отдавать под военные полигоны ещё какие-то земли для охраны природы, достаточно сохранять существующую неприглядную ситуацию; ведь меньшее зло – это тот вид блага, который нам наиболее доступен.
        На внешних границах Российской Федерации у вооружённых сил должны сохраняться прежние и развиваться новые функции – оборонять страну от экологической агрессии, нежелательной иммиграции, экологического и демографического давления соседей. Военным, в сущности, не так уже важно, против какого назначенного для них противника направлять оружие, лишь бы сохранять свой образ жизни, свою офицерскую и генеральскую касту. Социальная задача самосохранения традиционного военного сообщества вполне осуществима при постепенном превращении какой-то части российской армии в подразделение международной экологической полиции или жандармерии [9]. Российской земле нынче угрожают не завоеватели территории с самолётами и ракетами, а скупщики её сырья, использующие российских браконьеров и компрадоров; с этой публикой должны сражаться наши вооружённые силы в первую очередь.
        Предложение военным участвовать в природоохранной работе нисколько не задевает их честь и достоинство. У вооружённых сил во всех странах много разнообразных функций. Война, к которой они готовятся, бывает редко и обычно  не такой, какую ожидали, поэтому велик соблазн в мирное время отвлекать военнослужащих от их прямых обязанностей и использовать для побочных занятий, что широко практикуется и в нашей стране ещё с советских времён. Кроме того, существует немало профессиональных силовых структур, по своим функциям промежуточных между настоящей «полевой» армией и повседневной полицией. Таковы пограничники, внутренние войска, жандармерия, подразделения МЧС. Военные широко привлекаются для помощи при стихийных бедствиях. Если армия используется при лесных пожарах, наводнениях, землетрясениях, то это её прямое соприкосновение с экологией. Большим, растянутым во времени и пространстве стихийным бедствием может считаться весь нынешний всемирный экологический кризис, а потому и помощь военных весьма уместна.
        Если отечественные коррумпированные силовики не справляются с браконьерами и, более того, сами становятся таковыми или их «крышей», то надо привлекать иностранных специалистов, военных и гражданских, из стран с низким уровнем коррупции. Для России это не ново. Иностранцы с ХVII века приглашались в нашу страну на службу по двум критериям – профессионализму и честности. Еще Пётр I набирал иностранцев на флот и в армию, в промышленность и в науку. Позже в этих областях выросли отечественные кадры. В XIX веке в качестве управляющих имениями и фабриками брали немцев, как «своих», остзейских, так и из германских стран.  Сегодня России до зарезу нужен иностранный полицейский легион. Его отряды надо почаще переводить с места на место, пока они не спелись с местными бандитами. Плохое знание русского языка и местных обычаев в данном случае может быть и кстати.
         
5. Межэтническое разделение труда и менталитет

        В многоэтничных империях нередко складывалось межэтническое разделение труда: к господствующему этносу, состоящему из прямых потомков  завоевателей,  обычно принадлежали чиновники и землевладельцы; инородцы занимались разными ремёслами, торговали, выполняли чёрную работу. В средневековом обществе такое разделение функций закреплялось сословиями, кастами, конфессиями; в наше время оно образуется неформально в силу различного доступа разных этносов к тем или иным ресурсам и в зависимости от того, какие ниши уже заняли другие этносы.
        В Российской империи межэтническое разделение труда процветало в западных и юго-западных губерниях, в Крыму, в Нижнем Поволжье, на Кавказе, в Средней Азии. Так, в дельте Волги, которую я изучал в 1952 и 1954 гг. в Прикаспийской экспедиции географического факультета МГУ, до революции 1917 г. татары выращивали овощи и бахчевые культуры, калмыки и казахи (тогда называвшиеся киргизами) занимались скотоводством, а русские ловили рыбу. Рыболовство было главным стимулом завоевания низовьев Волги Россией. За вольными рыболовами, первоначально не подчинявшимися никакому правительству, приходили войска и присоединяли акваторию и территорию к Московскому государству.
        Советская власть боролась с межэтническим разделением труда, но до конца его не искоренила. Ловить рыбу с одинаковым успехом могли все «национальности», но на работу чабанами пришлось брать казахов. И в наши дни, т.е. в начале XXI века, в заволжских степях пасут скот выходцы с Кавказа и Казахстана, а овощи выращивают корейцы [15, 16].
        К современной, постсоветской реальности хорошо приспособлены азиатские народы, сохраняющие патриархально-родовой уклад, клановое общество с высокой ролью землячества и родственных связей. Таким общинам не очень нужны формальные законы. Рядовые  представители таких народов при всяких  конфликтах редко выступают в качестве самостоятельных  субъектов и объектов; за них договариваются, сторговываются с чиновниками хозяева, вожди, руководители группировок, общин, диаспор. Этнические же русские с их малодетными семьями,  не имеющие значительной опоры в родственниках и земляках, при недостатке партнёров, которым можно доверять, без солидарности и сплочённости, присущей дискриминируемым меньшинствам, – более разрознены, атомизированы, беззащитны и перед государственными чиновниками и силовиками, и перед частными бандитами, поэтому менее конкурентоспособны в малом бизнесе. С таким набором человеческих качеств лучше находиться на службе у государства или мощной полугосударственной корпорации, нежели рисковать в самодеятельном предпринимательстве, удушаемом рэкетом и обречённом на экспроприацию.
        За свежими  примерами не надо ходить далеко. Характерное почти средневековое этническое разделение труда сложилось в современной Москве. Здесь улицы подметают иммигранты из Средней Азии, на рынках торгуют азербайджанцы, в супермаркетах – татары, на стройках работают татары, таджики, молдаване, в силовых структурах служат славяне, а коренные москвичи молодого и среднего возраста, запасшиеся дипломами, распределяют деньги в офисах.   
        Склонность этноса к тем или иным занятиям, как и весь его менталитет, не является фатальной и врождённой (заложенной в генах),  она исторически преходяща, способна быстро изменяться и, наоборот, возрождаться, воспроизводиться при аналогичном стечении обстоятельств. Так, оказавшись за рубежом в диаспоре или в оппозиционном меньшинстве, те же русские занимают неожиданные экономически ниши. Но у себя на родине, в любой постсоветской республике, будь то вся Российская Федерация,  входящий в неё Башкортостан или недалёкий от него независимый Казахстан, – «титульный» этнос пополняет правящую номенклатуру.
        Мечтая о достойном будущем для России, нельзя не считаться с менталитетом и обычаями имперского народа. У нас, как и прежде, высок и прочен статус чиновника, а не «бизнесмена». Ведь почти всё, накопленное в частном секторе, после очередного передела собственности достаётся новому поколению хозяйствующих бюрократов [25]. Типичный россиянин – не предприниматель, а служащий, его кормит государство: более или менее прямо, делясь с ним в виде жалованья доходами от невозобновляемых природных ресурсов, или косвенно, позволяя ему самому «пастись и охотиться», т.е. грабить природу и обирать других людей. Аналогично, мелкий «бизнесмен», «предприниматель» в России – de facto бесправный теневой служащий коррумпированных чиновников и силовиков. Крупнейших собственников («олигархов») тоже назначает,  или позволяет им оставаться таковыми, высшая государственная власть.
        Если в каком-то российском регионе местное население само не может (не хочет, не умеет) культурно использовать землю и не позволяет это делать чужим, приезжим, то это прискорбно с точки зрения классической политэкономии, но для самовосстановления природного ландшафта – весьма полезно. Менталитет охранника, сторожа, инспектора; разнообразная, в том числе экономическая,  народная ксенофобия, неприязнь и зависть к активным и преуспевающим «дельцам», «торгашам» и другие подобные качества, очевидно, укоренённые в национальном характере россиян, могут пригодиться для всякого рода охраны территории.
        «Собака на сене» станет положительным персонажем, если Россия изберёт «профессию» экологического сторожа. Сидеть у входа, стоять на посту, ловить и штрафовать чужих, но милостиво пропускать своих – излюбленные занятия и способы самоутверждения у малообразованной части мужского населения, выросшего в военно-полицейском государстве, где камуфляжная форма пользуется огромной популярностью не только у военных. Поддержание природоохранного режима на громадных и малонаселённых территориях – это не бизнес, а полицейская работа. К такого рода занятиям россияне подготовлены тысячелетним ходом своей истории, они приспособились к полицейско-бюрократическому строю, для них понятно и привычно пребывание в обеих взаимосвязанных и сменяющихся ролях – карателя (хищника) и его жертвы.
        Многие россияне, особенно мужчины, не могут представить себя в ролях обслуживающего персонала, который постоянно улыбается и кланяется клиентам, но в моём экологическом прожекте учитывается эта гордыня и спесь. Нашим согражданам предлагаются такие должности, на которых они могут оставаться если не совсем уж угрюмыми и хмурыми, то достаточно холодными и суровыми: охранять родную землю, не пускать на неё иностранных и отечественных браконьеров.
    
6. Малолюдность или  перенаселённость?

        Население России, если верить официальной статистике, к 1993 г. достигло максимума в 148,7 млн. человек, с тех пор уменьшалось в среднем на 328 тыс. в год и стало 142,8 млн. к 2011 г. Россияне рассредоточились по площади более чем в полторы Европы, но на двух третях этой территории плотность населения меньше одного человека на квадратный километр.
        Призывы остановить депопуляцию России не вяжутся с выводами исследователей, что до 80% её жителей – экономически лишние; они не причастны к нефтегазовой трубе, не нужны высшим чиновникам, не очень перспективны в качестве производителей и потребителей, обречены на деградацию и вымирание (надо полагать, не от голода, а от алкоголизма, наркомании, аварий, насилия, ухудшения ближайшей среды обитания и т.п.); целые социально-профессиональные слои погружаются на социальное дно [21]. При таком низком качестве жизни у большинства россиян заботы государственных деятелей об увеличении людности нашей страны  выглядят неуместными.
        Если вышеприведённая ориентировочная цифра (80%)  кого-то пугает, то её можно смягчить следующими рассуждениями. Да, около четырех пятых населения нашей страны не нужны как источник существенной прибыли для нынешних хозяев и ощущается ими как обуза и помеха, но, во-первых, хозяева и направление хозяйства могут измениться, а во-вторых «экономически лишние» граждане могут быть социально ценными в ролях, не востребованных сегодняшним рынком. И, наконец, в-третьих, если 80% людей оказались экономически лишними, то игнорирующие их прочие 20%, за то, что они допустили такую ситуацию, можно считать морально лишними, неприемлемыми и невозможными в воображаемом нами каком-то идеальном «гражданском обществе». 
          Правда и то, что отодвигаемое от нефтегазовой трубы население создало свою народную экономику выживания (садовые участки, челночная и уличная торговля, браконьерство, извоз), от которой кормятся и низшие чиновники, и полиция, но «элите», прописанной в западной половине Москвы, активный народ тоже ни к чему. Так что по отношению к нынешней экспортно-импортной ориентации и к сложившимся в стране порядкам можно говорить об экономической перенаселённости.
        Население России может быть быстро увеличено за счёт иммигрантов из зарубежной Азии, которые будут работать не только на стройках и в городском ЖКХ, но и выращивать у нас овощи, шить одежду, собирать машины и приборы. Они способны возродить Россию в качестве заурядной индустриально-аграрной страны и путём колонизации превратить Южную Сибирь во вторую Маньчжурию, которая в XIX веке была столь же малолюдной, изобиловала лесами и зверьём, как Сибирь, а сегодня насчитывает около 100 млн. жителей. Но нужно ли нашей стране такое «развитие»?
        Привлекать иммигрантов хотят многие  российские предприниматели и чиновники, чтобы развивать традиционные отрасли хозяйства – такие ныне процветающие, как производство стройматериалов и строительство, и такие ныне недостаточные или упадочные, как производство машин и приборов невоенного назначения. Иммигранты нужны и потому, что их труд дешевле, и по причине нехватки отечественного «рабочего класса» и безнадёжности программ его выращивания из наших подростков. При этом некоторые чиновники, социологи, публицисты считают приток иммигрантов, прежде всего славян из бывших советских республик, желательным только для того, чтобы просто увеличить народонаселение России, не очень задумываясь над тем, что эти приезжие и их дети будут здесь делать.
     Умножать и размножать людей для развития производства или развивать производство для умножения и размножения людей – мне оба подхода кажутся бесчеловечными и цинично-скотоводческими. Человек  должен быть не объектом манипуляций, не средством, а целью деятельности. Развитие производства для увеличения числа рабочих мест я тоже считаю не благом, а болезненным извращением современной рыночной экономики, приводящим к засорению биосферы вещами, без которых люди при здоровом образе жизни и более духовных интересах могли  бы вполне обойтись [33]. Гуманным и экологичным мог бы стать  третий путь – поддерживать в нашей стране такую экономику, которая  в добавочной рабочей силе не очень  нуждается. Для охраны природы на своей территории существующей численности населения в России вполне достаточно.   
        За разговорами политиков и журналистов о депопуляции нашей страны обычно кроется забота не о населении вообще, а только о русском этносе;  увеличения только его численности хотят русские националисты, но и их наверное не  порадует бэби-бум у люмпенов, алкоголиков, наркоманов, инвалидов, олигофренов, несовершеннолетних. Средний класс вряд ли станет усиленно рожать детей ради получения жилплощади, пайков, денежных пособий. На это клюнут лишь некоторые придонные слои общества.
        Механизм использования детских пособий и пенсий по инвалидности хорошо отработан в российской глубинке, в упадочных посёлках, где семьи живут в отдельных домах или в квартирах-секциях одноэтажных бараков с приусадебными участками. Тут надо вспомнить, что в этой своеобразной «социально-географической» среде почти все половые акты совершаются в состоянии алкогольного опьянения. Молодёжь даже не представляет, как можно заняться «этим делом», не напившись хотя бы пива. Ребёнка, как правило, дебильного, зачатого в пьяном виде, держат взаперти, оправдывая это его умственной неполноценностью, иногда на привязи и в клетке, почти без одежды или в лохмотьях, и кормят только так, чтобы он не умер, а пособия пропивают. Такая пьянчуга-мать будет без всякого смущения рожать и в 40, и в 45 лет, если позволит изношенный организм. Её скорее всего лишат родительских прав, а чадо заберут в детский дом, откуда прямая дорога ведёт в воровскую шайку и в места заключения, от которых кормится заинтересованное в размножении уголовников постоянно растущее ведомство МВД.
        В России любое стимулирование рождаемости деньгами будет только способствовать дальнейшему росту алкоголизма, наркомании, преступности. Да и не от одной рождаемости зависит численность населения, а от множества факторов и тенденций, на перелом которых у нашей страны попросту нет времени. «Хорошего» роста населения и «правильной» рождаемости социологи и демографы не обещают. Значит, надо приспосабливаться к существующей ситуации и, более того, попытаться использовать её как козырь.
        Малолюдность России в сравнении с её площадью для экологической специализации – явный плюс. Национальный парк не должен быть густо населён людьми, а на территории заповедника вообще не должно быть человеческих поселений. Для поддержания благоприятного ландшафта и неинтенсивного, экофильного землеприродопользования, для простого сохранения природы путем консервации существующего во многих местах бездорожья и недопущения масс людей на территорию, где им быть не положено, требуется гораздо меньше работников, чем в сельском хозяйстве и при добыче полезных ископаемых, и уж подавно меньше, чем в промышленном производстве, бизнесе, бюрократическом аппарате. В отличие от городского или усадебного парка, где видимость естественного пейзажа создаётся и  поддерживается кропотливым трудом людей, в природном национальном парке и, уж тем более, в заповеднике множества работников не требуется, так как там свободно трудится сама дикая природа, а наше дело – ей не мешать.
        Альтернатива кажется простой: 1) развивая производство и наращивая добычу сырья, в конце концов уступить Сибирь и Дальний Восток заинтересованному  и участвующему  в этой деятельности Китаю; 2) не развивать там никакого хозяйства, но удерживать эти земли в качестве природного резервата под патронатом ООН, в союзе с Европой и США; нести ответственность за чистые Саяны, Алтай, Байкал перед мировым сообществом.

