Прагматик

Прагматик.

1961

В ноябре вечереет рано. Солнце опускается за горизонт и наступают сумерки, в которых желтые опавшие листья кажутся серыми, дома кажутся серыми, люди, идущие по этим листьям к этим домам, кажутся серыми. По этой серой улице шла женщина. При свете дня она была воплощением черного, черные волосы, седые пряди только подчеркивали их черноту,  черные глаза, смуглая кожа, и почти черный шрам, растянувшийся от глаза к щеке. Но сейчас она тоже была серой, как и всё вокруг. Шляпка с вуалью делали её не загадочной, а еще более серой, сливающейся с дымкой тумана, опустившегося на город. Она остановилась, вглядываясь в номера на домах, затем стала отсчитывать взглядом сколько еще домов ей нужно пройти, чтобы попасть по нужному адресу. Наконец, нужный домик предстал перед ней и она взошла на крыльцо. После её звонка в прихожей зажегся свет и дверь отворилась.
  - Здравствуйте,  чем могу служить? - спросил её открывший мужчина. Ему было под шестьдесят, на вид клерк на пенсии, что в некотором смысле вполне соответствовало действительности.
  - Господин Шнайдер? - Спросила она скучным, как у почтальона или социального работника, голосом.
  - Да.
  - Я к Вам по поводу Вашего объявления о продаже автомобиля.
  - О, конечно, проходите.
Она вошла, он предложил ей чашечку кофе, перед тем как пройти в гараж, женщина согласилась.
  - Присаживайтесь,  госпожа...
  - Гурвиц, - ответила она, присаживаясь и открывая старую потертую сумочку. - Штерна Гурвиц.
Шнайдер кивнул, произнес "приятно познакомиться" и пошел готовить кофе. Через пару минут он уже вернулся с двумя чашками, присел за столик напротив и поднёс свой кофе к губам. В этот момент он заметил, что его гостья не притрагивается к чашке, которую он подал, вместо этого, она сжимает в руках "Вальтер". Дуло, с которого почти сошло воронение, обнажая сталь, было направлено на его голову.
  - Вы из Польши или из Белоруссии? - голос хозяина был спокойным, хотя и слегка  напряженным.
  - Я родилась в Польше, но в тридцать девятом эта часть Польши оказалась  Белоруссией.
 Он понимающе кивнул.
  - Ну и какой смысл в Вашем приходе ко мне?
  - Вы ведь даже не помните меня? Нас было много, а Вы один, так?
  - Разумеется.
 
