Москва-Франкфурт или Мне тоже очень приятно

               Утренний рейс Москва-Франкфурт задерживается с вылетом уже на целых 40 минут. Я до этого ни разу не летала Люфтганзой, но была уверена, что пунктуальность у немцев -- что-то сродни религии. Но пока мы в России, немецкий "бог", видимо, не в состоянии противостоять глубокому, в силу разных причин, русскому "атеизму". На 41 минуте я сквозь острозвёздную вуаль на стекле иллюминатора наблюдаю, как специальная машина начинает чистить правое крыло. На его вздёрнутом носике -- апельсиново-солнечный диск с безмятежно парящим журавлём. Я слегка постукиваю по стеклу, словно надеюсь cтряхнуть с него несколько снежинок, и соображаю: в условиях сурового русского ноября и ещё более суровой русской непредсказуемости лучше всего себя чувствует надежда: всё равно всё будет хорошо. Мы, наконец, взлетаем, и мешающие видеть снежинки смывает бешеное течение ледяного ветра.

               Франкфурт встречает дождём и удивительно яркой осенней листвой. Чудо-пилот, с весьма уместной в его професии фамилией Фогель*, свёл почти часовую задержку к 15 минутной. На мокром аэродроме усердно трудятся не-арийцы. Правда, здесь они более южной национальности, чем те, что у нас. Через проход от меня сидит типичный сероглазый Ганс и приглаживает свои короткостриженные рыжеватые кудри. Заметив, что я его разглядываю, он сдержанно улыбается. А после помогает достать мне мой молочно-шоколадный чемоданчик из багажного отсека. Я бормочу ему "danke schoen" и направляюсь к выходу. Там я вспоминаю ещё несколько немецких слов, отмечаю про себя, что моё произношение вполне сойдёт за один из местных диалектов и даю себе твёрдое обещание к следующему разу существенно расширить свой словарный запас.

               В "рукаве" меня догоняет Ганс. Я, оказывается, несу чемодан в руке, вместо того, чтобы воспользоваться колёсиками. Бывает.  Он услужливо приводит в порядок заевшую телескопическую ручку и что-то говорит, не выпуская её из рук. От растерянности горе-"переводчик" в моей голове отключается напрочь. И я слышу только дивную, мягкую die Klangfarbe** немецкой речи. Ганса зовут Мориц. Он предлагает перейти на английский, не дожидаясь моего ответа, переходит и интересуется, куда мне дальше. Я вру, что приехала к родственникам, и что меня уже 20 минут как должны встречать. Мориц улыбается и говорит, что я похожа на его кузину Ульрику, только глаза у кузины серые, как у него. Чем дольше он говорит, тем менее чётко я вижу то место, в котором чуть раньше, словно зарубку в лесу, нацарапала "auf Wiedersehen"***. Я не маленькая, но этому немцу я по плечо. А ему, похоже, по колено моё смущение и мои "родственники". Я набираю побольше воздуха и выдавливаю на немецком, что дальше хочу идти einzeln****. Мориц внимательно смотрит на меня, на мгновение задумывается, а потом с понимающе-растерянной улыбкой соглашается и отдаёт мне чемодан. Я почему-то чувствую себя виноватой. Тем не менее, нащупываю "Аuf Wiedersehen"... и иду искать выход.

               Я, наконец, нахожу выход В и из него выхожу к железнодорожной станции. Хотя, лучше бы я нашла выход сквозь землю, потому что там, на станции, меня ждёт Мориц. Ни один мускул на его поистине благородном лице не уличает меня в моём вранье. "Катарина, -- произносит он, глядя мне в глаза, -- возьми, пожалуйста, вот это", -- и протягивает вдвое сложенный листочек, внутри которого ещё один, более плотный. Прощаясь, он говорит, что Катариной звали его маму. И, хотя, на неё я совсем не похожа, ему очень приятно, что меня тоже так зовут...

               Глядя ему вслед, я разворачиваю листочек. Телефон, емейл, фамилия и адрес. Внутри листочка только что купленная Tageskarte... Я не позвоню и не напишу тебе, Мориц. Но мне тоже очень приятно, что наши пути, такие далёкие, от самой моей снежной Москвы до твоего умытого дождём, ещё тёплого, Франкфурта, прошли так близко друг от друга...




(Нем.)
* Vogel (птица)
** Тембр
*** До свидания
**** Отдельно