7. Резерваты и резервации

        Ландшафт и этнос (почти по Л. Гумилёву) взаимосвязаны; один без другого – ни возродить, ни уничтожить. В национальных парках хозяйственная деятельность не запрещается, но ограничивается. Как правило, это традиционные сельские и охотничье-промысловые занятия аборигенов. А таковыми являются не только экзотические исчезающие народы, но и некоторые более крупные. Россия в качестве гигантского природного парка необходима и для сохранения русского народа (наряду с другими, совсем малочисленными). Нужна надёжная этноприродная резервация для тех россиян, которые не хотят рвать связь с родным ландшафтом и сельской местностью. А где, кроме особого рода охраняемых (сберегаемых) территорий, можно сохранить в качестве культурного наследия и типичный «русский» пейзаж, запечатлённый в творениях художников, и старинные помещичьи усадьбы, и традиционную русскую деревню с её бревенчатыми избами, с гусями и козами на травянистых улицах?
         К сожалению, понятие резервации извращено и осквернено  советской пропагандой; оно и современным россиянам представляется как некоторое гетто или концлагерь, куда аборигены загнаны насильно, так что и выходить с этим термином на публику опасно. В моём понимании резерват, или резервация – это такая особая территория (лучше сказать, особо сберегаемая, чем особо охраняемая, а еще лучше вспомнить базовый,  плохо  переводимый на русский язык термин protected area), на которой специальными мерами сохраняются, охраняются, защищаются некоторые уязвимые, беззащитные, слабые, исчезающие, реликтовые, редкие, уникальные, особо ценные элементы природного и культурного наследия. Это определение в равной мере действительно для людей, животных, растений и ландшафта.
        В резервациях для людей их обитатели и выходцы оттуда  наделяются особого рода привилегиями –  компенсационными и оборонительными. Привилегии для аборигенов являются компенсационными, если они отчасти возмещают ущерб, не столько материальный, сколько моральный, за нанесённую данному народу историческую травму, за то, что предков этих аборигенов истребляли, вытесняли, считали дикарями, подвергали дискриминации и т.д. Привилегии являются оборонительными, если на данной территории ограничивается деятельность чужих, посторонних, которые могли бы разрушить традиционный образ жизни и местный ландшафт.
        В эпоху глобализации и всемирной  стандартизации  желательно и необходимо возрастание социальной роли государств – не как «суверенных» и воинственных соперников в борьбе за ресурсы, а как защитников своих граждан и хранителей своего этнокультурного и природного наследия. Роль резерваций для национальных культур и государственных языков выполняют многие государства и этнические автономии. Есть такая резервация и у русского этноса – вся  Российская Федерация, и у населяющих эту федерацию нерусских народов – республики, выделенные по этническим признакам. Они в той или иной мере заботятся о сохранении национальных языков и культур, а надо бы распространить эти заботы на весь культурный ландшафт и его природные компоненты, ибо без сохранения родного ландшафта не может сохраниться и народ как целое; при утрате земли, почвы, ландшафта он может сохраняться только в диаспоре. В нашей стране малые народы, не получившие или лишившиеся своей территориальной автономии, быстро исчезают (как вепсы, разделённые между Ленинградской областью и Карелией; как шорцы после ликвидации их национального района в 1936 г.).
        Сегодня «великому» русскому народу трудно понять «коренные малые народы», нуждающиеся в особой защите и покровительстве, но завтра, т.е. уже в текущем столетии и вряд ли  позже, россияне сами окажутся в их положении. Ибо что такое 150 млн. этнических русских (на всём земном шаре),  или 150 млн. жителей России (принадлежащих к разным этносам) в сравнении и по соседству с тремя миллиардами китайцев и индийцев?
    
8. Лесопарковая периферия ойкумены

        Представим себе большой город, в котором по планам градостроителей или стихийно формируются функциональные зоны – селитебные, промышленные, торговые, складские, рекреационные. В некоторых отношениях вся земная суша превращается во Всемирный город (Эйкуменополис) [41], а в большом городе и функциональные зоны велики; при интеграции в мировое хозяйство в них помещаются целые страны. Нет ничего трагического  или позорного, если Россия своей большей частью (северо-восток Европы, Сибирь, Дальний Восток, Субарктика, все горы) попадёт в рекреационно-экологическую зону мира, станет экологическим дополнением, лесопарковой периферией континентов Старого Света. Ведь мы же не плачем от того, что на территории московского природного национального парка «Лосиный Остров» нет никакого промышленного развития. Регионы и страны, отказавшиеся от рутинного промышленного производства, появляются на краях геоэкономического спектра: на информационно-финансовом (США), на экологическом (Россия) и на обоих сразу (Швейцария); в промежуточной,  промышленной зоне пока пребывает Китай, снабжающий «ширпотребом» и Америку, и Россию.
        В рассуждениях российских геополитиков о многополярном мире звучит примитивная мечта снова поделить военно-стратегические сферы влияния и удержать гегемонию хотя бы в СНГ, тогда как природа уготовила России иную роль. В современном мире есть три геоэкономических центра; один из них – Североамериканский; Россия – природноресурсное дополнение двух других – Европейско-Средиземноморского и Юговосточноазиатского. Периферийное положение в глобальном экономическом пространстве благоприятно для экологической специализации: обширный лесопарк и должен располагаться на окраине города.
        Если архаичные уклады, издержки модернизации, отбросы культуры в самом деле выталкиваются из «передовых» стран в «отсталые», то вытесняются на периферию и некоторые природоохранные возможности, утраченные в Западной Европе, но актуальные для России благодаря редконаселённости, бездорожью, суровому климату, бесхозяйственности. Нет худа без добра, можно превратить недостатки в достоинства. «Негативные» особенности России, при одномерном мышлении считающиеся признаками её отсталости, надо не преодолевать в погоне за «мировыми стандартами» и «мировым уровнем», а использовать, преобразовывать, развивать для решения новых, неожиданных, непривычных задач.
        Чем больше людей сосредоточено на западе и юге Евразии, тем меньше должно оставаться всякого рода промышленности, населения, городов на северо-востоке. Россия может покорить человечество не оружием, а уникальным вкладом в дело сохранения биосферы, стать экологическим полюсом всего Восточного полушария. Это ли не величие? Это ли не прекрасно?   
        И опять нам пригодится сравнение всего мира с городом. Ведь безопаснее для здоровья  жить в тихом и озеленённом спальном районе, чем в шумном центре города, переполненном людьми и транспортом. Так почему бы и всей стране  не сохранить за собой аналогичное местоположение на земном шаре?  Зачем ей рваться на место индустриального или финансового центра?   

9. Нео-неолитическая контрреволюция

        Как известно от археологов, в новом каменном веке появились животноводство и земледелие, произошёл медленный переход от присваивающего хозяйства (собирательства, рыболовства, охоты) к производящему – так называемая неолитическая революция, позволившая человечеству расти и развиваться быстрее. Но присваивающее хозяйство не исчезло, оно сохранялось у «отсталых» народов как основное занятие, а у «передовых» – как сопутствующее,  оживая в эпохи кризисов и откатов. 
        После 1991 г. в России и других странах СНГ случилась «нео-неолитическая контрреволюция» – обвальный, массовый переход от производства новых вещей к присвоению имеющихся. Захватывается, потребляется, расточается,  распродаётся, вывозится природное и культурное достояние; повсеместны грабёж, рэкет, рейдерство, постоянное перераспределение имущества [18]. Традиционные виды индустрии сохранились, сосредоточились и процветают в немногих отраслях, обслуживающих экспроприаторов,  например, в строительстве зданий и подводящих к ним автодорог. В большинстве прочих сфер товарное производство и наёмный труд невыгодны, а многие потребности удовлетворяются импортом.
        Экономика России находится в социальном тупике, поскольку  не помогает решению социальных задач, таких, как увеличение здоровья и продолжительности жизни, улучшение окружающей среды, обеспечение доступным жильём, повышение качества образования, сохранение и развитие науки и гуманистической культуры. Погоня монопольных производителей за сверхприбылями, а потребителей за быстро устаревающими техническими новшествами способствует дальнейшему загрязнению и разрушению биосферы [33]; автомобилизация, развивающаяся якобы для улучшения транспортной работы,  приводит к противоположному результату – к парализации транспорта вообще [34]. Строительство многоэтажных домов в городах и коттеджей в пригородах, скупка земли и лесов с уничтожением природного ландшафта являются не функциональными, а инвестиционными мероприятиями, поскольку у инвесторов нет более надежных способов вложения капитала. Строительные организации, как и прочие производители, заинтересованы в скорейшем износе и разрушении своей продукции. Государственное хозяйство по-прежнему деформировано милитаризмом. С точки зрения гуманизма и здравого смысла вся такая экономика выглядит весьма сомнительной, если не сказать больше – совершенно извращённой.
        Россия в качестве производящей страны имеет мало перспектив на мировом рынке не только по экономическим, но и по моральным причинам. В «развитых» странах покупатель всё чаще отказывается от продуктов, произведённых с нарушением экологических норм, с пренебрежением к правам человека и животных. (Вспомним бойкот шуб из натурального меха и паштета из гусиной печени). Но какая продукция выпускается в России без подобных нарушений?
        Согласно общечеловеческим моральным нормам, нехорошо приобретать вещи, добытые преступным путём, а осведомлённый о происхождении товаров скупщик краденого становится соучастником преступления.  Но чт; у нас в России производится и перепродаётся без существенного нарушения законов? Не соблюдаются правила природопользования, антимонопольное и трудовое законодательство, санитарные нормы, нарушается рецептура при изготовлении лекарств и пищевых продуктов, имеет место повальное уклонение от налогов.
        В нашей стране ничтожна роль профсоюзов, они крайне мало защищают интересы трудящихся. Значительная часть экономики – теневая, не предполагающая соблюдения норм трудового кодекса. Добычей нефти и газа уничтожается родовое хозяйство аборигенов Сибири, а для ежегодного вывоза из Якутии одного-двух чемоданов с алмазами испорчена территория не меньше Швейцарии [22]. Это постепенно доходит до сознания экологически ориентированного потребителя. Уже востребована экологическая сертификация российского лесопользования [19], не избежать этого и другим экспортным отраслям. Впрочем, российские производители и экспортёры научились имитировать природоохранную деятельность и фальсифицировать экспертизы, а западные импортёры – закрывать на это глаза.
        СССР был гигантским военным заводом, где товарам для населения отводилась роль жалких отходов военной промышленности. Возрождать производство в России значит реанимировать ВПК; продавать слегка устаревшее оружие, стимулируя конфликты, в конце концов оборачивающиеся против нас. Однако, отказавшись от «тяжёлой промышленности» и «среднего машиностроения», наша страна могла бы решительно шагнуть в постиндустриальное общество – конечно, не в его деловой центр, но и не на грязные задворки, а в периферийную природоохранную зону.

10. Экофильное природопользование

        Если России суждено оставаться природно-ресурсным придатком развитых стран, то её главные экспортные ресурсы, в отличие от нефти и газа, должны быть легко возобновляемыми или вовсе не расходуемыми. Экологическая специализация предполагает экофильное хозяйство на большей части территории: экстенсивное животноводство с содержанием полудикого скота, рыболовство, охоту, собирательство, рыбо- и дичеразведение – потребительское, спортивное, товарное (для внутреннего и внешнего рынка); экологический туризм [5] – активное передвижение людей ради контакта с природным ландшафтом, который потребляется главным образом информационно, духовно, как источник впечатлений, а не сырья и товаров, без присвоения и разрушения природных ресурсов посетителями. Аналогичные впечатления мы получаем в музеях и на выставках, но, как известно, «восторги от созерцания природы выше, чем от искусства» (П.И.Чайковский).
        Потомки крестьян, переселившихся в город, не порывают с деревней, приезжают туда на лето, используют и преобразуют старое фамильное жильё. Вот так же и многие россияне, подолгу или постоянно живущие за рубежом, а также их потомки, смогут посещать «историческую родину» в качестве туристов и рекреантов. С открытием государственных границ размываются традиционные понятия эмиграции и иммиграции, а манипулирование этими наполовину устаревшими словами становится «неполиткорректным».  Недостаточная возможность реализоваться на родине, а также присущая многим «охота к перемене мест» и смене впечатлений побуждает наших соотечественников рассеиваться по всему земному шару. Как показывают наблюдения, именно эта категория россиян проявляет наибольший интерес и неравнодушие к нашей стране. Вместе с тем, чистая экзотика, суровая природа, возможности для нешуточного экстремального туризма привлекают и «настоящих» иностранцев, и коренных россиян.
        Находясь на некоторой стадии мировой урбанизации, Россия может занять по отношению к Западной Европе и США такое же место, как Подмосковье по отношению к Москве, т.е. принять на себя глобальные функции «пригородной зоны мира» – быть источником и резервуаром чистой воды и воздуха, местом физического и духовного оздоровления своих посетителей, но главная и первоочередная задача – простое сохранение природных территориальных комплексов, биогеоценозов, фрагментов биосферы, мирового климата. Если где-то какой-то туризм, даже самый экологический, и какая-то хозяйственная деятельность, даже весьма экофильная, мешает природоохранным задачам, то долой и такой туризм, и такое хозяйство!
        Не «что делать?», а «чего не делать?» – вот роковой вопрос для России: воздерживаться от вредной, экофобной деятельности, вроде советского обслуживания ВПК и постсоветского грабежа природы, и получать отступные от богатых, более «развитых» стран. Россия сможет продавать свои квоты не только по Киотскому протоколу, но и по другим аналогичным будущим соглашениям.
        Есть мнение, что Западная Европа и так уже должна России как экологическому донору за кислород, вырабатываемый нашими лесами и болотами [3], за отказ сельского хозяйства от химикатов, загрязнявших моря через речной сток. Отсюда лишь шаг до мысли, что основной доход Россия должна иметь не от действий, а от бездействия. Средством достижения цели может быть не только деятельность, но и благостное недеяние.
        Невмешательство в естественный процесс периодически применяется в агрономии, когда земледелец, посадивший растения,  на некоторое время оставляет их в покое. Благостным недеянием не раз бывало невмешательство государства в экономику, которая расцветала благодаря принципу «laissez faire, laissez passer». Благостное недеяние,  или плодотворное невмешательство означает, что мы доверяем выращиваемому и воспитуемому, предоставляем ему свободу, надеемся на его способности к саморазвитию и самоорганизации. Сегодня принято думать, будто для достижения результатов всегда надо действовать, а чтобы чего-то достичь, надо иметь надлежащее финансирование. Такая точка зрения и соответствующий ей образ действий становятся разрушительными для биосферы и человеческого общества. Современному человечеству, охваченному манией деятельности, очень не достаёт понимания благости недеяния.
        Труд в «развитых» странах стал настолько производительным, что уже исключает необходимость работы в странах с низкой производительностью и порочными трудовыми отношениями; глобальный мир прощается с господством наёмного труда и сплошной занятости [1]. Не исключено, что вскоре большинство землян будет жить на пособия. Россия и тут «впереди планеты всей»: у нас на огромной внегородской территории постоянно (круглый год) обитают только получатели пособий и пенсий. И эти пособия надо увеличивать, чтобы поддерживать сельское расселение. Вот тут бы и пришли на помощь иностранные спонсоры, как известно, заинтересованные в сохранении российской природы зачастую больше, чем жители России. Думаю, чтобы не потерять леса Сибири и озеро Байкал как источники экологических ресурсов мирового значения, богатые страны в состоянии взять на иждивение несколько миллионов россиян; ведь это немного по сравнению с нуждающимися в такой же поддержке жителями Африки.
        Жизнь на пособия бестолкова и обрекает на обнищание тех, кто одержим приобретением материальных благ, но если у личности преобладают духовно-информационные интересы, если это некоммерческий писатель, поэт, художник, учёный, не способный или не желающий приспосабливаться к рынку, то он может продвигаться в своём личном творчестве, по линии своих хобби, привлекая к ним других таких же свободных от принудительного труда людей и становясь их лидером. Не впадая в преувеличение, можно сказать, что современная западная цивилизация, ставшая лишь в ХХ веке такой рыночной, в значительной мере сформирована в XVII – XIX веках деятелями, не работавшими по найму, а жившими за счёт своей ренты или на содержании у меценатов. В наши дни во многих странах в местном самоуправлении подвизаются граждане, не получающие за это никакой зарплаты; среди них могут быть и рантье, и пенсионеры. Для многих видов творчества и публичной деятельности просто необходимо, чтобы получаемый доход не имел ни малейшей связи с характером занятий, дабы они не извращалась коммерческими стимулами.
        Если большинство советских людей долгое время имело от своего государства зарплату за бесполезный и вредный псевдотруд на рабочих местах, то почему бы их потомкам, т.е. новым поколениям россиян, не получать от других государств приличное жалованье за полезное воздержание от вредной деятельности? Ведь лучше быть явным, честным, легальным «безработным», т.е., скорее всего, работоголиком в домашнем хозяйстве, в деле воспитания детей, в своем художественном творчестве, предаваться своим хобби и может быть собирать силы для занятия своим бизнесом, нежели имитацией труда в учреждении морочить голову населению, плодя бумаги в канцеляриях и вымогая взятки с посетителей. Мир явно стоит на пороге радикального изменения трудовых отношений, но нам не хватает подходящих терминов для описания этого процесса, а привычные слова «труд», «занятость», «зарплата», «безработица» и т.п. скорее мешают понять происходящее.
        Чтобы Россия была востребована и оплачивалась в качестве экологического донора, нужна просветительская работа в «передовых» странах мира, где развивается наука и формируется международное общественное мнение. Для того, чтобы народу доставалась хотя бы часть компенсации за донорство, надо, чтобы государство у нас было не господствующим (обеспечивающим потребности правящей и владеющей верхушки), а служебным (обслуживающим всех граждан как налогоплательщиков в качестве нанятой ими и подконтрольной им организации). Господствующее государство характерно для средневековых азиатских монархий. В XVIII –  XX веках почти все государства мира преобразовались в служебные. У России были три неудачные  попытки  – в 1905, 1917 и 1991 гг.
        В Западной Европе выработанные карьеры превращаются в озёра с зонами отдыха, а  у нас чаще всего – в открытые свалки. Россия при её однобокой экспортно-сырьевой ориентации вся становится отработанным месторождением. И альтернативой экофильному природопользованию может быть превращение страны во всемирную свалку. Такой путь диктуется фактически сложившейся у нас примитивной, безответственной рыночной экономикой и приносит скорую прибыль «хозяевам земли русской». Поглощение «догоняющей» страной двух видов отходов, поступающих от других «цивилизаций» – физических и духовных – явления взаимосвязанные. За отбросами  массовой культуры, растлевающими общество, следует вещественный мусор,  например, не утилизированная тара  и ядерные отходы.
        Экологическая, как и иная возможная специализация России может сложиться в результате саморазвития постиндустриального мира без того, чтобы кто-то заставил одни страны и народы делать одно, а иные другое; ну как складывается разделение людей по профессиям и распределение товаров по ассортименту: отчасти по планам отдельных лиц и предприятий, отчасти совсем стихийно. Однако в ближайшем, обозримом будущем  «невидимая рука» А.Смита или тяжёлая длань самодержца вряд ли подтолкнут Россию к экологической специализации. Вероятно, потребуется если не всемирное правительство или окрепшая ООН в его роли, то какое-то надгосударственное и сверхэкономическое давление международных институтов гражданского общества [17]. Социально ответственная и экологичная глобальная экономика, не раздираемая соперничеством государств и транснациональных корпораций – не мечта ли это о конвергенции капитализма и социализма (почти по А. Сахарову)?

