Разговор со старушкой в лесной деревушке

 Иллюстрация с картины Джанны Тутуджан , нашей вологодской художницы.

Глава четвертая
                Разговор со старушкой в лесной деревушке.

   
     После того как секретарь объявила, что я принят в ряды ВЛКСМ, она предложила мне сходить сфотографироваться и принести квитанцию. Когда я отдавал ей квитанцию на фотографии, она сказала: — Я поздравляю тебя, товарищ Жгутов,- и, видимо,  вспомнив мой ответ на вопрос о Парижской коммуне и мою ошибку при ответе на него,  по-доброму смеясь, добавила: - а сейчас, «Гаврош», поезжай домой. Твой комсомольский билет мы  в школу направим, а секретарь комсомольской организации вручит его тебе в торжественной обстановке. Моё настроение от этих слов главной комсомолки района у меня подпрыгнуло, на душе стало сразу легко и весело. Может быть поэтому я запомнил её облик на всю жизнь.
    Примерно в два часа дня я с лыжами притащился на вокзал. Буфет был закрыт. Правда в углу стоял бачок с водой, а рядом, прикрепленная  цепочкой  к бачку, алюминиевая кружка. Очень хотелось пить. Первую кружку воды я выпил залпом, а вторую  мелкими глотками. В моём мозгу всё еще занозой свербили слова комсомольского активиста о том, что у них в Чёбсарском райкоме не крадут.Глядя на бак с водой и кружку на цепи, я с улыбкой  вспомнил частушку :
    «Как у нас-то в СССР
     честными являются.
     Даже кружки для питья
     Цепями прикрепляются».
И,не солоно хлебавши, направил свои стопы в сторону лесной дороги  к родному дому. К этому времени на улице очень потеплело, дорогу развезло до луж.
    Полагаю, что в этот день "Крабы" (так в народе называли комсомольских работников) в райкоме, так же как и я, не подозревали ещё, что  в Москве во всю  начиналась «хрущевская оттепель».
     А в Чёбсаре день стоял по-весеннему теплый. В лесу на все лады зачирикали птички. На лыжах ехать стало невозможно, но и тащить их на горбу было прискорбно. На дороге я подобрал обрывок старой веревки длиной метра три. Расплел её на три части. Одним куском веревки  крепко перевязал лыжи с палками, а из двух других кусков  сделал лямки  и закрепил их на лыжах. Таким образом пристроил лыжи за спину и пошёл дальше.
   Около трех часов дня я добрел до Новой деревни. Выйдя на опушку леса, на крыльце крайнего дома увидел старушку, которая, прикрыв ладонью глаза от слепящего солнца, пристально вглядывалась в мою сторону. Поравнявшись с  её домом, поздоровался с бабушкой. Она тут же спросила, будто я односельчанин, не видел ли в Чёбсаре её внука Ваську?  Я ответил, что может быть и видел, но в лицо–то его не знаю.
 Тогда она, своим деревенским говором, нажимая на вологодское «о», заговорила со мной, как будто знала меня всю жизнь: - Вот ведь,корминечь, вчерась ишо пирогов-то  натворила, а  с утра уж и напекла всяких-разных. С самого обеда тутатко сижу на крылечке и жду ево, а он всё не идёт, а ведь сулился на выходные приехать.  Он у нас, вмисте с маткой евонной, в Череповче на металурге роботает.
 Я тогда бабушке объяснил, что сегодня пятница, а не выходной.
Она заохала, заахала:
- Вот вить, дура- то какая старая, совсем из ума уж выживать стала, не лешего не бардую, всё Бог смерти не даёт.
 Да, ты, заходи в избу-то, заходи, цайку попьем вмисте  коли так. Откуды правишься-то, корминечь?
    Мы зашли в избу. От аромата пирогов закружилась голова, я остро почувствовал голод.