1943

Берту ввели в избу, в которой на время расследования разместилась айнзацгруппа. Её швырнули на табурет перед другим таким же простым деревенским табуретом, на котором сидел мужчина в форме офицера СС.
  - Здравствуйте, - скучным голосом поздоровался он. - Меня зовут Отто Шнайдер. Я представляю здесь СД. Вы знаете, что такое СД?
Берта кивнула. Офицер говорил по-немецки, иногда вставляя русские слова. Она понимала его, немецкий похож на идиш, так что он ей легко давался в школе. Русский ей давался не намного сложнее, он похож и на польский и белорусский, которые она тоже знала с детства.
  - Как Вас зовут? - Продолжил Шнайдер, удовлетворившись тем, что не нужно прибегать к услугам переводчика. Девушка молчала. - Зря молчите, это формальность. Чтобы Вас расстрелять мне не нужно Ваше имя.
Но девушка продолжала молчать. Шнайдер встал, обошел её сзади, наклонился к ней и, понизив голос, продолжил.
  - А говорить Вам придётся, милая барышня. Я не садист, я просто привык достигать поставленных целей. Если для этого мне придётся Вас пытать, я это сделаю. Нет,  не сам. Для начала я позову сюда двух литовцев и они Вас изнасилуют, - произнося эти слова он схватился за ворот платья обеими руками и рывком порвал его до середины спины. Спина обнажилась и он заметил легкий, но темный, а потому заметный пушок, покрывающий её до лопаток. Шнайдер поморщился. Для него это было признаком "обезьянности". Впрочем, чего ждать от еврейки. - Потом, когда Вы будете мало чего соображать, придёт Фишер, наш специалист по допросам. Для начала он просто изобьёт Вас, а дальше всё зависит от его фантазии. Он может вырвать Вам зубы, может загнать иглы под ногти, может подвесить на дыбу, может прижечь раскаленной кочергой.
Он рывком развернул её к себе, так, что она чуть не уткнулась ему в грудь лицом. Поднял пальцами её подбородок, чтобы она смотрела ему в глаза. Она была некрасива. Ассиметричное лицо. Глаза расположены один выше другого, или так кажется из-за бровей, к тому же черные, как у ведьмы. Нос, как из учебника расологии, загнутый вниз шестеркой. Губы не тонкие, наоборот, но не пухлые, а какие-то  сплюснутые. Выдающиеся скулы. Ничего бликого к классическим канонам красоты. И тем не менее, что-то в ней было такое, отметил он, что притягивало и вызывало желание. Он стряхнул с себя это наваждение (и вправду ведьма?) и заговорил в полный голос, четко и властно:
  - Всё равно Вы мне расскажете даже то, о чём я не прошу. Стоит ли сопротивляться?
Она ухватилась обеими руками за платье у своей шеи, стараясь не дать ему сползти вниз, и снова попыталась опустить глаза. Офицер прошёл к своему табурету и сел.
  - Итак, как Вас зовут? - он знал, что скорее всего она солжёт сейчас, главное было заставить её говорить хоть что-то. Она попалась на эту удочку.
  - Ганна Мазур, - назвалась она первым попавшимся именем, которое подходило и для еврейки и для польки.
  - Вы лжете, но это не важно. Для меня нет разницы под каким именем Вас расстрелять. У Вас есть выбор. Еще раз повторяю, только один выбор, рассказать мне всё, что знаете и отправиться в лагерь живой или же всё равно всё мне рассказать, но после пыток и быть расстреляной. Впрочем, нет, Вас повесят.
Лампа коптила, выедая глаза. Но он прекрасно видел как её глаза наполнились ужасом. В голове гауптштурмфюрера промелькнула мелодия русского романса "Otschi tschornyje". Он внутренне улыбнулся и почти весело сказал:
  - Вам будет больно и страшно. Очень больно и очень страшно. Давайте обойдемся без этого. Мне нужно знать, где прячется ваш отряд.
 Штерна была "разведчицей" партизанского отряда. В кавычках, потому что вся её разведческая деятельность заключалась в том, что она прокрадывалась к деревне, узнавала есть ли там немцы и просила еду. Отряд мало воевал с немцами, просто потому, что там было всего шестеро мужчин, из которых двое были больными стариками. Остальной личный состав отряда составляли женщины и дети. Всего около 30 человек, почти все евреи, кроме одной женщины с двумя детьми - семья офицера-коммуниста. Задачей командира было продвижение на Восток, попытаться пробраться через линию фронта. Только где она сейчас, эта линия?
Угрозы не помогли, офицер позвал двух литовцев...
Добиться от Штерны чего-либо не смогли и после пыток. Её измученое тело, кровоточащее из всех ран, не способное уже даже стонать,  бросили в сарай. Расстреливать, не смотря на угрозы Шнайдера не стали. Не из милосердия, разумеется. Тоже из прагматических соображений. Офицер надеялся, распустив слухи о том, что разведчице сохранили жизнь за предательство, вынудить отряд сорваться с места и выйти из леса, так что их легче будет поймать. Он не ошибся, даже вычислил,где примерно будет проходить путь беглецов. Никто из отряда не спасся, убили всех, оставшихся в живых после боя, добивали прикладами, не желая расходовать патроны. Штерна в это время была уже по дороге в лагерь.