11. Облагораживание и использование пороков

        Шантаж, вымогательство, очковтирательство, иждивенчество в зарубежных связях россиян (на всех уровнях – от государственного до личного), умение и привычка доить иностранных партнёров, спонсоров, инвесторов, имитация грантоподдерживающей деятельности – всё это может получить плодотворное продолжение на экологическом поприще. «Приостановим уничтожение химического оружия, допустим второй Чернобыль, дальнейшее загрязнение Финского залива и Байкала, вырубку девственных лесов, исчезновение тигра и леопарда, если не дадите денег», – все такие циничные угрозы можно смягчить и перевести на постоянную коммерческую основу в виде законной платы за экологические услуги.
        Многие полезные социальные институты возникли из вредных и порочных: правовое государство из силового, частная собственность – отчасти благодаря краже (почти по П. Прудону); знаменитые коллекции и музеи пополнялись грабителями и скупщиками краденого. Материальный и научно-технический прогресс своими темпами и результатами обязан самым отвратительным человеческим качествам – агрессивности и алчности. В российской экономической системе нет резких границ между пожертвованиями, налогами и рэкетом. Меценатом, благотворителем, спонсором можно быть и по велению души, и по настоятельному совету администрации. Нет чёткой грани между данью бандитам и наймом охранников.
        Если даже страшные злодеяния нередко становятся локомотивами культуры, то почему бы не задействовать на экологической ниве такие всеобщие и сравнительно безобидные пороки, как лень, пассивность, апатия, боязнь риска, недоверие к новшествам, чёрная зависть, неуважение к собственности, склонность к иждивенчеству, ксенофобия. Вместе с тем я полагаю, что известные недостатки России и её жителей исторически преходящи и исправимы, так что сами по себе они могут служить не причиной, а только дополнительным поводом для перевода нашей страны на экологическую специализацию. Главный фактор – объективные особенности географического положения и природных условий.
 
12. Приоритет уникальности и особый путь России

        В середине ХХ века в советском Азербайджане на Ленкоранской низменности вырубили уникальные субтропические леса, чтобы «завалить Москву помидорами». То было не только решение чиновников, спущенное сверху, но и естественное давление народной рыночной (базарной) экономики снизу, со стороны колхозов и приусадебных хозяйств. Пару десятилетий спустя СССР аналогичным образом погубил западносибирскую и якутскую тайгу, чтобы залить Европу нефтью и засыпать мир алмазами. Некоторые отечественные экономико-географы возражали против подобного конформистского использования природных ресурсов. Они полагали, что в каждом месте надо выращивать, производить прежде всего то, что можно получить только здесь [20]. Это правило можно распространить на всю человеческую деятельность и назвать приоритетом уникальности.
        С точки зрения здравого смысла выбор специализации страной или регионом вполне аналогичен профессиональной ориентации. Если человек проявляет уникальные способности,  скажем,  в сфере искусства или науки, то надо избавить его от необходимости зарабатывать на жизнь рутинным трудом, которым могут заниматься миллионы прочих людей. Сложившаяся в постсоветской России рыночная или псевдорыночная экономика пока не способствует расцвету уникальности ни у личности, ни у региона.
        Не знаю, при каком «экономическом укладе» или «политическом строе» для проявления уникальности открыта «зелёная улица», но вот и теоретики глобализации советуют развивающимся странам не стремиться делать всё то, что уже делают развитые страны, а реализовывать свои специфические возможности и таким образом оказываться вне конкуренции. Конечно, некоторые страны «третьего мира» достигают высокой экономической эффективности и конкурентоспособности в определённых отраслях хозяйства на основе хищнического расточения невозобновляемых природных ресурсов и нарушения достойных человека условий труда [1],  но это – тупиковый путь, ведущий к близкому краху. России тоже пора начинать подготовку к тому моменту, когда придётся слезать с нефтегазовой иглы.
        Особый путь России или общий со всем человечеством – такая грубая дилемма вызывает досаду, ибо оставлен без внимания третий, промежуточный вариант – учёт и использование нашей географической специфики, приоритетное развитие собственного природного и культурного наследия. Географическая специфика как ресурс развития  есть даже у карликов вроде Андорры и Монако (и они её великолепно используют), но в силу огромности нашей страны её особенности имеют глобальное значение.

13. Экологизация не мешает «постиндустриализации»
               
        Изложенная здесь программа экологизации России касается  большей части её земли, но не занятий большинства людей.  Никто не предлагает всем россиянам стать охотниками и рыболовами, сторожами и егерями, служить в экологической полиции, изображать поселян и пастухов на потеху туристам и т.п. Экологическая специализация предполагается для той большей части российской территории, на которой проживает ничтожно малая часть населения. На остальной относительно небольшой площади, которая фрагментарно,  островами  разбросана преимущественно по юго-западной полосе и охватывает места постоянного проживания подавляющего большинства наших сограждан, специализация может и должна быть совсем иной – отвечающей вызовам постиндустриального ХХ столетия.
        Превращение большей части России в природные резерваты не помешает, а наоборот, поможет её большим городам быть центрами науки и высоких технологий, если государство приложит к этой задаче надлежащие усилия. Горожане приобретут более здоровую природную среду для повседневной жизни и для творческого труда. Как раз умственный труд инженера, программиста, учёного великолепно сочетается с экологическим туризмом и, более того, по-видимому и не может без него существовать.
        Не случайно застрельщиками активного туризма в СССР были инженеры, техники, научные работники из ВПК. «Инстинктивно» нащупав для себя единственно правильную оздоровляющую компенсацию их суровому повседневному образу жизни, скованному дисциплиной и страхом нарушить государственную тайну, эти люди,  задолго до прихода в нашу страну ныне модных слов трекинг, хайк, экстрим, открыли для себя такой вид досуга, как самодеятельные туристские походы по «ненаселёнке», по тайге, горам, порожистым рекам. Невозможно представить, как бы трудились эти работники в своём серьёзном ведомстве, если бы не научились сами себя физически и духовно оздоровлять и укреплять при контакте с почти дикой природой, ставшей для них и объектом  квазирелигиозного культа. Выходит, что успехами в гонке вооружений и освоении космоса наша «великая держава» обязана в значительной мере походному туризму [29, 31].
        России не следует возвращаться в индустриальный мир,  ибо этот поезд уже ушёл. Любые непродовольственные товары невоенного назначения, которые можно произвести в России, даже если они будут конкурентоспособными – это в море мировой экономики ничтожная капля, ради которой не стоит стараться. Одежду и обувь, компьютеры и телефоны для всего мира пока что успешно делают в Китае, а вскоре будут делать в Индии и Индонезии. Налаживать в России рутинное промышленное производство значит становиться зависимым индустриальным придатком Юго-Восточной Азии. Напротив, Россия должна развивать у себя опытно-конструкторские работы, экспериментальное, малотиражное и опытное производство, да и то лишь на первых стадиях, а потом продавать свои научно-технические достижения для внедрения их  в многолюдных странах с нормальной трудовой этикой [37]. Своих рабочих мы уже потеряли, но условия для воспроизводства инженеров, конструкторов, учёных пока ещё можно сохранить, если не продолжать нынешнее разрушение отечественной науки и образования.
        Никто, кроме самих россиян, не сможет помешать процветанию наших больших городов в постиндустриальной эре, но на большей части России, где сегодня проживает ничтожная часть ее населения, пусть благоденствуют растения и животные, а человеческая история «да прекратит там течение своё».

14. Экологическая специализация  и целостность территории

         Экологическая специализация могла бы способствовать сохранению территориальной и политической целостности России. Ведь при развитии только материального производства наша страна, особенно в случае  резкого удорожания транспорта,  скорее разделится между  иностранными  сферами  влияния, поскольку по трудовым связям, миграциям, экспорту-импорту север её европейской части будет тяготеть к Скандинавии, средняя полоса  к Западной и Центрально-Восточной Европе, юг к Средиземноморью и Турции, Сибирь к Китаю и Японии, что уже намечалось в 90-х годах и отчасти наблюдается сегодня. Напротив, в качестве природного парка территориальное ядро России лучше  уцелеет за неимением у него сколько-нибудь существенных экономических связей (в традиционном смысле слова). Сохранится целостность страны в определённой, нетривиальной роли – в природоохранной, экологической.
         В последние годы с подачи кремлёвских идеологов принято  называть русских государствообразующим этносом.  Не вдаваясь в вопрос, одно ли и то же государство существует у нас со времён Киевско-Новгородской Руси или оно возникало несколько раз и какие этносы преобладали в командах князя Олега и В.И. Ленина, согласимся с вышеприведённым утверждением наполовину. Сегодня русский народ является государствоподдерживающим этносом. Но поддерживать государство с такой огромной территорией одному,  по отношению к ней малочисленному,  русскому этносу не под силу, тем более перед лицом возрастающего демографического давления Китая и многодетных исламских стран и регионов. Но это значит, что в усилиях по поддержанию своего государства русскому народу надо спешно  искать надёжных союзников.
        России как самой обширной стране мира и, в недавнем прошлом, одной из двух сверхдержав,  нелегко быть равноправным партнёром ни с кем из своих соседей; роковыми особенностями своей истории и географии наша страна и так уже обречена на геополитическое одиночество. В последние годы это одиночество усугубилось из-за более чем странной внешней политики. Россия в начале XXI века ухитрилась испортить отношения почти со всеми бывшими советскими союзными республиками, не говоря уже о бывших членах зарубежного «соцлагеря». Выходит, что наша страна, дабы оставаться совершенно независимой (т.е. вполне одинокой) и «великой» даже в случае резкого ухудшения нефтегазовой конъюнктуры, должна надеяться только на ядерное оружие.
        Но ведь можно предложить противоположный путь, сугубо мирный и гуманный. В интересах самосохранения Россия должна опираться не столько на свои вооружённые силы, сколько на экологические движения всего мира, быть может, организовать своего рода экологический интернационал, противопоставив его хищничеству транснациональных корпораций и своих (противо)естественных монополий. Думается, что именно глобальный, международный подход к природоохранной миссии России больше всего способствовал бы её сохранению как уникальной страны и очень специфичной цивилизации.

15. Экология, идеология, мифология
      
        Нашим ангажированным интеллектуалам можно не мучиться в поисках государственной идеологии. У проекта экологической специализации – блистательные идеологические перспективы. Мифам о величии, уникальности, особой духовности России и об её мессианской роли экологическая программа не противоречит; напротив, она даёт им дополнительную пищу. Либералы-западники, национал-патриоты, неоимперцы-евразийцы, экологисты-неоязычники и даже православные идеологи могли бы обрести в экологической концепции свои ниши.
        Чаемый либералами демократичный надгосударственный мировой рынок мог бы открыть для себя и востребовать российский экологический продукт. Русские националисты должны бы радоваться  тому, что от обилия природных заповедников и парков условия жизни русского этноса станут здоровее, приток иммигрантов уменьшится, процесс дерусификации страны  замедлится, деревня в качестве колыбели народа, его корней и почвы, лучше сохранится, а вся Россия станет великой экологической державой [36].  Неоевразийцам так же должна быть приятна основанная на экологии возможность сохранения величия и целостности многоэтничной России как «особой цивилизации» во главе с известным «государствообразующим» этносом. Большим природоохранным потенциалом  обладает «неоязычество» – попытки возродить дохристианскую этническую религию, которая в значительной мере была  повседневной практической экологией и фенологией. И, наконец, о  православии поговорим подробнее. 
        Сегодня в православных храмах и около них можно видеть различные объявления касательно паломнических поездок, воскресных школ, православных детских и молодёжных лагерей, в которых, между прочим, обучают боевым искусствам и владению оружием, но что-то не видно признаков экологической деятельности. А ведь экологические мероприятия во всем мире считаются неотъемлемой частью социальной работы, которой РПЦ, судя по её декларациям, придаёт важное значение.
        Православная церковь могла бы внушить своей пастве, что Бог хранил и готовил Россию для экологической миссии. Согласование православия с экологической доктриной – задача не более сложная, чем недавние провозглашения святой Варвары-великомученицы небесной покровительницей ракетных войск, а Ильи-пророка – воздушно-десантных. Если сегодня каждому российскому ведомству и роду занятий фактически полагается иметь святого покровителя, то не должна быть сиротой и экология. Поскольку святых гораздо меньше, чем актуальных направлений деятельности, то каждый святой может по совместительству опекать несколько отраслей.
        Православные могли бы взять пример у более шустрых католиков, которые давно назначили патроном экологии Франциска Ассизского, отличавшегося бережным отношением ко всем живым существам. Поскольку он не дожил до пожилого возраста и святость свою проявил в молодости, это послужило поводом объявить его покровителем именно молодёжных социальных и экологических движений.
        Едва ли не самым почитаемым православным деятелем считается Сергий Радонежский. Он, по преданию, знал язык зверей и птиц и, как свидетельствует известнейшая картинка из его жития, договорился с медведем, хозяином леса, дабы тот не препятствовал ему основать монашескую обитель. Так почему бы не провозгласить Преподобного покровителем экологии? Заодно затронем и другой сюжет: церковь любит благословлять вооружённые силы, так почему бы ей не благословить военных и на экологическую деятельность?
        Не лучше обстоит дело и в сфере сказок для детей. В противовес Санта-Клаусу, живущему в Лапландии, у нас почти официально, с благословения церкви, утверждён и поселён в Великом Устюге Дед Мороз, этот явно языческий детский бог, по мнению некоторых исследователей, наследник образа Велеса и сменившего его святого Николая-угодника [6], а теперь уже и местное божество, поддерживаемое администрацией Вологодской области. (Интересная тенденция! Каких ещё региональных богов сотворят себе прочие субъекты федерации?).
        В жертву детскому богу приносятся ёлки. Даже если они выращены в специальных лесных питомниках или являются полностью искусственными, они всё равно внушают ребёнку вредную мысль: всякое дерево растёт, чтобы быть срубленным. Нормальный малыш после исполнения ему серьёзно, без улыбки, песни «В лесу родилась ёлочка» скорее всего заплачет. Он ещё не понимает толком, что такое ёлочка, но ему её жалко. А в дальнейшей жизни ребёнка эта быть может полуинстинктивная, почти врождённая жалость вытравляется, сменяясь агрессивно-потребительской ориентацией: срубить, сорвать (сначала цветочки, а потом «бабки»); брать, получать, доставать, приобретать, покупать, хватать, хапать… С точки зрения экологии нам был бы полезен не Дед Мороз, а дед Мазай, спасавший зайцев,  – между прочим, такой же литературный персонаж, придуманный русским писателем, как и славная ассистентка Деда Мороза Снегурочка. (При опросе, кем, по-твоему, приходится Деду Морозу Снегурочка, малыши  отвечали «жена», «дочка», «внучка», а шесть процентов опрошенных промолчали и покраснели).
        С любой из вышеописанных «идеологий» экологическая доктрина соприкасается одной гранью, хотя другие стороны не совместимы. От рыночников неприемлема готовность «продавать Россию» «оптом и в розницу»; от националистов – ксенофобия, расизм, шовинизм; от евразийцев – мечта возродить империю, слишком похожую на СССР; от неоязычников – некоторые ксенофобские установки и варварские обряды; от христиан – умаление значимости земной жизни по сравнению с загробно-небесной.   
        В общем, для экологического воспитания и мифами пренебрегать не следует, но и не впадая в мистику, можно предположить, «что, сохраняя, оберегая своё, Россия на самом деле, может быть лучше других стран, работает на сохранение всей Земли в будущем» [3, с. 78]. Для России открывается замечательный шанс прекратить сизифов труд, выйти из изнурительной гонки, вырваться из порочного круга догоняюще-отстающего, подражательно-имитационного псевдоразвития и обрести тем самым более достойное, устойчивое, уникальное место в мировом сообществе.
        Перевоспитать весь народ в любом, в том числе и в экологическом направлении, можно за очень короткий срок, всего в несколько месяцев, при помощи телевидения, которое у нас в основном оболванивает обывателей, но могло бы с такой же силой прививать полезные идеи и добрые чувства, если бы хозяева СМИ были в этом заинтересованы. Опыт агитации и пропаганды при  тоталитарных политических режимах и достижения рекламного бизнеса при самой что ни на есть рыночной демократии также могут быть востребованы.   