     Весь пол в избе  был застелен половиками, одну треть избы занимала русская печь, вдоль стен стояли широкие лавки, в красном углу на божнице ютилось несколько старых  икон в медных окладах, а на стенах, как семейная  летопись, висели рамки с фотографиями разных лет. Пока бабушка Фёкла, вытащив из загнеты ( место в печке, куда загребают ещё не потухшие угли) большой чугунок с водой, заваривала чай и нарезала пироги, я присев на край лавки у дверей, принялся разглядывать  фотографии. На одной были изображены бравые мужчины в военной форме  времен первой империалистической войны с Германией, с другой, групповой фотографии, на меня смотрели красноармейцы в будённовках,на некоторых фотокарточках на фоне деревенской природы были женщины с мужьями и детьми.  По  фотографиям  во всех деревенских  домах легко читалась не только вся родословная отдельного дома, но и история всего  двадцатого века, огненным смерчем опалившем каждую русскую семью.
Пока бабушка Фёкла поила меня крепким  грузинским чаем и угощала  пирогами, всё время живо интересовалась тем, что происходит в наших деревнях, в районе и стране. Отвечая на её вопросы, мне показалось, что я  перед ней  сдаю ещё один экзамен на комсомольскую зрелость свою.
    Старушка Фёкла,родившаяся в 1886 году и прожившая свой век в дремучей лесной деревеньке, оказалась политически подкованней некоторых райкомовских инструкторов  Она  возмущалась, что Америка везде лезет и всех «изобидить норовит». Люди-то на земле только мира хотят, война им не пошто не надобна.
 - Вон, глико, парень, они и во Ветнаму энту сунулись, а топерятко, я слыхала от городских-то, и Кубу треплют, но там у них, на острове-то том, молодец умной появился. Вроде как  Федька или Филька Кастров, его зовут-то. Хоть фамилия у ево и никудышная, но удалой видать мужик.  Погоди, ужо дас он этим мериканцам мутку.
   Я поправил бабулю, сказав ей, что правильно имя кубинского революционера Фидель Кастро.
  -Вот-вот, эдак его и кличут. Запамятовала я. С чужих слов слыхала-то.  У нас ведь нету ни радива, ни света. С коптилками, да лампами карасиновыми живем, ежели карасин есть, а нет, так с лучиной. Эвона в углу светцы установлены.
   Я-то вот переживаю всё за вас молоденьких, как бы вы-то опеть в новую переделеку не попали, а то у нас для большово-то  начальства наши солдатики всё вримя в любую дыру затычка. Вишь, в деревнях-то, одне старухи горбатые, молодняку-то вовсе нету. Моево-то Ваську вот-вот хотят в армию забрать, наверно, летом и забриют, касатика. Всё вот и ревлю  об нём, о Ваське-то своём. Мы- то ладно, отжили своё, отмаялись, а вам –то жить, да жить бы надо. Спаси вас, Господь, безбожников.
 На этом мы с бабулей и распрощались.  Увидев, что я поглядываю в окно, она ласково  напутствовала  меня:
- Ну, коли так, то сдоблейся благословясь, Шура, и правься до дому. Вон, глико, с гнилой стороны как заооболачивать начало, наверно к вечеру опеть снегу навалит.   
До дома  оставался ещё нелёгкий и  далёкий путь. Где-то за деревней Фомушино меня нагнал гусеничный трактор  с санями, на которых сидело человек восемь сиземских колхозниц. Тракторист махнул мне рукой, дав понять, чтобы запрыгнул на сани. Трактор был из колхоза «Путь Ленина».  Дорога- «зимник от Сизьмы до Чёбсары  зимой всегда была наезжена. На тракторных санях я доехал до деревни Шелухино. Начался сильный снегопад. До дому мне оставалось пройти километра три с половиной через деревню Ворново (сейчас на картах она обозначена как Вороново). Тропинку к нашей деревне Назарово к этому времени занесло сырыми хлопьями снега. Идти пришлось в темноте и по полному бездорожью. Пока я дошел до своей деревни, фуфайка на мне вся промокла насквозь, валенки стали подобны гирям на ногах. Домой  я пришел   около восьми часов вечера или около того. Мать  уже устала меня ждать. Она думала, что я или заблудился в пути или где-то попросился на ночлег. Я так измотался в дороге, шагая по колено в снегу, да ещё и с лыжами на горбу, что есть уже не хотел. Выпил только бокал  теплого ячменного кофе с сахаром, закусил черным хлебом и пошел спать. Только моя голова коснулась подушки, как я провалился в глубокий  сон.

http://www.proza.ru/2016/11/24/1598