1948

После освобождения лагеря американцами, Штерна оказалась в Польше. Поиски оставшихся в живых родственников привели её в Кельце, маленький провинциальный городок, в котором до войны жила её тётя со стороны отца. Тётю найти не удалось, но она осталась в Кельце, потому что здесь стали собираться евреи, пережившие концлагеря, люди с похожей на её судьбой. Но покоя они здесь не нашли, случился погром. В очередной раз был возведён кровавый навет и поляки с криками "завершим то, что не закончил Гитлер" пошли убивать евреев. Те, кто пережил этот погром засобирались в Палестину, которая, как им казалось, осталась единственным местом на Земле, где еще не убивают детей Израиля. По прибытии, Штерна почти сразу попала в психиатрическую лечебницу. Её мучали кошмары, она не хотела ни с кем общаться. Замкнутая и нелюдимая она сутками могла лежать в постели, не разговаривая с персоналом, не принимая пищу и лекарства. Врачи и медсестры всё понимали и старались не давить на неё. У Штерны обнаружилась высокая свертываемость крови и повышенное давление,  но она не хотела принимать лекарств, потому что на упаковке стояла надпись "Байер АГ". Её гоняли на работу в эту фармацевтическую фирму из лагеря. Врачи и это понимали, старались найти замену таблеткам. Прошел год, наступил 1948. Постепенно состояние улучшалось, Штерну уже собирались выписывать из лечебницы. Однажды перед самой выпиской к ней пришел посетитель. Врач допустил его, но попросил быть предельно осторожным.
  - Здравствуйте госпожа Гурвиц, - посетитель обратился на идиш, - меня зовут Йонатан Леви, я адвокат из Америки, работаю на американское правительство.
На лице Штерны изобразилось удивление. Адвокат продолжал.
  - Вы, наверное слышали, что сейчас в Германии судят нацистских преступников, среди прочих и некоего Шнайдера, который служил в СД и дослужился до звания подполковника к концу войны. К нам попали документы, из которых видно, что Вы пострадали от него. Нам бы хотелось, чтобы Вы дали показания. В письменном виде и, если это возможно, то и присутствовали на суде.
Госпожа Гурвиц согласилась без уговоров, но ни снять её показаний, ни тем более вывезти её в Германию для выступления на суде не получилось. В ту же ночь с ней случился приступ и она сначала была сильно перевозбуждена, а потом вошла в какой-то ступор, так что ни о каком общении с ней в ближайшее время даже помыслить было нельзя. Суд прошел без неё. Шнайдера приговорили к смертной казни, не смотря на все старания адвоката. Но это был не конец. После ходатайства защиты расстрел заменили пожизненным заключением. Офицер СД, лично виновный в смертях тысяч людей остался жить.