16. Заключение

        Сегодня Россия, как и СССР,  – всё та же бюрократическая колониальная империя, живущая за счёт безудержного расточения невозобновляемых природных и антропогенных ресурсов. Уже далёкими кажутся первые послечернобыльские годы, когда многие новоиспечённые политики из КПСС, комсомола и КГБ перескакивали в «демократию» на «зелёном коньке» экологии. У нынешних правителей России экологическая тема не в фаворе, им не нужны программы, «мешающие экономическому развитию». Сокрушительным ударом по охране природы стал новый Лесной кодекс, принятый в 2006 г. в интересах высших чиновников президентской администрации и связанного с ними бизнеса. Не за горами и следующие законопроекты той же направленности. Под угрозой само существование заповедников.
        Наметилась тенденция считать подрывными организации, финансируемые из-за рубежа. (Но кто же в России посмеет финансировать какое-либо общественное движение  без команды или одобрения «высшего руководства»?) Некоторые судебные процессы, заказные нападения и погромы сигнализировали об участи, ожидающей чересчур активных экологистов. Экология загонялась в безгласное подполье в годы относительно благополучной «стабильности» (2000 – 2007), украшенной цифрами экономического роста, а ныне, ввиду  финансово-экономического кризиса и угрозы обострения социальных конфликтов, она отодвинется ещё дальше. «У нас теперь кризис, нам не до экологии!». После того, как объявят, что кризис закончился, наступит (опять, в который уже раз!) очередной «переходный» период восстановления, когда надо будет напрячь силы на главных направлениях и забыть о второстепенных.
        Адекватное понимание экологических проблем у народа (телезрителей) не сформировано. Под «экологией» обыватель понимает главным образом загрязнение и, не будучи в силах эту ситуацию изменить, нередко даже гордится своей выносливостью: «А мы – ничего: живём, дышим этим воздухом, пьём эту воду». Но «экология» не сводится к загрязнению. В этой сфере многие технологии разработаны и в иных странах успешно применяются. Другое дело –  ландшафтно-территориальные аспекты охраны природы; они в нашей стране  интересуют лишь крайне узкий круг учёных и не освещаются в СМИ, а всё то, чего не показывает телевидение, для общества не существует.
        Российские экологи надеются на внутриполитический маятник, который рано или поздно качнётся в нашу сторону. Царящая ныне глубокая ночь наполнена ожиданием неотвратимого рассвета [12]. Но политические сутки не столь правильны, как астрономические; своевременное наступление утра не гарантировано. Затянувшаяся односуточная ночь может перейти в полярную, длящуюся несколько месяцев. Так стоит ли выдвигать проекты, казалось бы, заведомо безнадёжные и более чем несвоевременные?
        Высказывать «неуместные» и «несвоевременные» мысли – что-то вроде профессиональной привычки у некоторых членов научного сообщества. Пытаясь понять и предвидеть происходящее, мыслители проводят рациональные касательные к абсурдным извилинам реальности. Мне кажется, что вырастающие на почве исследований социальные проекты надо оценивать независимо от веры или неверия в их осуществимость. Многие давно осуществлённые изобретения и идеи начинали свою жизнь как утопии. Предложение отказаться от догоняющего развития и превратить большую часть России в природный и этнический резерват может шокировать непривычностью темы и прямолинейностью формулировки, но это – не изолированный экспромт, а завершение целой пирамиды аргументов и фактов. Сама система ранее опубликованных работ (а у меня их около 480) выстроилась таким образом, что остался лишь  последний шаг для решающего вывода.
        Весьма вероятно, что экологическая специализация России станет одной из великих упущенных возможностей, таких, как  искусственный нейтральный международный язык и всеобщее и полное разоружение в ХХ веке. Однако замечу, что ни того, ни другого, равно как и задачи сохранения биосферы, история с повестки дня окончательно не сняла. Да, не искусственный и нейтральный, а естественный и национальный по своему происхождению английский язык стал международным, обрекая на врождённую второсортность всех людей, для которых он не является родным. Да,  не восторжествовали на Земле мир и дружба народов, но царит вооружённый раскол. Но противоположные, альтернативные идеи не умерли, они только ушли в подполье и там дожидаются своего часа. 
        Согласно закономерности, названной в теоретической географии «эффектом Биттлс(ов)» [39], любые новшества, возникающие на периферии, должны сначала получить известность и апробироваться в центре, и только оттуда они смогут потом распространяться вширь. Идеи и изобретения, родившиеся в России, как правило, не могут быть поняты, оценены и поддержаны в своём отечестве до того, как придут аналогичные новшества из-за границы. Я думаю, что и концепция глобальной экологической специализации тоже вскоре поступит к нам из англоязычного западного мира и будет встречена, как все импортные продукты, с присущей российскому менталитету непримиримой чёрно-белой полярностью: одними восторженно, другими враждебно, как ещё одна попытка известных врагов ослабить Россию, лишить её пресловутой конкурентоспособности.
         Сегодня мои экологические идеи могут рассчитывать на безоговорочную поддержку разве что очень радикальных экологистов, которые считают, что люди вообще не имеют никакого права господствовать над природой, должны уступить дикому животному миру чуть ли не половину суши и ни под каким предлогом не вмешиваться в жизнь заповедников, не тревожить их обитателей даже научными исследованиями [2].  Признаюсь, что и мне симпатична такая точка зрения, хотя я понимаю, что «научное обоснование» её вряд ли возможно, так как она относится к сфере морально-нравственных убеждений и квазирелигиозной веры.
        Легко и, кажется, вполне логично было бы предположить, что природный резерват или мусорная свалка – умозрительные, теоретические крайности возможного будущего России, а реальность расположится между ними. Увы! не всякие противоположности допускают золотую середину: смесь чистого с грязным – это всё-таки грязь.   
             
Литература

1. Бек У. Что такое глобализация? –  М., 2001.
2. Борейко В.Е. Этика и менеджмент заповедного дела. – Киев, 2005.
3. Гольц Г.А. Культура и экономика России за три века, XVIII – ХХ вв. Т. 1. Менталитет, транспорт, информация (прошлое, настоящее, будущее). – Новосибирск, 2002.
4. Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен: Монографический сборник. – М., 2001.
5.  Дроздов А.В. Основы экологического туризма. – М., 2005.
6. Жарникова С.В. Исторические корни календарных обрядов. – Вологда, 2003.
7. Каганский В.Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. – М., 2001.
8. Каганский В.Л. Внутренний Урал // Отечественные записки, 2003, № 3.
9. Каганский В.Л., Родоман Б.Б. Экологические блага российского милитаризма // Отечественные записки, 2004, № 1.
10. Каганский В.Л., Родоман Б.Б. Неизвестная Чувашия // Гуманитарная география. Научный.  и культурно-просветит. альманах. Вып. 2. – М., 2005.
11. Каганский В.Л. Пространство в теоретической географии школы Б.Б.Родомана: итоги, проблемы, программа // Из. РАН, сер. геогр., 2009, № 2.
12. Ларин В.И., Мнацаканян Р.А., Честин И.Е., Шварц Е.А. Охрана природы России: от Горбачёва до Путина. – М., 2003.
13. Махрова А.Г., Нефёдова Т.Г., Трейвиш А.И. Московская область сегодня и завтра: тенденции и перспективы пространственного развития. – М., 2008.
14. Надеждин И. Ближнее Подъевропье // Итоги, 26 сентября 2005.
15. Нефёдова Т.Г. Сельская Россия на перепутье: Геогр. очерки. – М., 2003.
16. Нефёдова Т.Г., Пэллот Дж. Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова? – М., 2006.
17. Перегудов С.П. Корпорации, общество, государство. – М., 2003.
18. Полтерович В.М. Общество перманентного перераспределения: роль реформ // Пути России: двадцать лет перемен. – М., 2005.
19. Птичников А.В. Леса России: независимая сертификация и устойчивое управление. – М., 1970.
20. Ракитников А.Н. География сельского хозяйства (проблемы и методы исследования). – М., 1970.
21. Римашевская Н.М. Богатые и «социальное дно» // Справедливые и несправедливые социальные неравенства в современной России. – М., 2003.
22. Родоман Б.Б. На краю воронки // География (еженедельник), 1994,  № 12.
23. Родоман Б.Б. Внутренний колониализм в современной России // Куда идёт Россия?.. Социальная трансформация постсоветского пространства. – М., 1996.
24. Родоман Б.Б. Территориальные ареалы и сети. Очерки теоретической географии. – Смоленск, 1999.
25. Родоман Б.Б. Идеальный капитализм и российская реальность // Неприкосновенный запас, 2001, № 3.
26. Родоман Б.Б. Поляризованная биосфера: Сб-к статей. – Смоленск, 2002.
27. Родоман Б.Б. Великое приземление (парадоксы российской субурбанизации)  // Отечественные записки, 2002, № 6.
28. Родоман Б.Б. Башкирия: начало пути // Отечествен. записки, 2003, № 3.
29. Родоман Б.Б. Под открытым небом: О гуманистичном экологическом воспитании. – М., изд. 1-е, 2004; изд. 2-е, 2006.
30. Родоман Б.Б. Экологическая специализация России в глобализирующемся мире: «нестандартное решение»? // Пути России: существующие ограничения и возможные варианты. – М., 2004.
31. Родоман Б.Б. Досуг вне государства: самоорганизация походных туристов // Отечественные записки, 2005, № 6.
32. Родоман Б.Б. Экологическая специализация России в глобализирующемся мире (Проект нестандартного решения) // Общественные науки и современность, 2006, № 2.
33. Родоман Б.Б. Экономика всеобщего загрязнения // Отечественные записки, 2007, № 2.
34. Родоман Б.Б. Автомобильный тупик России и мира. – Текст лекции, прочитанной 13 декабря 2007 г. в рамках проекта «Публичные лекции "Полит.ру"». http://www.polit.ru/lectures/2008/01/10/transport.html
35. Родоман Б.Б., Каганский В.Л. Русская саванна // География (еженедельник), 2004, № 5.
36. Россия и её регионы. Внешние и внутренние экологические угрозы / ред. Н.Н.Клюев. – М., 2001.
37. Рубан О. Приручить дракона // Эксперт, 2008, № 13.
38. Уатт К. Экология и управление природными ресурсами. – М., 1971.
39. Хаггет П. География: синтез современных знаний. – М., 1971
40. Шварц Е.А. Экологические сети в Северной Евразии // Изв. РАН, серия геогр., 1998,  № 4.
41. Doxiadis C.A. Ekistics: An Introduction to the Science of Human Settlements. – N.Y., 1968.
         
Опубликовано в меньшем объёме:

        Экологическая специализация России в глобализирующемся мире: «нестандартное решение»? // Пути России: существующие ограничения и возможные варианты.  – М.: МВШСЭН, 2004, с. 80 – 85; 0,3 л.,  1000 экз.
        Экологическая специализация России в глобализирующемся мире (Проект нестандартного решения) // Общественные науки и современность, 2006, № 2, с 78 – 88; 1 л., 1619 экз.
        Россия должна стать природным парком, а не свалкой // Интеллигент (электронный журнал), окт. 2006; 0,7 л.  http://www.intelligent.ru
        Экологическая специализация России в постиндустриальном мире // Унаследованные социально-экономические структуры и переход к постиндустриальному обществу. – М.: Ин-т географии  РАН, 2007, с. 36 – 43;  0,5 л.,  ~ 300 экз.
        Экологическая миссия России как «национальная идея» // Национальная идея России: мат-лы Всеросс. науч. конф., 12 ноября 2010 г., Москва [текст  +  электронный ресурс] / Центр пробл. анализа и гос.-упр. проектирования. – М.: Научный эксперт, 2011, с. 597 – 615; 1,2 л., 150 экз.
        Экологическая роль России в условиях глобализации // Регионы России: стратегии и механизмы модернизации, инновационного и технологического развития, ч. 1-я.  – М.: ИНИОН РАН, 2012, с. 626 – 631; 0,8 л. Содержание сб-ка опубликовано на сайтах «Россия: ключевые проблемы и решения» www.rkpr.inion.ru, «Россия и современный мир» www.rim.inion.ru, на сайте Клуба субъектов инновационного и технологического развития http://innclub.info, а также на сайте «Россия – Украина: тенденции развития и перспективы сотрудничества» http://ukros.ru
        Экологическая специализация – желательное будущее России // География и геоэкология на службе науки и инновационного образования: мат-лы VIII Всеросс. науч.-практ. конф., посвящ. Всемирн. дню Земли и Росс. году охраны окр. среды. Красноярск, 25 – 26 апр. 2013. – Красноярск, 2013, с. 14 – 17; 0,5 л.,. 50 экз.
        Экологическая специализация – желательное будущее для большей части России // Изв. РАН, сер. геогр., 2016, № 4, с. 140 – 147; 1,0 л., 138 экз.
        Экологическая специализация – желательное будущее России // Кругозор, 2016, сентябрь http://www.krugozormagazine.com   0,3 л.
        Борис Родоман: проект альтернативного пути развития России. – Интервьюер Игорь Рейф // Кругозор, 2016, сентябрь http://www.krugozormagazine.com   0,9 л.

Опубликовано в достаточно полном объёме:    

        Ландшафт России как глобальный капитал // Международный Арктический центр. Проект «Коренные народы как политические акторы» (INDIPO),  2009;  2,3 л. http://www.arcticcentre.org/?DeptID=28277         Ландшафт России как глобальный капитал // Свiт географiчний, март 2011; 2,3 л. http.//geograf.com.ua
        Экологическая специализация России //  «Портрет» / Интелрос, 10 янв. 2012; 2,3 л. www.intelros.ru
        Экологическая специализация России // Проза.ру, 4 ноября 2016; 2,4 л.
               
Подготовлено для Проза.ру 4 ноября 2016

Сокращённая версия на английском языке

Boris Rodoman

ECOLOGICAL SPECIALIZATION 
AS A DESIRABLE FUTURE
FOR RUSSIA

The author believes that in the future Russia can become a global environmental donor preserving the biosphere of the whole planet for the country’s vast territories and natural landscape have changed little under the human activities. Today in the global economy, Russia plays mainly a role of an exporter of exhaustible energy resources, which puts its future in a risky dependence on various unstable factors affecting the extraction and consumption of such resources. The article proposes a project of changing and expanding the role of Russia as a supplier of natural resources and conditions necessary for the survival and future development of the humankind. The author considers as the main wealth of the country not some minerals, vegetable or animal raw materials, but the entire natural landscape and all natural components of the cultural landscape. The preservation and maintenance of the natural landscape as the most important element of the biosphere, its material, spiritual and information consumption without destruction and depletion should become a priority branch of the Russian national economy. The accumulation of population in urban agglomerations, the lack of population and roads in the former rural areas, the vast military ranges consisting of forests and steppes, and the wild landscapes along the administrative borders of settlements and regions contribute to the transformation of the significant part of Russia into nature reserves and parks, and to the preservation of nature in hunting and fishing grounds for the eco-friendly land use and nature management. The ecological specialization and recreational role of the suburban area of the Ecumenopolis can become priorities of the Russian national economy and provide the country with a unique and indispensable place in the global community

Key words: Russia; environmental donor; biosphere; national economy; natural landscape; cultural landscape; eco-friendly land use and nature management; ecological specialization.

        To ensure the preservation of biosphere and the survival of humankind, a quarter or even a third of the terrestrial land is to consist of more or less natural forests, steppes, prairies, meadows, tundra, highlands with glaciers and snowfields, and other natural landscapes with their inherent wildlife. Such an approximate environmental norm has been typical for the scientific discourse for almost half a century, and it is used in the article as an important quasi-postulate [Rodoman 2002]. It is desirable that the natural landscapes penetrate even the highly urbanized and densely populated areas at least in the form of narrow corridors. Though for many regions of the world it is impossible, there should be an environmental compensation at the territories abound in natural landscapes, which makes them of the international importance. Russia is among the few large countries (Canada and Brazil) that can become a ‘professional’ environmental donor for the global community, i.e. Russia needs an ecological specialization at the global scale [Rodoman 2004, 2006] to turn most of its territory into national parks, nature reserves, hunting, fishing and other semi-wild bioresources’ lands used within the reasonable limits of the biomass natural increase. Further, I will consider the arguments for such a nonstandard suggestion.

Shrinkage of the inhabited area

        The Russian Empire occupied more lands than it could master and populate. The Soviet command-administrative campaigns for the development, settlement, mastering and amelioration of various territories often led to their devastation. The inhabited area within the Russian Federation is now shrinking and being fragmented [Kagansky 2001]. This process became obvious already in the Soviet period, especially after the enlargement of collective farms and declaring small villages unpromising; after the collapse of the USSR, such tendencies intensified. In contemporary Russia, more or less ‘civilized life’ (according to the western standards) is possible in big cities and partly in their suburbs and along the largest highways, while the rest of the country is used even less than before the Revolution of 1917.
        The decline of the village is a worldwide process, the other side of the global urbanization, but at the same time it is a chronic, millennial Russian disease caused by the continuing violence against the peasants, who were not granted independence and were constantly suppressed and ruined by taxes, duties, reforms, and repressions. In the XX century, the village in the central part of Russia survived about twenty fatal blows: the Stolypin’s reform, the World War I, the October Revolution and civil war, peasant uprisings, collectivization with dekulakization, famine, the Soviet-German war, guerrilla actions in the occupied regions, repressions against real and imaginary collaborators, resettlement to deserted villages from other regions, an acute shortage of men, passportization (equivalent to the abolition of serfdom for it allowed collective farmers to flee the village), enlargement of collective farms with the liquidation of ‘unpromising’ villages, ‘amelioration’, chemicalization, privatization that led to the collapse and rebirth of collective and state farms, mess with the property rights and distribution, and seasonal suburbanization [Mahrova et al., 2008] turning the traditional village into a summer settlement for urban dwellers.
In one sense or another, we can find a normal ‘healthy’ agriculture outside the Black Earth and the North Caucasus only at the suburbs of big cities, while the versatile peasant life and demographically stable rural population are still present among some non-Russian peoples in the Volga Region, the Urals and Siberia as rather a relic of the past than as an ethnic feature [Nefedova 2003]. Such rural communities still prefer large families and a patriarchal way of life that were typical for the Russian peasantry in the early XX century (intrafamily division of labor, labor migration to the cities, etc.). For instance, the Volga Tatars successfully combined agricultural production that involved all members of the family with the work of men in construction in the cities (construction companies in the Russian capital adapted to such a shift work) [Nefedova, Pallot 2006].
        Today the non-Russian peoples of the Volga and Ural Regions are worthy heirs of the dying peasant culture [Kagansky 2003; Kagansky, Rodoman, 2005; Rodoman 2003], while many Russian rural dwellers have already moved to the cities for good and lost touch with the land for they preferred to work at factories, communist party structures, state security and elite army units, and to scatter around the vast country. Small nations hold on to their native land as a unique and irreplaceable small homeland, while in the rest of the countryside, the population is declining and depredating: in many villages, there are only pensioners, and working age men living on casual earnings for they cannot find job or cannot compete with the cheap migrant labor.
        Commodity agriculture leaves the village for the city suburbs and becomes a professional occupation of urban dwellers. In most of the Russian Non-Black Earth Region, the village has not yet disappeared completely and became a relic surviving by the summer activities of urban dwellers transforming the former villages around the cities into summer dachas [Gorod... 2001; Mahrova et al. 2008; Rodoman 2002a]. Thus, today the hopes for economic and social development of Russia are associated with big cities and their suburbanized nuclei around Moscow and strong regional ‘capitals’ (administrative centers of the subjects of the Federation). However, what should be done with the rest of the country, its outer and inner periphery occupying millions of square kilometers? I believe that such areas of economic decline should be turned into a prosperous natural landscape.

Abandoned lands, and renaturalization of the landscape

        In Russia after 1991, the social-economic polarization, i.e. the differences and the gap between the rich influential minority and the poor disenfranchised majority, increased. At the same time the contrast between the capital and the provinces, centers and periphery aggravated at all levels: within the country, in all regions (subjects of the Federation), (rural) administrative districts, and cities. In all geographical areas of different size and rank, the relative development of the centers is accompanied by the decline of their peripheries. Thus, there are new ‘wastelands’ suitable for (self)-restoration of natural biocenoses.
        The acute polarization of the Russian society led to the ecological polarization of the landscape, vegetation, and wild animal world. In the Non-Black Earth Region, the cultivated lands created by the labor of many generations (arable lands, hayfields, pastures) disappear in different transport-geographical conditions: on the one hand, far from big cities and main roads; on the other hand, in the pernicious proximity to the greedy urban developers. In the remote rural areas, especially in the west of Central Russia, the fields overgrown with weeds, shrubs and trees form areas of temporary successive vegetation and landscape that are metaphorically called by geographers a ‘Russian savanna’ [Rodoman, Kagansky 2004].
        The polarization of animal world develops in a different direction: the demanding ‘aristocrats’ die out (such as the leopard and tiger, though many na;ve sponsors allocate considerable sums to preserve them), while the omnivorous ‘plebeians’ adapted to the co-existence with people survive (the number of boars, foxes, hares, elks, and sometimes even wolves changes for they either return to former habitats or prefer new ecological niches, such as the wolf that successfully crossbreeds with the dogs gone wild at the suburban dumps).
        Despite considerable achievements in the environmental legislation, its application is still far from being effective. Russian laws and customs do not protect biosphere; its elements are preserved only due to the relatively poor transport accessibility, i.e. the lack of roads and the high transportation costs turn out to be environmentally friendly. The relatively poor transport accessibility of vulnerable natural objects can be maintained by speeding up and by reducing the costs of transportation within the existing rare but powerful network of a few major highways, i.e. by improving the existing roads instead of building new ones. All this would make trips to the remote peripheries slow, long, difficult and requiring excessive expenditure of precious time.
The ability of the natural landscape to self-repair should not be underestimated. In Russia, there are areas of extreme pollution and ecological disaster, vast territories with severe damage and replacement of natural vegetation, and at the same time, many landscape components that can be restored though the forests would be secondary and not wild.

Environmental potential of administrative borders

        Russian cultural landscape is the result of the interaction with nature of the centralized, authoritarian and dominating state rather than of the society [Kagansky 2001]. This is especially true after the Revolution of 1917 for both Soviet and post-Soviet society. The geographical space of contemporary Russia resembles its bureaucratic structure, i.e. there is a unique centralized totalitarian landscape, in which ‘vertical’ (on the map – radial) links are strong, while ‘horizontal’ (all other) links are weak. For example, all regions and republics are well connected with Moscow, but badly connected with each other if they are not placed along the highway to the Russian capital.
        Despite the hopes for market democratization and liberalization, the totalitarian landscape of post-Soviet Russia continues to strengthen together with the ‘vertical of power’ due to the growing bureaucratization. The role of the officials’ hierarchy and administrative barriers between territories increases. Even if this system had begun to die out, as it seemed in the 1990s, it would still have existed and affected the life in Russia by inertia for several decades. This relict archaic feature of Russia, which is apparently unknown and incomprehensible for foreign geographers, can be used for good purposes – in the interests of nature protection. The archaism of the totalitarian landscape should not be considered a problem for postindustrial (i.e. non-industrial) society for it can revive many features of pre-industrial and even ‘primitive’ way of life (for instance, in recreation or ecological tourism).
        In a highly centralized Soviet and post-Soviet space, almost all ‘productive forces’ (outside the mining areas) concentrated in the centers of the ‘subjects of the Federation’ or, less often, in their second cities (such as Tolyatti and Cherepovets). At the regional borders, away from inter-regional roads there were sparsely populated ‘dead’ areas, in which traditional rural settlements in the forest zone disappeared already in the Soviet period, and the above-mentioned renaturalization of the cultural landscape and the revival of the natural landscape began.
        To ensure the vitality and integrity of biosphere, natural lands should occupy a sufficient area and make up a solid massif at least in the form of green corridors. The current administrative boundaries in Russia are almost ready to form the borders of the econet, i.e. a transcontinental network of ‘specially protected’ (better to say ‘specially saved’) natural areas (SPNA) [Schwarz 1998], which the Western Europe can only dream of for it would need to redeem and recultivate many lands and to compensate the owners for damage and lost profits, while in Russia the green border network grows by itself and outside any economy. There is a spontaneous econetization of administrative boundaries [Kagansky 2009].
        To preserve the favorable ecological potential there has to be a stable administrative and territorial division (ATD), which has not changed much in Russia since the middle of the XX century, when the regions turned into a kind of collective enterprises and feudal estates, and their borders became ‘green fences’ used for the now trendy national parks. The influence of administrative boundaries on the adjoining territories depends, among other factors, on the age of boundaries and their tortuosity. The ossification of cultural landscape with economic devastation, and the consequent revival of nature at the border areas are typical for old, long established and weakly meandering borders that have historical predecessors (former economic, administrative, and state borders). The nodes of the boundaries ensure special ‘ecophilicity’, or ‘biogenicity’, because the junctions of (usually three) administrative territories are especially favorable for nature reserves (we call such junctions ‘middle of nowhere’ or ‘godforsaken place’).

Environmental conversion

        In no other country of the world, the military forces occupy such a huge area as in Russia, and nowhere else the shooting ranges with dangerous warehouses of weapons, explosives and poisonous substances are placed so near the capital and big cities. The Russian armed forces are the command-administrative sector of the national economy inherited from the USSR and serving the top of military elites. However, the colossal energy of paramilitary institutions can be used for more humane purposes including environmental, and at first without abolition, reductions, and dismissals.
        The Russian Ministry of Defense is the world’s largest consolidated land user of about one-tenth of the country’s territory behind the barbed wires of forbidden zones, judging by the Moscow suburbs. The gigantic Soviet power was flush with money and the Soviet land cost nothing, which is why the military forces occupied tens and hundreds of times more space than was necessary to fulfill their functions. They hid their objects in dense forests, and drove off and deported thousands of villages, which cannot be rectified though we can benefit from the consequences of such actions. Today there are good forests and rich animal world at the dilapidated military ranges;  mammalia and birds get along with the rumbling of tanks and explosions of shells better than with the onslaught of summer residents and cars.
        The location and borders of special areas do not depend directly on the ATD, and the nature management there does not depend on regional authorities, which is best for the effective protection of nature. The military forces’ territories of Russia are potential nature reserves by both their landscape and geographical location. It is in our interests that the military departments retain these lands as long as possible, until better times, because private owners would cut down the forests and build up the whole territory very quickly. Many Russian nature reserves and national parks include military facilities and shooting rangers, i.e. are used for their camouflaging on the geographical map. Thus, there is already some coexistence of natural landscape and military ‘specially protected areas’. The very word ‘protected’ usually means the presence of armed guards (at military ranges, government dachas, hunting reserves, manors of ‘oligarchs’, and sometimes ‘special natural areas’).
        The military forces do not at all look like friends of nature, and it will be hard to re-educate them in the ecological direction. Military towns’ dwellers cut down forests and sell timber, pollute the soil and ponds, poison the air, break the rules of hunting, stifle the fish, etc., which is stable, habitual and lesser evil compared to what will happen under the wild sale, privatization and residential development of these areas by private traders. Whatever the brave Russian warriors do at their shooting ranges, they unwittingly perform an important ecological task of keeping strangers out of the forbidden wooded areas. Today the military forces preserve the natural landscape better than the nominal nature reserves and national parks that have turned into corrupted privileged hunting grounds and forestlands with a miserable staff of dependent and powerless researchers. Certainly, there is no need in providing the military forces with more lands for the protection of nature; it is enough to preserve the existing situation for the lesser evil is the most accessible good.
        At the external borders of the Russian Federation, the armed forces must retain their former functions and develop the new ones such as to defend the country against environmental aggression, undesirable immigration, and environmental and demographic pressure of the neighboring countries. The social task of self-preservation of the traditional military community is quite achievable provided the gradual transformation of some part of the Russian army into a subdivision of the international environmental police [Kagansky, Rodoman 2004] fighting against both the buyers of the country’s raw materials and Russian poachers and compradors.
        The armed forces participation in the protection of nature cannot hurt their honor and dignity for the armed forces of all countries fulfill many diverse functions. The wars they are prepared to are rare and usually differ from the expected course of events, that is why in peacetime there is always a temptation to distract soldiers from their direct duties, which has been widely practiced in Russia since the Soviet period. Moreover, there are many professional security structures fulfilling a kind of intermediate functions between the real ‘field’ army and the police (such as border guards, internal troops, gendarmerie, units of the Ministry of Emergency Situations). The military forces are often used to help during natural disasters, forest fires, floods, earthquakes, which are all environmental issues. The current global ecological crisis can be considered an important, long and huge natural disaster requiring the help of military forces.

Interethnic division of labor and mentality

        The multiethnic empires often developed an interethnic division of labor: the ruling ethnos consisting of the direct descendants of conquerors usually preferred officials and landowners positions; foreigners were engaged in various crafts, trade, and unskilled work. In the medieval society, such a division of labor was reinforced by the system of estates, castes, and confessions. In the contemporary society, it is informal due to the different access of ethnic groups to resources and according to the distribution of economic niches. In the Russian Empire, the interethnic division of labor flourished in the western and southwestern provinces, Crimea, Lower Volga Region, Caucasus, and Central Asia. In the delta of the Volga, which I studied in 1952 and 1954 during the Caspian expedition of the geographical faculty of the Moscow State University, before the Revolution of 1917 the Tatars used to grow vegetables and melons, the Kalmyks and Kazakhs (then called Kyrgyzs) were engaged in cattle breeding, and the Russians were fishermen. Today, at the beginning of the XXI century, in the Volga steppes, the descendants from the Caucasus and Kazakhstan graze the cattle, while the Koreans grow vegetables [Nefedova 2003; Nefedova, Pallot 2006].
        The Asian peoples are well adapted to the nowadays post-Soviet reality for they preserve the patriarchal-tribal way of life and clan society with the dominance of kinship ties. Such communities do not really need formal laws; under any conflicts their representatives rarely act as independent subjects; their masters, bosses, leaders of groupings, communities or diasporas negotiate and bargain with officials for them. Ethnic Russians with nuclear families do not find strong support in their relatives or fellow countrymen, they lack partners to be trusted, solidarity and unity typical for discriminated minorities, i.e. the Russians are more scattered, atomized and defenseless against gangsters, state and security officials, and, therefore, less competitive in small business. With such a set of features, it is better to be a part of the state or a powerful semi-state corporation than to take a risk of self-employed entrepreneurship suffocated by racketeering and doomed to expropriation. Thus, in today’s Moscow there is almost a medieval ethnic division of labor: immigrants from Central Asia sweep the streets, the Azerbaijanis trade at the markets, the Tatars, Tajiks and Moldovans work at the construction sites, young and middle-aged Muscovites with diplomas distribute money in offices, etc.
        The ethnic inclination to some occupation and mentality are not fatal or innate; they are historically transient, capable of changing rapidly or reviving and reproducing under similar circumstances. Thus, being abroad as a diaspora or oppositional minority, the Russians can occupy ‘unexpected’ economic niches, while at home, in all regions of the Russian Federation, the ‘title’ ethnos replenishes the ruling nomenclature. When dreaming of a worthy future for Russia, one cannot ignore mentality and customs of the imperial people. For instance, in Russia the status of an official is still higher and stronger than that of a ‘businessman’ for all accomplishments and savings of private entrepreneurs can be expropriated by new generations of bureaucrats after the next redistribution of property. Therefore, a typical Russian is not an entrepreneur but an employee of the state that provides him with a share of income from non-renewable natural resources in the form of salary or allows him to ‘graze and hunt’, i.e. to plunder the nature and rob other people. Likewise, a petty ‘businessman’, an ‘entrepreneur’ in Russia is a de facto powerless shadow employee of the state and security officials. The highest state power also appoints the largest owners (billionaires) or allows them to get rich.
        If the local population in some Russian regions cannot (does not want or does not know how to) use land ‘culturally’ and does not allow it to be used by strangers or migrants (due to the mentality of a guard, economic-ethnic xenophobia, hostility or envy of active and successful ‘businessmen’, etc.), it is unfortunate in terms of classical political economy but very useful for the self-restoration of natural landscape. “A dog in the manger” will become a positive description if Russia chooses the ‘profession’ of an environmental guard. The protection of nature at the vast and sparsely populated areas is not a business, it is a police work quite traditional for the Russians due to the millennial course of their history.

Small population as an advantage

        The population of Russia (about 147 million in 2016) is spread over an area of more than one and a half Europe, but on two thirds of this territory its density is less than one person per square kilometer. The calls to stop depopulation of Russia do not correspond to the conclusions of researchers that up to 80% of the current population are economically unnecessary for they are not engaged in the oil and gas industry, not useful for top officials, and not very promising as producers and consumers. To increase population for the development of production or to develop production for the growth of population are inhumane tasks, because a man should not be an object or means of manipulations, he is to be a goal. I also consider the development of production to increase the number of jobs a harmful distortion of the market economy, which leads to clogging the biosphere with things that people can deal without if they prefer a healthy way of life. There is a humane and environmentally friendly third way – to support an economy that does not need an additional labor and can protect nature with the existing population.
        In Russia, the sparse population (compared with the area of the country) is an obvious advantage for the ecological specialization. The national park should not be densely populated, and in the nature reserve there should be no settlements at all. To preserve the natural landscape and low intensive ecophilic land management just by maintaining the lack of roads and by preventing the masses of people from entering the forbidden territories, we need less workers than in agriculture and mining not to speak of industrial production, business, and bureaucracy. Unlike urban or manor parks, where the ‘natural’ landscape is created and supported by the painstaking work of many people, national parks and especially nature reserves do not require many workers for the wild nature works freely by itself, and our task is not to interfere. Thus, the choice is simple: (a) to develop production and increase the extraction of raw materials so as to eventually give Siberia and the Far East to China; or (b) not to carry out any activities in order to keep these lands as a nature reserve under the patronage of the United Nations, in alliance with Europe and the United States, i.e. to be responsible for the pure Sayans, Altai and Baikal to the world community.

Nature reserves and reservations

        In the Russian national parks, economic activities are not prohibited but limited to the traditional rural and hunting activities of the local people, which are not only some exotic disappearing peoples for Russia is a giant natural park for the preservation of the Russians. The country needs a reliable ethno-natural reservation (specially protected areas) for those Russians who do not want to break ties with their native landscapes and rural areas (cultural heritage and a typical ‘Russian’ landscape imprinted in the works of artists such as old country estates and traditional Russian villages with log huts and gooses and goats at the grassy streets).
        Unfortunately, the term ‘reservation’ was distorted and discredited by the Soviet propaganda. Even today, this term is considered to represent a ghetto or concentration camp with the aborigines forced to live there, that is why it is a dangerous concept to use in public. I define the reservation as a special territory (better to say it is a specially protected area), which ensures special measures for preservation and protection of some vulnerable, defenseless, weak, disappearing, relict, rare, unique or valuable elements of natural and cultural heritage (this definition applies for humans, animals, plants and landscapes). The reservations for people are to provide their inhabitants with special privileges – compensatory and protective. The former partially compensate for the damage (rather moral than material) due to the historical trauma of the people or due to their ancestors’ extermination, discrimination, and so on. The protective privileges limit the strangers and outsiders activities threatening the traditional way of life or the local landscape.
        In the era of globalization and worldwide standardization, it is desirable and necessary for the states to increase their social role – not as ‘sovereigns’ or belligerent rivals in the struggle for resources, but as defenders of their citizens and guardians of their ethno-cultural and natural heritage. Many states and ethnic autonomies play the role of reservations for national cultures and languages. Thus, the Russian Federation is such a reservation for the Russian ethnos, while the ethnic republics within the country play the same role for non-Russian peoples.
        These reservations to a greater or lesser degree take care about national languages and cultures; however, they have to extend their care to the entire cultural landscape and its natural components. Without the native landscape the people as a whole cannot survive; when losing land or landscape the people survives only as a diaspora. In Russia, small nations without territorial autonomy usually disappear (as the Veps divided between the Leningrad Region and Karelia, and the Shorians after the liquidation of their national district in 1936). Today, it is difficult for the Russians to understand the need of ‘indigenous small peoples’ in special protection and patronage, but very soon, already in this century, the Russians will find themselves in the same position for there are about 150 million ethnic Russians (in the world), or 150 million Russians belonging to different ethnic groups, compared to three billions of the Chinese and Indians.