1961

Состарившийся, но всё ещё бодрый Отто Шнайдер сидел напротив Штерны Гурвиц, которая выглядела его ровесницей, хотя была его младше лет на пятнадцать. Два года назад его выпустили из тюрьмы по прошению, направленному американским властям бургомистром его родного города. Поддержали это гуманное дело министр юстиции ФРГ и несколько видных юристов и политиков. Бывшая жертва крепкого профессионала и знатока юриспруденции, а ныне скромная работница городского архива, узнала об этом из газет. Два года ей понадобилось на то, чтобы подготовить свою поездку в Германию. И вот теперь она здесь, напротив неё сидит палач тысяч людей, среди которых она сама и близкие ей люди. В руках у неё старенький Вальтер, выпущеный во время войны, воронение изрядно потерлось, но он смазан, заряжен и готов к выстрелу.
  - Вы хотите мести. - Шнайдер говорил очень спокойно, будто ведет светскую беседу или философскую дискуссию. - Я Вас понимаю, хотя это противоречит всему, во что я верю. - В глазах его визави отразилась  усмешка, но он продолжал тем же тоном - Да-да, не смейтесь. Я всегда был прагматиком и только прагматиком. Я даже не был нацистом, никогда не верил в идиотские теории фюрера. Но я разумный человек и профессионал. Я делал карьеру и исполнял свою работу наилучшим образом. И если бы каждый поступал так же, не было бы ни этих пыток, ни даже самой войны. Скажите, почему тогда Вы отказались сотрудничать? Их всё равно убили. Вы просто вынудили меня сделать то, что я сделал. - Голос его впервые за время разговора стал выражать волнение, но это был не страх, это была злость. - Вы, проклятые идеалисты, Вы сами сделаны из одного теста с Гитлером. Какая разница в конце концов, он был готов убивать других ради идеала, вы готовы убивать себя ради него же.
 Он прервался, взял графин со стола и налил себе воды. Отхлебнул и продолжил:
  - Я всего и всегда добивался своим трудом. Я не дворянин, не богач. Моя фамилия не имеет приставки "фон". Быть Шнайдером, Мюллером или Фишером в Германии всё равно, что называться Имярек. Счастье ещё, что меня не назвали Гансом. Мой дед был сапожником, отец выбился в люди, стал почтовым чиновником, я закончил университет и работал в полиции. Не моя вина, что наци победили на выборах, я голосовал за католический Центр. Когда канцлером стал Гитлер мне пришлось вступить в НСДАП, просто потому что надо было работать в этлй стране или эмигрировать. Это вам, евреям всё равно где жить, но я то немец! Я немец, понимаете? Я хотел жить в Германии.
 Штерна напряглась, чтобы ответить. Шрам на её лице побагровел, глаза налились кровью. Артерия на левом виске пульсировала так, что это было заметно со стороны.
  - Ты хотел жить в Германии, а они просто хотели жить.
  - Да, они хотели жить. И я хотел жить. Представьте себе, что было бы со мной, если бы я отказался выполнять приказ? Я бы оказался на их месте. - Шнайдер снова налил себе воды и выпил залпом - Вы наверняка мните себя орудием справедливости. Снова идеал, как же я ненавижу вас, идеалистов. Всех, наци, евреев, христиан, всех. Нельзя приносить людей в жертву абстстракциям. Вы хотели чтобы меня расстреляли, да? Ну или по крайней мере, чтобы я сдох в тюрьме. Я отсидел в тюрьме 10 лет. Да, это был не концлагерь, но это 10 лет жизни. С точки зрения разума нет никаких причин держать меня в застенках дольше. Я не опасен ни для кого. Я уже стар, я никому не смогу причинить вреда. Я могу еще приносить пользу. В стране нехватает юристов, я могу преподавать в университете, я был один из лучших. Но Вы, Вы хотите просто мести ради мести. - он решительно отмахнулся, словно отгоняя гигантскую птицу, летящую у него перед глазами, - Месть ради справедоивости это и есть месть ради мести.
  - Пора заканчивать, - тихо сказала она, - отвернитесь, я не хочу Вас видеть, когда это произойдёт. В отличии от Вас я ещё никого не убивала.
  - Вы так спокойно говорите об этом? И так же спокойно спустите курок?
  - Нет, спокойно у меня не получится,  но я всё равно Вас убью.
 Он встал, медленно развернулся и тихо заплакал. Она встала, сжала в руках пистолет. Она пошатывалась, стала кружиться голова. Он вздрагивал от всхлипываний. Она взвела курок и упала, переворачивая стул. Он резко обернулся. Штерна лежала на полу. Её лицо перекосилось, падая, она ещё и ударилась головой о стол, из носа текла струйка крови. Он осторожно подошел к ней, отбросил ногой пистолет, выпавший у неё из рук. Убедившись, что она не двигается, подошёл к пистолету, снял его с взвода и спрятал в буфет. Затем вернулся к лежащему телу и проверил пульс. Сердце Штерны не работало. Приехавшая скорая констатировала её смерть. Вскрытие показало, что она умерла от инсульта. Месяц спустя, говоря с интервьюером, Шнайдер заявил, что госпожа Гурвиц прибыла в Германию для того, чтобы объявить ему, что все старые счеты закрыты, что начинается новая гуманная эпоха и начинать её нужно с прощения и примирения.
Отто Шнайдер умер в своей постели от болезни Альцгеймера в 2001 году.