Forest parks of the eucumene

        Let us imagine a big city with the planned or spontaneous functional zones – residential, industrial, commercial, warehouse, and recreational. In some respects, the entire terrestrial land is to turn into a world city (Ecumenopolis) [Doxiadis 1968] with the corresponding large functional zones that would cover the whole countries to integrate them into the world economy. There will be nothing tragic or shameful, if most of Russia (northeastern Europe, Siberia, Far East, Subarctic, all mountains) becomes a recreational-ecological zone of the world, an ecological addition, a forest-park periphery of the Old World. The peripheral position in the global economy is favorable for ecological specialization, because a big forest park should be located on the outskirts of the city.
        The archaic ways of life and the costs of modernization are pushed out of the ‘advanced’ countries to the ‘backward’ ones; the same happens with some environmental opportunities that were lost by Western Europe, but are still actual for Russia due to the sparse population, shortage of roads, harsh climate, and mismanagement. Every cloud has a silver lining, and one can turn limitations into advantages, i.e. it is better not to overcome ‘negative’ features of Russia that are considered the signs of its backwardness in pursuit of ‘world standards’ and ‘world level’, but to use and develop these features in order to solve new tasks.
        The more people are concentrated in the west and south of Eurasia, the less industry, population and cities should remain in the northeast. Russia can conquer the humankind not with weapons, but with a unique contribution to the preservation of biosphere; Russia can become an ecological pole of the entire Eastern hemisphere. Once again, we can compare the whole world with a city: it is better for health to live in a quiet and green sleeping quarter than in a noisy city center crowded with people and transport; thus, the whole country can play the role of a quiet and green sleeping quarter for the globe instead of striving in vain to become an industrial or financial world center.

Ecophilic nature management
       
        If Russia is destined to remain a nature adjunct of the developed countries, its main export resources, unlike oil and gas, should be easily renewable or not at all consumed. The ecological specialization presupposes an ecophilic economy in most of the country: extensive animal husbandry including semi-wild livestock, fishing, hunting, gathering, fish and wildfowl farming – for consumer, sports, and commodity purposes (for domestic and foreign markets); and ecological tourism [Drozdov 2005] – activities aimed at information and spiritual contacts with the natural landscape as a source of impressions rather than of raw materials and goods, without appropriation or destruction of natural resources (we get the same impressions in museums and at exhibitions).
        The descendants of peasants that moved to the city do not break with the village: they visit it every summer and rebuild the old family house. Many Russians, for a long time or permanently living abroad, and their descendants will visit their ‘historical homeland’ as tourists; at the same time the Russian exotics, harsh nature and opportunities for extreme tourism will also attract ‘real’ foreigners. Under the global urbanization, Russia can take on the function of the ‘suburban zone of the world’ and become a source and reservoir of clean water and air, a place for physical and spiritual recovery. However, its main and primary task would be conservation of natural territorial complexes, biogeocenoses, elements of biosphere, and the global climate. Thus, Russia would have to get rid of any kind of tourism, even the most ecological, and of any economic activity, even the most eco-friendly, if they hinder the nature protection.
        The key and fatal question for Russia is not “What to do?” but rather “What not to do?”. The country should refrain from harmful, ecophobic activities as the Soviet maintenance of the military-industrial complex and the post-Soviet plunder of nature to receive compensation from rich, more ‘developed’ countries. There is an opinion that Western Europe already owes Russia as an ecological donor for the oxygen produced by our forests and swamps [Golts 2002], and for the refusal to use in agriculture those chemicals that pollute the seas through rivers. In other words, the main source of Russian income should be benevolent non-action rather than activities.
        Non-interference in the natural process is typical for agronomy, when the farmer leaves his plants alone for a while. The state’s principle ‘laissez faire, laissez passer’ as a non-interference in the economy often determined its growth and flourishing. The benevolent inaction, or fruitful non-interference, means that we trust someone and grant him freedom for self-development and self-organization. Today it is believed that one must act and have proper financing to achieve necessary results though such a position and the corresponding course of action are destructive for biosphere and society; the humankind is mad with the mania of activity and lacks the understanding of non-action goodness.
        Labor in the ‘developed’ countries became so productive that it denies the necessity of labor in the countries with low productivity and vicious labor relations; the world says goodbye to the dominance of wage labor and full employment [Beck 2001]. It is very likely that soon most of the world population will live on benefits. Russia is ‘ahead of the planet’: we have a huge territory outside the cities, whose dwellers live only on benefits and pensions that should be increased to support rural resettlement with the help of foreign sponsors interested in preserving the Russian nature. I believe that to keep the forests of Siberia and the Baikal as environmental resources of world importance rich countries should financially support several millions of Russians.
        If the majority of Soviet people received state salaries for the useless and harmful pseudo-work, then why their descendants, i.e. new generations of Russians, should not receive decent salaries from other states for the useful abstinence from harmful activities? It is better to be an open, honest and legal ‘unemployed’, usually a workaholic of the household raising children, engaged in arts, hobbies or one’s own business, than to imitate work in some state institution to fool the population, to produce tons of useless papers or to extort bribes.
        Certainly, the world is on the threshold of a radical change in labor relations, but we lack adequate terms to describe the situation for our usual words ‘labor’, ‘employment’, ‘salary’, etc. do not help to understand the course of events. If Russia wants to become a paid ecological donor, there has to be an information campaign in the ‘advanced’ countries to reinforce the development of science and changes in the international public opinion. If we want ordinary people to get at least a part of the compensation for the country being an ecological donor, the state should cease to be dominant (protecting the interests of the ruling elite) and should become serving (all citizens as taxpayers that hired and control the state).

Priority of uniqueness and a ‘special path’ of Russia
 
        In the middle of the XX century in Soviet Azerbaijan, the Lenkoran unique subtropical forests were cut down in order to ‘fill Moscow with tomatoes’, which was determined not only by the decision of officials ‘from above’ but also by the pressure of the people’s market economy ‘from below’ (collective farms and household plots). A few decades later, the USSR similarly destroyed the West Siberian and Yakut taiga to fill Europe with oil and the world with diamonds. Some Russian economic geographers opposed such a conformist use of natural resources for they believed that every territory should provide only its unique production [Rakitnikov 1970]. This rule can be extended to all human activities and called a priority of uniqueness.
     From the common sense perspective, the choice of specialization by a country or region is quite similar to the choice of profession. If a person has unique abilities, for instance in the arts or science, he has to be freed from earning a living by the routine work affordable by millions of other people. However, the current market or pseudo-market economy of post-Soviet Russia does not contribute to the flowering of uniqueness of either individuals or regions. The theorists of globalization advise the developing countries not to strive to do everything that the developed countries already do, but to rely on their specific capabilities to avoid the international competition. Certainly, some ‘third world’ countries do achieve high economic efficiency and competitiveness in some sectors of the economy based on the predatory use of non-renewable natural resources and on the violation of decent working conditions [Beck 2001], but this is a dead-end path leading to the collapse. Russia also must begin preparations for getting off the oil-gas needle.
        Russia’s special path or common path with the humankind is an annoying dilemma for there is a third path – registration and use of our geographical specificity, the priority development of our natural and cultural heritage. The geographical specificity as a resource for development is excellently used by such microstates as Andorra and Monaco; the huge size of Russia makes its geographical features to be of a global importance.
        Ecologization as a supporter of ‘post-industrialization’
The proposed ecologization program concerns mainly the land but not the employment of the Russian population. It does not suggest that all Russians should become hunters and fishermen, watchmen and huntsmen, serve in the environmental police or portray villagers and shepherds for the fun of tourists, etc. I propose ecological specialization for that large part of Russia that is very sparsely populated (the dark part of the country on the night photos of the Earth). The remaining relatively small area, which consists of fragments scattered mainly in the southwest and is a permanent residence of the overwhelming majority of Russian citizens, must retain another specialization to respond to the challenges of the post-industrial XXI century. Thus, the transformation of the greater part of Russia into a nature reserve will rather help than prevent its big cities from becoming the centers of science and high technologies.
        Moreover, the townspeople will get a healthier natural environment for everyday life and creative work; for instance, the work of an engineer, programmer, and scientist perfectly combines with ecological tourism and even seems to be impossible without it. It is no coincidence that the tourism leaders in the USSR were engineers, technicians and scientists of the military-industrial complex: they coped with their serious work, because they learned how to physically and spiritually heal and strengthen themselves in the wild nature that became for them a quasi-religion. It turns out that our ‘great power’ successes in the arms race and space exploration were largely determined by the hiking tourism.
Russia should not strive to return to the industrial world for it has already lost the chance. All non-military non-food goods that can be produced in Russia and be competitive would make a tiny drop in the world economy, which is not worth a try. However, Russia could focus on research, experimental small-scale and pilot production, and sell its scientific and technical achievements for the mass production in densely populated countries. Russia has already lost its ‘working class’ but can still ensure conditions for the reproduction of engineers, designers, and scientists. The Russians themselves are to ensure the prosperity of our big cities in the post-industrial era, while most of the country with the insignificant part of the population should be left to plants and animals.

References

Beck U. Chto takoe globalizacija? [What is Globalization?]. Moscow, 2001.

Golts G.A. Kul'tura i ekonomika Rossii za tri veka, XVIII – XX vv. [Russian Culture and Economy for Three Centuries. XVIII – XX]. Vol.1. Mentalitet, transport, informacija (proshloe, nastojashhee, buduschee). Novosibirsk, 2002.

Gorod i derevnja v Evropejskoj Rossii: sto let peremen [Town and Village in European Russia: A Century of Changes]. Moscow, 2001.

Drozdov A.V. Osnovy ekologicheskogo turizma [Bases of Ecological Tourism]. Moscow, 2005.

Kagansky V.L. Kul'turnyj landshaft i sovetskoe obitaemoe prostranstvo [Cultural Landscape and Soviet Inhabited Space]. Moscow, 2001.


Kagansky V.L. Vnutrennij Ural [Inner Ural]. Otechestvennye zapiski. 2003. No.3.

Kagansky V.L. Prostranstvo v teoreticheskoj geografii shkoly B.B. Rodomana: itogi, problemy, programma [Space in the theoretical geography of the Rodoman’s school: Results, challenges, and a program]. Izvesija RAN. Serija: Geographija. 2009. No.2.

Kagansky V.L., Rodoman B.B. Ekologicheskie blaga rossijskogo militarizma [Environmental benefits of Russian militarism], Otechestvennye zapiski. 2004. No.1.

Kagansky V.L., Rodoman B.B. Neizvestnaja Chuvashia [Unknown Chuvashia]. Gumanitarnaja geografija. Vol 2. Moscow, 2005.

Mahrova A.G., Nefedova T.G., Travis A.I. Moskovskaja oblast' segodnja i zavtra: tendencii i perspektivy prostranstvennogo razvitija [The Moscow Region Today and Tomorrow: Tendencies and Prospects for the Spatial Development]. Moscow, 2008.

Nefedova T.G. Sel'skaja Rossija na pereput'e: Geograficheskie ocherki [Rural Russia at the Crossroads: Geographical Essays]. Moscow, 2003.

Nefedova T.G., Pallot J. Neizvestnoe sel'skoe hozjajstvo, ili Zachem nuzhna korova? [Unknown Agriculture, or Why Do You Need a Cow?]. Moscow, 2006.

Rakitnikov A.N. Geografija sel'skogo hozjajstva (problemy i metody issledovanija) [Geography of Agriculture (Challenges and Methods of Research)]. Moscow, 1970.

Rodoman B.B. Poljarizovannaja biosfera [Polarized Biosphere]. Smolensk, 2002.

Rodoman B.B. Velikoe prizemlenie (paradoksy rossijskoj suburbanizacii) [Great landing (the paradoxes of the Russian suburbanization)]. Otechestvennye zapiski. 2002a. No.6.

Rodoman B.B. Bashkirija: nachalo puti [Bashkiria: The beginning of the way]. Otechestvennye zapiski. 2003. No.3.

Rodoman B.B. Ekologicheskaja specializacija Rossii v globalizirujushсhemsja mire: “nestandartnoe reshenie”? [Ecological specialization of Russia in the globalizing world: A ‘nonstandard solution’?]. Puti Rossii: sushсhestvujushhie ogranichenija i vozmozhnye varianty. Moscow, 2004.

Rodoman B.B. Ekologicheskaja specializacija Rossii v globalizirujushсhemsja mire (Proekt nestandartnogo reshenija) [Ecological specialization of Russia in the globalizing world (A draft ‘nonstandard solution’)]. Obschestvennye nauki i sovremennost. 2006. No.2.

Rodoman B.B., Kagansky V.L. Russkaja savanna [Russian savanna]. Geografija. 2004. No.5.

Rossija i ejo regiony. Vneshnie i vnutrennie ekologicheskie ugrozy [Russia and Its Regions. External and Internal Threats]. Pod. red. N.N. Kljueva. Moscow, 2001.

Shvarts E.A. Ekologicheskie seti v Severnoj Evrazii [Ecological networks in Northern Eurasia]. Izvestija RAN. Serija: Geographija. 1998. No.4.

Doxiadis C.A. Ekistics: An Introduction to the Science of Human Settlements. N.Y., 1968.

Опубликовано:, // The Russian Peasant Studies. 2017. V.2. №3. P. 28 – 43.

Экологическая специализация – желательное будущее России

По мнению автора, Россия обладает огромными площадями мало измененного людьми природного ландшафта и потому может стать глобальным экологическим донором, обеспечивающим сохранение биосферы на всей планете. Концентрация населения в городских агломерациях, малолюдность и бездорожье в бывшей сельской местности, обширность военных полигонов, занятых лесами и степями, одичание ландшафта вдоль административных границ благоприятствуют превращению большей части российской территории в природные заповедники и парки, а также сохранению природы в охотничье-промысловых и рыболовных угодьях в целях экофильного землеприродопользования. Экологическая специализация и рекреационная роль пригородной зоны эйкуменополиса могла бы стать приоритетным сектором российского народного хозяйства и обеспечить нашей стране уникальное, незаменимое место в мировом сообществе, принципиально отличное от ее нынешней позиции в глобальной экономике как преимущественно экспортера невозобновляемых энергоресурсов, которая ставит страну в будущем в рискованную зависимость от различных нестабильных факторов, определяющих добычу и потребление данных ресурсов. В статье предложен проект изменения и расширения роли России как поставщика природных ресурсов и гаранта условий, необходимых для выживания и развития всего человечества. Автор убежден, что главным богатством нашей страны являются не отдельные полезные ископаемые или виды растительного и животного сырья, а весь природный ландшафт, или вся совокупность природных компонентов культурного ландшафта. Сохранение и поддержание природного ландшафта как важнейшего фрагмента биосферы, его материально-вещественное и духовно-информационное потребление без разрушения и истощения должно стать приоритетной отраслью российского народного хозяйства.

Ключевые слова: Россия; экологический донор; биосфера; национальная экономика; природный ландшафт; культурный ландшафт; экофильное землеприродопользование; экологическая специализация.

Б.Р. 6 августа и 19 декабря 2017 г.

Игорь Рейф изложил концепцию Б.Б. Родомана «Экологическая специализация России» в книге:

Victor I. Danilov-Danil'yan, Igor E. Reyf. The Biosphere and Civilization: In the Throes of a Global Crisis. – Springer International Publishing AG, part of Springer Nature. N.Y., 2018. – Chapter 15, pp. 237 – 244.

Translated from Russian
by Steven McGrath

Victor I. Danilov-Danil’yan
Correspondent Member of Russian
Academy of Sciences
Director of the Water Institute
at the Russian Academy of Sciences
Moscow, Russia

Igor E. Reyf
Freelance Journalist/Writer
Frankfurt am Main, Germany

Discusses the complex anthropogenic effects on the biosphere in simple and
accessible terms.
Explains the role of natural ecosystems in maintaining environmental stability.
Details the biotic regulation of the environment, providing new insight into
the nature of ecological crises.

This monograph explores the dire ecological, social, and economic situations facing mankind through comprehensive analyses of global ecological issues, poverty, environmental stability and regulation, and sustainable development. Drs. Victor Danilov-Danil’yan and Igor Reyf discuss the development of ecology as a science, the increasing concern among scientists and public servants for the unsustainability of current economic and demographic trends, and the dire consequences our planet and civilization are already suffering as a result of the ongoing environmental and social crisis. They also address the philosophical implications of the crisis, and suggest possible solutions. The book conveys complex objects of study, namely the biosphere and the harmful anthropogenic processes it has been experiencing for decades, so that the work is accessible without omitting key components of the subject matter. Readers will learn about the social and economic contributors to a threatened biosphere, the mechanisms that maintain the stability of the global environment, and the scales at which sustainable development and preservation can be applied to initiate environmental regulation. Though intended to appeal to the general public and non-specialists, environmental researchers, organizations involved in sustainable development and conservation, and students engaged in ecology, environment, and sustainability studies will also find this book of interest.


All of this, however, is not the end of Russia’s ecological potential which it could direct to the welfare of the rest of the world. As Russian geographer Boris Rodoman notes, the landscape of the average Russian glubinka, or deep backwater, fundamentally differs from the countryside of most European countries. The fact is, centuries of a strict power vertical on the territory now called post-Soviet Space, sparsely peopled “dead zones” arose around the edges of most provinces, where traditional settlements disappeared in the Soviet era. As a result, a unique “polarized” landscape formed. As power flowed “vertically” from Moscow down to the provincial administration centers, the “horizontal” infrastructure weakened decidedly (Rodoman 2012). For good reason does one hardly encounter the understanding of a glubinka outside the Russian language.
        In the ancient Roman Empire, they said “all roads lead to Rome.” A similar situation arose, too, in the Soviet Empire, and in post-Soviet Russia, which is particularly clear from non-Chernozem areas. So while half a century ago, every village was linked to its neighbors by three or four roads serviced by motorized transport, today you can only get to them on foot, or by bicycle at best. In more-or-less tolerable condition are only those roads along which the leadership travels. Along this “vertical axis”, too, run the bus routes, oriented in the direction of the nearest provincial or district center. The closer you get to the district’s edge, the quieter and more transparent life becomes, thus at direct proximity to the edge, especially at the crossroads of several provinces, do you see the formation of true backwoods practically without any transport network. In its place forms a natural network of transcontinental ecological corridors, a kind of econet uniting the territories of undisturbed and little-disturbed ecosystems.
        For good reason do we use the term transcontinental, since that is precisely where the econet aims. Rodoman writes, “To support the vitality and wholeness of the biosphere, natural acreage should occupy not only enough area but make up a solid, contiguous mass by way of green corridors” (Rodoman 2012). But while in Western European countries, the realization of such an idea would require purchasing and recultivating land in private holding, we have no need to exert such efforts.
        It is enough to maintain the status quo, that is, not to restore deserted roads but to keep what exists in order, providing transport along axial highways. And there is nosurer way to kill off nature than to build a road through it.
        Rodoman points to one more reservoir of barely-touched wild nature. That would be military bases and training grounds. He writes, “The Russian Ministry of Defense is the world’s biggest consolidated landholder. Inside the barbed wire of our forbidden zones, judging, for example, by greater Moscow, could lie a whole tenth part of our country.” At that, the officers are even better preserving the natural landscape they occupy, so long, of course, as they don’t use it for its intended purpose, than the impoverished and scarcely dependable National Park Service. Therefore, along with state-run dachas, hunting reserves, oligarchs’ estates, and so on, it is these military training grounds that de-facto serve as our truly protected nature preserves, and it is in our interests that these lands remain under the defense and security organs as long as possible.3
        But of particular interest in Boris Rodoman’s concept comes its geopolitical aspect, despite a number of controversial points contained within. We are speaking of Russia’s ecological specialization, as the cited article is titled as well. Though the ideas he expresses are not entirely new and have already come under discussion by Russian ecologists (Losyev et al. 1993; Kondratyev et al. 1993; Arsky et al. 1997; Danilov-

3 In fairness, it is worth recalling that a famous ecologist wrote about this in the late 1980s, during perestroika, correspondent member of the Russian Academy of Sciences Alexey Yablokov. Granted, then the question was of giving over the territory of defense objects to the Russia environmental protection system, which, unfortunately, met with little understanding from either government bureaucrats or officers.

Danil’yan 1999), the topic has received little hearing since the year 2000. Under the conditions of a de-ecologizing Russian politics, many participants of that discussion had to switch to questions of the environmental protection system’s survival. The role Russia could play in preserving the planet’s ecological balance went onto the back burner, disappearing from the public eye. Thus the very fact that Rodoman addressed this problem in a new historical go-around serves as proof that the idea itself is still alive, and, contrary to accepted policy, is being reborn in popular consciousness.
        In short, Rodoman formulated the dilemma before our country as this: shall we remain in the role of a backward outsider playing catch up, aiming to enter the world system as an equal player at any cost? Or shall we, making use of our geographical advantages, secure a role as the leading ecological donor. “There’s no need to try and catch a leaving train, or have to come even with other countries by some economic indicator…Russia could specialize in the role of ecological guardian, protecting the natural landscape in the interests of all humanity. Perhaps we might depend on military force as well, most likely international, to prevent, say, the settlement of our Siberia. We cannot accept to happen there what occurred with Manchuria over a mere century. It was just as much taiga, just as sparsely populated as Siberia” (Rodoman 2004).
        Of course, this is not the first time someone has expressed the idea that Russia, with its wide open spaces and relatively low population density, will have a hard time holding onto Siberia and the Far East. But, in the writer’s opinion, the situation is not all that simple and, under certain circumstances, could be turned to Russia’s advantage—if it can put its rich natural potential in the service of the rest of humanity.
        To that end, he expressed doubt concerning our established approach toward the issue of depopulation. Does depopulation truly represent an absolute evil to our country, threatening to blot out its future? And does it need a stream of immigrants
to supplement lost population and labor power?
       Granted, immigration policy could solve a few problems—stabilizing population numbers, providing workers to the fields where they are most needed—but it does not promise fundamental change to the state of affairs in the country.  For the simple reason that 80% of its residents are “economically redundant.”   Rodoman writes that they are unattached to the oil-and-gas pipeline and of questionable potential as producers and consumers, and so destined for degradation and extinction. Whole socioprofessional castes, according to research by economics professor Natalya Rimashevskaya, are sinking like rocks (Rimashevskaya 2003). Thus, against the background of the country’s current export-import orientation, we should more likely be speaking of its economic overpopulation. Overall, to see only the negative in Russia’s low population means being governed by the logic of bygone days. To fulfill its ecological mission, Russia has a more than adequate population. Rodoman, to this end, brings in the analogy between individual professional orientation and the specialization of a country or region. Just as each person most reasonably seeks to apply their strengths to the sphere of activity for which they have a calling, so, too, it makes little sense for backward countries to attempt copying the achievements of the economic leaders that have surpassed them, and they should rather realize themselves in the area of least competition, i.e. occupy their own, inimitable niche. For Russia, this niche unquestionably lies in its natural resources, thanks to which it might become the ecological magnet of the whole eastern hemisphere.
        And here we will use another simile brought forward by Rodoman, comparing
Russia to the forest park of a large city. (Today one might look upon the whole
Earth’s landmass as a type of worldwide city — Ecumenopolis.“By rejecting ‘heavy industry’ and ‘medium engineering,’ our country could march decisively into post industrial society—not into the business center, of course, and not onto skid row, but to the peripheral green zone… Russia could occupy, in relation to Western Europe, the role that park regions around Moscow play for the capital, i.e. take upon itself the global function of ‘the world’s garden district’—to be a source and reservoir for clean water and air, a place of physical and spiritual recovery for its visitors…” (Rodoman 2012).
        Therefore, only in connection with developed countries could Russia obtain a truly worthy position in the capacity of an equal ecological partner. But for that both sides need to recognize the great benefit that such strategic cooperation lays before them. First of all, of course, this means preserving Siberian and Far East taiga as well as other remaining areas of virgin Russian nature as an ecological resource of global significance which often concerns economically advanced countries more than Russians themselves. There are also broad possibilities for ecological tourism, exposure to the world of untouched nature, demand for which grows with each passing year. Rodoman considers, “precisely a global, international approach to the Russia’s environmental protection mission would best enable its preservation as a unique country with a very specific civilization” (Rodoman 2012). Russia, for its part, might stake a claim for corresponding compensation (“a buyout”) for declining to exploit its forest resources, apply agrochemicals, pollute the environment with industrial technology or engage in any other ecophobic activity.
        In other words…for doing nothing. Yes, the eternal Russian question should be reformulated: not as “What is to be done?” but “What is not to be done?” as the country exits onto the path of ecological specialization. And though the mania for that activity—a disease of modern humanity fraught with destructive consequences for the biosphere—has gripped many nations, Russia, it seems, takes home the gold here. Indeed, a rejection of schemes possible and impossible would surely turn to the benefit of our country. Let us merely recall the upturning of virgin lands, the draining out of bogs (which later had to be refilled), the planned redirection of Siberian rivers or other grandiose projects to vanquish nature.
Thus, in the case of a directed ecologization of Russia, it has something to relinquish in both its present and its past. That includes artificially inflated defense spending (the second most numerous army in the world and one of the highest shares of GDP—5.4%—devoted to defense), and the projected construction of the gigantic Evenkiskaya Hydroelectric Station in the wilds of the Lower Tunguska, and the development of new geological deposits which brings harm to the environment (for the sake of carrying out one or two suitcases of diamonds from Yakutia, Rodoman notes, an area the size of Switzerland has been disfigured), and state support for uncompetitive production. Granted, rolling up inefficient and harmful activity comes at the price of swelling the numbers of “economically redundant” Russian citizens. But for that, in theory, rich countries ought to pay, so as not to lose the forest riches of Siberia and preserve as part of the global common wealth, the purity of the Sayan and Altai Mountains or Lake Baikal.
        Sociological research declares that outside our cities a multi-million person army of pension and welfare recipients lives year round. This public dole must be increased to support rural resettlement. After all, if millions of Soviet people once received a miserly paycheck from the government for then-useless pseudo-labor (recall the sad joke of those years: We pretend to work, you pretend to pay us), then why couldn’ their children and grandchildren receive from other governments a fair reward for refraining from harmful ecophobic activity? At the same time, a life on welfare is far from always the same as parasitism and idleness. Just the opposite, with the right frame of mind, it allows a person to find their way to the kind of activity they are truly meant for, whether it is communing with nature and actively caring for it, looking after children, household management, artistic creation or starting a small business.
        From the other end, residents of Russia’s major cities would have a healthier natural environment for everyday life and creative activity. Active mental labor not only combines beautifully with ecological tourism, it could not exist without it. For good reason were the most ardent fans of tourism in the USSR engineers and scientific workers from academic institutions and the Military-Industrial Complex who intuitively found a curative outlet for themselves in mountain climbing, canoe trips along the rapids and other forms of extreme leisure, along with the usual excursions into nature on weekends and holidays.
        It’s hard to say what role tourism played in the realization of our space program or in establishing the Soviet nuclear umbrella, but it is beyond doubt that it could still serve our scientific and engineering thought. And while we have already lost our working class, engineering and scientific thought is still warm and can be born again…if we establish the right circumstances. And instead of organizing routine assembly line production—clothing and shoes, telephones and computers—in competition with China, Russia could focus on a skilled construction orientation, on experimental and low-circulation production, then selling our ready-to-introduce technical designs to China, India or Indonesia.
        But if, let’s say, the United States is in essence an urban civilization (Ecumenopolis), beginning its history three centuries ago with a blank slate, then Russia’s rural roots go still deeper, no matter how far seven Soviet decades have uprooted them. To this, in part, speaks the irresistible pull of urbanites newfound and trueborn alike to acreages beyond the city lines. Indeed, this passion often turns to misfortune for nature, since the division of plots belongs, as a rule, to corrupt bureaucrats who approach this business God only knows how, but in any case without considering the interests of the surrounding landscape, often turning it into a single human anthill. And dacha colonies in the forest, by Vladimir Kagansky’s estimate, ruin an area five to six times greater than they themselves occupy (Rodoman 2002).
        And, meanwhile, without the traditional villages and landed estates, without the inimitable middle-Russian landscape located just above the line of sight that once inspired great Russian artists, the people, according to Rodoman, cannot remain as one. Developed countries know this danger well. Therefore, the widespread practice of government support for agriculture—that clearly anti-market policy which begets serious battles in the EU and WTO—takes place not only in the interest of providing food security, but for the preservation of a rural way of life that corresponds to modern ecological, technological and economic standards.
_________
In all likelihood, much of what we have said above may seem like a dream
beyond the scope of real life, an impossible utopia, and it’s hard to find words to disagree. Anyway, many also view the idea of sustainable development as utopian.
What looks utopian today, however, might tomorrow look like an unjustifiably
missed opportunity. Such it has been more than once in history. But one thing seems beyond question: the future of Russia is unthinkable in separation from the countries of civilized Europe, and fate itself calls on them to complete and enrich one another. This fact, long obvious to many, should enter the consciousness of all the peoples living in that space.

References

        Arsky, Y. M., Danilov-Danil’yan, V. I., Zalikhanov, M. C., Kondratyev, K. Y., Kotlyakov, V. M., & Losev, K. S. (1997). Ecological problems: What’s happening, Who is to blame, and What is to be done? Moscow: MNEPU. [in Russian].
        Danilov-Danil’yan, V. I. (1999). Sustainable development and problems of environmental policy. Moscow: Ekosinform. [in Russian].
        Kondratyev, K. Y., Danilov-Danil’yan, V. I., Donchenko, V. K., & Losev, K. S. (1993). Ecology and politics. St. Petersburg: Sankt-Peterburgsky Naucho-Isledovatelny Tsentr ekologicheskoy bezopasnosti RAN. [in Russian].
        Losyev, K. S., Gorshkov, V. G., Kondratyev, K. Y., Kotlyakov, V. M., Zalikhanov, M. C., Danilov-Danil’yan, V. I., Golubev, G. N., Gavrilov, I. T., Revyakin, V. S., & Grakovich, V. F. (1993). In V. I. Danilov Danil’yan & V. M. Kotlyakov (Eds.), Problems of Russian ecology. Moscow:
VINITI. [in Russian].
        Rimashevskaya, N. M. (2003). In Just and unjust social inequality in Modern Russia (pp. 129 – 145). Moscow: Referendum. [in Russian].


Прощайте, Борис Борисович!Вы один из самых замечательных людей, которые встретились на моём пути. Очень больно, что Ваша гениальная идея экологической специализации России отаётся невостребованной. Но я верю, что её час ещё придёт. 1.08.2021.

11 января 2022 г.


Экологическая специализация России. Проект для страны и мира. Реальность или утопия?
Опубликовано: 7 января 2022 г.

Игорь Рейф
Германия
Рубрики:
Полемика
Россия

Как ни грустно это сознавать, но концепция устойчивого развития постепенно теряет свои позиции в глазах большинства рядовых людей, будучи теснима так называемой злобой дня. Оставим в стороне специалистов, занимающихся изучением биосферы и вопросами глобального мироустройства, – это всё же довольно узкая прослойка мирового населения. Что же до остальной массы, то она явно охладела к идеям, выдвинутым в 1992 г. на Саммите Земли в Рио-де-Жанейро и тогда же горячо подхваченным политиками, учёными, журналистами десятков стран. Многое с тех пор переменилось, схлынула волна энтузиазма девяностых годов, но не изменилась, увы, тенденция дальнейшей деградации окружающей среды.

899e.jpg

 «Так что же еще нужно с нами сделать, чтобы нас наконец проняло? Неужели этого вот мало? Он знал, что этого мало. Он знал, что миллионы и миллиарды ничего не знают и ничего не хотят знать, а если и узнают, то поужасаются десять минут и снова вернутся на круги своя». Эта цитата – размышления одного из героев повести братьев Стругацких «Пикник на обочине» («Сталкер»), но она как нельзя лучше характеризует настроения широких масс, отшатнувшихся от того «дискомфортного» знания, которым вооружают нас учёные, исследующие состояние и динамику биосферных процессов. И хотя речь в повести идёт всего лишь о нескольких километрах безжизненной Зоны – следа ужасного посещения Земли инопланетянами, словно черная дыра, втягивающей в себя авантюристов и искателей наживы, а затем выплевывающей их, как отработанный хлам; но чтобы превратить всю планету в такую же огромную Зону, современному человеку не требуется помощь инопланетян – технологическое могущество вполне ему это позволяет.

Задуматься об этом побудил меня 11-й Форум свободной России, прошедший в начале декабря 2021 г. в Вильнюсе с участием Гарри Каспарова и Михаила Ходорковского, где обсуждались перспективы перехода нашей страны на рельсы демократического развития в случае смены существующего режима. Однако, сосредоточившись на политической стороне проблемы – созыве Учредительного собрания, разработке новой конституцией, проведении свободных выборов и т.д., – организаторы Форума упустили из виду ее экологический аспект, словно речь идет не о судьбе великой экологической державы – одном из столпов стабильности земной окружающей среды. (Для сведения читателей – два других ее мировых центра это Североамериканский, включающий северную часть Канады и Аляску, и Южноамериканский с Амазонией и прилегающими к ней горными территориями.) Именно они, вместе с Мировым океаном, с его пока ещё слабовозмущёнными экосистемами, подобны тем китам, поддерживавшим, по представлениям древних, нашу Землю, вносят решающий вклад в обеспечение сохранности биосферы, позволяя ей более-менее успешно противостоять растущему год от года антропогенному прессу.

Так что демократизация российской политической системы это вовсе не только наше внутреннее дело, но вопрос общемирового значения. И дело даже не столько в агрессивной сущности путинского режима, но и в той угрозе, которую он, подобно всем диктаторским режимам, несет окружающей среде. И в силу растранжиривания ресурсов, которые, не будь гонки вооружений, могли бы пойти на стабилизацию биосферы, и по причине хищнической эксплуатации лесных богатств нашей страны, которые, с точки зрения будущего планеты, куда важнее, чем залежи алмазов или золотые слитки в банковских сейфах. Как заметил по этому поводу профессор Б.Б.Родоман, «ради ежегодного вывоза из Якутии одного-двух чемоданов с алмазами изувечена территория размером со Швейцарию». Но если бы только Якутии. Можно привести сколько угодно примеров безжалостного обращения с природными сокровищами Сибири и Дальнего Востока на протяжении последнего двадцатилетия – будь то разорение российского Севера, необратимые изменения Байкальского биотопа и многое другое.

В сохранении дикой природы Сибири и Дальнего Востока мир заинтересован не меньше самих россиян, и надо только, чтобы он это понял. Когда-то, когда Европа и Япония лежали в руинах, разоренные 2-й Мировой войной, на помощь к ним пришли Соединенные Штаты, что позволило им встать на ноги и вступить на путь демократического развития. Политические руины ожидают нас, когда пробьет час путинского режима. И в этот момент нам тоже потребуется что-то вроде плана Маршалла.

Собственно, это было очевидно уже и в горбачевско-ельцинские времена. И непоправимой ошибкой Западного мира видится, на мой взгляд, его слишком слабое участие в российских делах в начале 90-х годов. России сочувствовали, за нее переживали, это верно; она была тогда в центре внимания мировой общественности, но требовалось нечто большее. Более действенная помощь, причем, в отличие от Советского Союза конца 1940-х годов, ельцинская Россия готова была эту помощь принять, что сделало бы невозможным ее возврат в русло тоталитаризма. Но момент был упущен.

Но если правда, что история повторяется, хочется верить, что он, этот момент, еще вернется. И тогда идея европейского патронажа над Белоруссией и Россией не покажется утопичной. Как не покажется таковым и проект экологической специализации России, предложенный профессором Б.Б.Родоманом, о котором я собираюсь рассказать в этой статье.

В двух словах дилемма такова: оставаться ли нашей стране в роли вечно отстающе-догоняющего аутсайдера, поставившего себе целью во что бы то ни стало вписаться в качестве равноправного игрока в общемировую систему, или же, воспользовавшись своими географическими преимуществами, закрепить за собой роль ведущего «экологического донора». «Не надо стараться догонять ушедший поезд – пишет Родоман, – и обязательно выравниваться с остальными странами по каким-то экономическим показателям. <…> Россия могла бы специализироваться на роли экологического сторожа, чтобы охранять природный ландшафт в интересах всего человечества, может быть, опираясь при этом и на вооружённые силы, скорее всего международные, дабы препятствовать, скажем, заселению нашей Сибири. Нельзя допустить, чтобы с ней произошло то, что случилось с Манчжурией всего лишь за одно столетие. Она была такой же таёжной, такой же редконаселённой, как Сибирь» (Здесь и далее цитируется статья Б.Б.Родомана «Экологическая специализация России» – интернет-журнал «ИНТЕЛРОС», 2012.)..

Конечно, мысль о том, что России при её необъятных просторах и относительной малолюдности трудно будет удержать за собой Дальний Восток и Сибирь, высказывалась уже не раз. Однако, по мнению Родомана, ситуация далеко не столь однозначна и при определённых условиях может быть обращена на пользу России – если она сумеет поставить свой богатейший природный потенциал на службу остальному человечеству. И в этой связи он высказывает сомнение по поводу укоренившегося у нас подхода к проблеме депопуляции.

Действительно ли депопуляция представляет для нашей страны абсолютное зло, грозящее перечеркнуть её будущее? И нуждается ли она в притоке мигрантов для восполнения убыли населения и рабочей силы?

Да, иммиграционная подпитка позволяет решить определённые проблемы – стабилизировать численность населения, обеспечить рабочими руками отрасли хозяйства, особенно в них нуждающиеся, – но коренных перемен в нынешнем статусе страны она не сулит. По той простой причине, что, согласно выводам социологов, до 80% её жителей – экономически лишние. Они, как пишет Родоман, не причастны к нефтегазовой трубе, не очень перспективны в качестве производителей и потребителей и обречены на деградацию и вымирание. Целые социально-профессиональные слои, по данным проф. Н.М.Римашевской, погружаются у нас на социальное дно. Так что на фоне нынешней экспортно-импортной ориентации страны следует, скорее, говорить о её экономической перенаселённости. И, вообще, видеть в малолюдности России только её негативную сторону, значит руководствоваться представлениями вчерашнего дня. Для выполнения же Россией её экологической миссии имеющегося населения более чем достаточно.

Родоман проводит в этой связи аналогию между индивидуальной профориентацией и специализацией страны или региона. И так же как отдельному человеку разумнее всего искать приложение своим силам в той сфере деятельности, к которой у него есть способности, так и отставшим странам не следует стремиться любой ценой копировать достижения обогнавших их экономических лидеров, а пытаться реализовать себя там, где у них не будет конкурентов, то есть занять свою неповторимую уникальную нишу. Для России такой нишей, безусловно, являются её природные ресурсы, благодаря которым она может стать экологическим полюсом всего Восточного полушария. И тут мы воспользуемся ещё одной аналогией, к которой прибегает Родоман, сравнивая её с лесопарковой зоной большого города (а сегодня едва ли не всю сушу можно рассматривать как своего рода Всемирный город – Ойкуменополис).

«Отказавшись от «тяжёлой промышленности» и «среднего машиностроения», наша страна могла бы решительно шагнуть в постиндустриальное общество – конечно, не в его деловой центр, но и не на грязные задворки, а в периферийную природоохранную зону. <…> Россия может занять по отношению к Западной Европе такое же место, как Подмосковье по отношению к Москве, т.е. принять на себя глобальные функции «пригородной зоны мира» – быть источником и резервуаром чистой воды и воздуха, местом физического и духовного оздоровления своих посетителей…»

Следовательно, только в связке с развитыми странами Россия могла бы обрести своё по-настоящему достойное место в качестве их равноправного «экологического партнёра». Но для этого нужно, чтобы каждая из сторон осознала ту великую выгоду, которую открывает перед ней такое стратегическое сотрудничество. Прежде всего, это, конечно, сохранение Сибирской и Дальневосточной тайги и прочих очагов девственной российской природы как источника экологических ресурсов мирового значения, чем экономически продвинутые страны нередко озабочены, увы, больше, чем сами россияне. Но также и широкая возможность для экологического туризма* , приобщения к миру нетронутой дикой природы, спрос на которую с каждым годом будет лишь расти.

«Именно глобальный, международный подход к природоохранной миссии России, – считает Родоман, – больше всего способствовал бы её сохранению как уникальной страны и очень специфичной цивилизации». Россия же, со своей стороны, сможет претендовать на соответствующую компенсацию (отступные) за воздержание от эксплуатации лесных ресурсов, от применения химикатов в сельском хозяйстве, от загрязняющих окружающую среду промышленных технологий и прочей экофобной деятельности. То есть иными словами, за бездеятельность. Не «что делать?», а «чего не делать?» – именно так должен быть переформулирован этот извечный для России вопрос при вступлении её на путь экологической специализации. И хотя манией деятельности, этой болезнью современного человечества, чреватой разрушительными последствиями для биосферы, одержимы многие народы, но России, начиная ещё с советских времён, кажется, и тут принадлежит пальма первенства. В самом деле, отказ от скольких воплощённых и невоплощённых замыслов обернулся или мог бы обернуться благом для нашей страны. Вспомним хотя бы освоение целинных земель, осушение болот (которые пришлось потом обводнять), запланированный поворот северных рек и другие грандиозные проекты покорения природы.

Так что в случае её целенаправленной экологизации России есть чем поступиться как в своём прошлом, так и в настоящем. Это и искусственно раздутые расходы на вооружение (вторая по численности армия в мире и одна из самых высоких в мире доля ВВП – 5,4%, – ассигнуемая на военные расходы), и запроектированное строительство гигантской Эвенкийской ГЭС в дебрях Нижней Тунгуски, и разработка геологических месторождений, наносящих ущерб окружающей среде, и производство неконкурентоспособной продукции и т.д. Правда, свёртывание неэффективной или вредной деятельности чревато увеличением числа экономически лишних российских граждан. Но вот за это, по идее, и готовы (или должны быть готовы, когда созреют) платить ей богатые страны, дабы не потерять лесных богатств Сибири или сохранить на правах общемирового достояния чистые Саяны, Алтай, озеро Байкал.

Как явствует из социологических исследований, у нас на внегородской территории круглогодично проживает многомиллионная армия получателей пенсий и пособий, и эти пособия надо увеличивать, чтобы поддерживать сельское расселение. Ведь если миллионы советских людей получали когда-то от своего государства за бесполезный порой псевдотруд адекватную ему мизерную зарплату (вспомним известную шутку тех лет: мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам за это платят), то почему бы их детям и внукам не получать от других государств полноценное вознаграждение за воздержание от вредной экофобной деятельности? При этом жизнь на пособие далеко не всегда равносильна паразитизму и праздности. Напротив, при соответствующем настрое она позволяет человеку раскрыться в том виде деятельности, к которой у него по- настоящему лежит душа, – будь то общение с природой, домашнее хозяйство, воспитание детей, художественное творчество или организация малого и среднего бизнеса.**2

С другой стороны, россияне – жители больших городов приобретут более здоровую природную среду для повседневной жизни и творческого труда. Активный умственный труд не только прекрасно сочетается с экологическим туризмом, но, по-видимому, не может без него существовать. Не случайно самыми ярыми фанатами туризма в СССР были инженеры и научные работники из академических институтов и «почтовых ящиков», интуитивно нашедшие эту целебную для себя отдушину в горных восхождениях, в байдарочных походах по порожистым рекам и других формах экстремального отдыха наедине с природой.

Трудно сказать, какую роль сыграл он в реализации нашей космической программы или в создании советского ядерного щита, но то, что он мог бы ещё послужить нашей научной и инженерной мысли, это несомненно. И если свой рабочий класс мы практически уже потеряли, то инженерная и научная мысль всё ещё теплится и может возродиться, если создать для неё соответствующие условия. И вместо того, чтобы налаживать у себя рутинный выпуск штампованной продукции – одежды и обуви, телефонов и компьютеров, конкурируя на этом поле с Китаем, Россия могла бы сосредоточиться на опытно-конструкторском направлении, на экспериментальном и малотиражном производстве, продавая затем свои готовые к внедрению научно-технические разработки тому же Китаю, Индии или Индонезии.

Но если, скажем, Соединенные Штаты это, по преимуществу, городская цивилизация (Ойкуменополис), начавшая свою историю три века назад с чистого листа, то деревенские корни в России всё ещё крепки, сколько ни выкорчёвывали их за семь советских десятилетий. Об этом, в частности, говорит неутолимая тяга новоиспечённых и коренных горожан к своим считанным соткам за городской чертой. Правда, эта страсть зачастую оборачивается бедой для природы, поскольку выделение участков чаще всего прерогатива коррумпированных чиновников, которые поступают как Бог на душу положит и уж, во всяком случае, без учёта интересов окрестного ландшафта, превращающегося зачастую в сплошной человеческий муравейник. А размещённые в лесу дачные поселки, по подсчётам В. Каганского, портят в пять-шесть раз больше площади, чем занимают сами.

А, между тем, без традиционных деревень и уцелевших помещичьих усадеб, без находящегося на грани исчезновения неповторимого среднерусского пейзажа, вдохновлявшего когда-то наших великих художников, народ, по Родоману, не может сохраниться как целое. И кто же способен помочь ему в этом, кроме социально ориентированного государства, озабоченного судьбой его природного и этнокультурного наследия. Или прийти на помощь людям, мечтающим всерьёз (а не только в сезон) связать свою судьбу с русской деревней. И таких не мало.

Вероятно, сегодня концепция Б.Родомана может показаться кому-то оторванной от жизни утопией, и против этого трудно что-либо возразить. Но то, что сегодня видится утопией, завтра может оказаться непоправимо упущенной возможностью. И такое в истории бывало уже не раз. Но одно представляется бесспорным: что будущее России немыслимо в отрыве от цивилизованных стран Европы и что самой судьбой они призваны дополнять и взаимообогащать друг друга.

А после Родомана на этот счёт не остаётся уже никаких сомнений. И хотя в его статье ничего не говорится об устойчивом развитии, но сам его проект являет собой образец творческого подхода к этой глобальной проблеме, которая не может быть решена без глубокого понимания специфики каждой отдельной страны и каждого региона, что и продемонстрировано им на примере России.

 

 

См также  В.И. Данилов-Данильян, И.Е. Рейф. Биосфера и цивилизация: в тисках глобального кризиса. М.: ЛЕНАНД, 2019. — 304 с. русское издание: http://ecoznay.ru/; английское: https://link.springer.com/book/10.1007/978-3-319-67193-2

 

----------

* Под экологическим туризмом понимается посещение природных парков и других особо охраняемых территорий при сохранении определенных правил, важнейшее из которых – выполнение любого вида деятельности исключительно на основе мускульной силы.

** Вообще, представление о всеобщей занятости – на службе ли, на производстве – как непременном атрибуте благополучного, процветающего общества во многом принадлежит вчерашнему дню. Сегодня, в условиях глобализации и колоссального роста производительности труда, в этом уже нет прежней необходимости.. И действительно, труд в развитых странах, развивает эту мысль Родоман, «стал настолько производительным, что уже исключает необходимость работы в странах с низкой производительностью и порочными трудовыми отношениями; глобальный мир прощается с господством наёмного труда и сплошной занятости. Не исключено, что вскоре большинство землян будет жить на пособия».

Игорь Рейф -- Дмитрию Орешкину

Уважаемый Дмитрий Борисович!

Должно быть, Вам хорошо известно имя Бориса Родомана, а вот о его концепции "Экологической специализации России", вскрывающей  ее потенциальные возможности  в роли мирового экологического донора,  Вы, боюсь, не слышали ничего. И это не удивительно.

Дело в том, что этот замечательный интеллектуальный проект многие годы пребывал где-то на периферии общественного сознания. Потому что, при всей оригинальности и глубине своей проработки, он мог служить разве лишь предметом обсуждений в среде профессионалов, но никак не  программой  по его практическому воплощению. Поскольку, давая богатый материал для размышлений,  он, увы, плохо сопрягался с конкретикой нашей российской действительности, представляя собой прекрасную,  но, увы, неосуществимую утопию,.

Но все изменилось в последние полтора-два года. И сегодня, когда Вы размышляете о том, что будет представлять собой послепутинская Россия - то ли "черную дыру", то ли "зону" из романа братьев Стругацких, - обойти молчанием концепцию Родомана  уже невозможно. Потому что та отчаянная перспектива, что ожидает нас в предвидении полной деградации российского общества, делает ее как нельзя более актуальной. И альтернативы ей я, честно говоря, не вижу.

Но прежде, чем ставить так вопрос, надо, наверное, сделать ее достоянием современной общественной мысли. А вот с этим дело пока обстоит неважно, а если откровенно, то никак. И хотя за 20 лет Родоманом  был опубликован на эту тему целый ряд статей в популярных и научных изданиях, а также прочитано  немало лекций, идеи эти не вышли за пределы узкого круга его непосредственных учеников и последователей. В общественном же сознании их как бы не существует.

 Не оправдали ожиданий и мои собственные усилия. В 2018 и 2019 гг. мною совместно с В.И. Даниловым-Данильяном   была выпущена книга . "Биосфера и цивилизация: в тисках глобального кризиса", переведенная одновременно на английский язык (The Biosphere and Civilization: In the Throes of a Global Crisis, Springer, 2018), где в популярной форме были изложены основные положения концепции Родомана. Но.и там  она, к сожалению,  осталась незамеченной.

И хотя в условиях взорванного Путиным миропорядка большинству людей сейчас не до того, но думать об этом все же надо. Потому что война рано или поздно закончится, как придет конец и путинской эры. И что ждет тогда Россию, не скажет наверное никто. Скорее всего ей придется начинать буквально с нуля. И вот в этой ситуации предлагаемый Родоманом путь развития может оказаться как нельзя кстати. Надо лишь, чтобы о нем узнали, в том числе и на Западе. Ведь сколько бы ни говорили об особом пути России и сколько бы ни пытались оторвать ее от Европы, вне европейской парадигмы ее будущее непредставимо. Самой судьбой призваны они дополнять и взаимообогащать друг друга. Но для этого необходимо, чтобы и сами эти страны прониклись сознанием тех неоспоримых выгод, которые сулит им подобный альянс. Не говоря уже о том, что Россия, устроенная по Родоману, станет  самой миролюбивой страной, навсегда избавленной от своих великодержавных комплексов.

Надеюсь, впрочем, что Вы и сами сумеете составить мнение об этой концепции, познакомившись с прилагаемыми мной статьей Родомана  "Экологическая  специализация -  желательное  будущее  для  большей  части  России" (Известия РАН, 2016), а также выдержками из книги "Биосфера и цивилизация". И тогда, быть может, не откажетесь приложить руку к ее паблисити.

С искренним уважением
Рейф Игорь Евгеньевич
Франкфурт-на-Майне
1 июня 2022 г.


        Rodoman, B. B. (2002). The Great Landing (Paradoxes of Russian Suburbanization). Otechestvennye zapiski, 6 (7), 404 –  416. [in Russian].
        Rodoman, B. B. (2004). Russia in an Administrative-Territorial Monster November 4, 2004. POLIT.RU. Retrieved from http://polit.ru/article/2004/11/04/rodoman/ [in Russian].
        Rodoman, B. B. (2012). Russia’s ecological specialization. INTELROS—Intelektual’naya Rossia. Retrieved from rossii.html [in Russian].

        Подготовлено для «Проза.ру» 6 апреля 2016 г.



Приложение

ИЗВЕСТИЯ РАН. СЕРИЯ ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ, 2016, № 4, с. 5–6

ОТ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

        В разделе “Взгляд географа” публикуется статья патриарха российской теоретической географии Б.Б. Родомана (НИИ культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачёва), посвященная экологической специализации России в мире как ее “желательному будущему”, по определению автора, основанному на возможности служить “глобальным экологическим донором для сохранения биосферы на всей планете”. Высказанная резкая точка зрения – весьма спорная, хотя со многими позициями в статье нельзя не согласиться. Читателю предстоит очень внимательно вдуматься в приводимые доводы, потому что только такой подход позволит разделить или отвергнуть нетривиальную позицию автора. В мае этого года Б.Б. Родоман отметил 85-летний юбилей. Редакция нашего журнала поздравляет Бориса Борисовича, желает ему здоровья и новых творческих достижений!

        Для "Проза.ру" 12 марта 2023 г. -- Б.Р.