Начало вольного лета. Физика и лирика

   Институт я заканчивал в мае. Мой диплом, как это было принято в те годы, был «цельнотянутый». То есть, дипломник обычно брал отчёт какой-нибудь лаборатории, аккуратно переписывал, оформлял рисунками, введением-заключением и представлял как свою дипломную работу. Комиссия это, конечно, понимала, но никого это не волновало. Главная задача состояла в том, чтобы разобраться в теме и толково объяснить комиссии, как что работает. Насколько я помню, моей темой был расчёт фазового компенсатора ГАК (гидроакустического комплекса). Тема была секретная, что гарантировало малочисленность приёмной комиссии и отсутствие лишних вопросов. Диплом я писал не в ВЦ, где в то время работал, а у разработчиков, где пробыл до того 3 года. Пишу я об этом сейчас потому, что такие характерные черты советского высшего образования, вероятно, не всем известны. Может быть, кому-то это будет любопытно.
   Руководителем моим был молодой ведущий инженер, Борис Евгеньевич, под началом которого я прежде работал и для которого это было одним из немногих легальных способов «подработать». Он, хоть и был педант, но не чинил мне препятствий, а я не создавал лишних хлопот ему. Сделал всё аккуратно, во всём разобрался, и защита прошла, как по маслу. Тогда я, действительно, неплохо понимал, как работают компенсаторы. Благодаря этому, позже мне удалось подать рацпредложение, которое у меня мягко перехватило начальство, и которое можно, пожалуй, оценить, как начало цифрового моделирования обстановки при расчёте ГАК и РЛС. Впрочем, не буду на этом настаивать... В общем, я получил свою пятёрку и стал, после некоторой проволочки, молодым инженером с окладом 90 рублей. Много это или мало можно понять, ориентируясь, по русскому обычаю, на цену полбанки. — «Столичная» стоила тогда 3-07, «Московская» 2-87. А других не было...
   Диплом я защитил в конце мая, так что в весенний призыв не попал, и поэтому чувствовал себя вольным, как птица. Стояли белые ночи, можно было гулять, сколько хочешь, или заняться чем-то полезным. Такое дело скоро подвернулось: моя девушка сообщила, что приезжает «Театр на Таганке» и мы можем туда попасть, простояв, примерно неделю в очереди. Что мы и сделали, чередуясь и подменяя друг друга. Это было интересно, потому что народ кругом стоял просвещённый и дежурили мы у Мариинского (тогда Кировского) театра, в белые, замечательные ночи. Погода стояла прекрасная, особенно красивы были закаты и восходы. Кончилось это тем, что мы попали на 6 спектаклей, причём из них 3 были с Высоцким. Гастроли бунтарского театра проходили под недрёманным оком ГБ-шников, в ДК имени Дзержинского.
   Думаю, тем, кто не видел театр Любимова трудно будет объяснить, наши впечатления. Мы в Ленинграде привыкли ходить в театры, причём, в хорошие, классические театры. Образцом творческой новации был для нас тогда театр Товстоногова. Все спектакли Георгия Александровича были творческими открытиями и о них я, как-нибудь, Бог даст, напишу отдельно. Но, всё-таки, это были постановки строгого стиля, в том жанре, который диктовала пьеса. А спектакли Любимова давали ощущение импровизации, бунта, какой-то бесшабашности по отношению к устоявшимся оценкам и стилям. Каждый спектакль был не только открытием, но и маленькой революцией. Помню, например, наш шок, когда на одном из спектаклей нас встретили у дверей разудалые матросы с гармонью и, смеясь, накололи наши билетики на штыки. Тем более, удивительными были спектакли с участием Владимира Высоцкого.
   Высоцкий, как никто в этой молодой, одарённой и дружной компании, соответствовал Любимову — не только бунтарским духом, но и размахом таланта. Хотя, как теперь я понимаю, такой актёр, был для режиссёра и очень большой проблемой. Но, тогда мы ничего о закулисной жизни не знали, а просто жаждали увидеть и услышать знаменитый театр и наших любимцев. И мы увидели: «Зори здесь тихие» по Васильеву, «Час пик» Ежи Ставинского, «Мольера» — по Булгакову, «Десять дней, которые потрясли мир» — по Джону Риду, «Емельяна Пугачёва» — по Есенину и «Гамлет». Последние три спектакля — с Высоцким. Сразу скажу, спектакли с Высоцким были потрясающими, не только из-за него, а вообще, самыми яркими. Высоцкий жил на сцене с полной отдачей, но и остальные актёры не отставали от него.
   Мы оценили тогда — Владимир Высоцкий — это великий актёр. В трёх увиденных нами ролях он был совершенно различный, вообще, несовместимый, но великолепно достоверный и яркий, как будто высвеченный озарением. Непостижимо было, как можно соединить в одной душе вкрадчивого и заносчивого Керенского из «Десяти дней», с буйным Хлопушей в «Емельяне Пугачёве», и с негодующим и страдающим Гамлетом? — Это был удивительный Гамлет — энергичный, мощный, но в то же время, мыслящий и любящий. И совсем не такой, как у изыскано-интеллектуального Смоктуновского или у величественно-психологичного Лоуренса Оливье. Помню Высоцкого, в костюме Гамлета, стоявшего перед спектаклем с чашкой кофе в буфете. Он уже был в другом времени и пространстве, никто не мог к нему обратиться...
   Загадку Высоцкого я разгадал, как мне кажется, несколько лет спустя, побывав на его полуподпольном концерте, где он только пел и ничего не говорил. Это было в 1975 году, в Пушкине, в зале маленького кинотеатра. Мы сидели, как заворожённые, не шелохнувшись, так велика была энергия, излучаемая им. Даже хлопать он нам запретил. Тогда я понял, что каждая песня Высоцкого, это его главная роль. Он полностью, кажется, без остатка, перевоплощался в то, о чём пел, и высвечивал это, с огромной силой, как вспышка молнии. И ещё намного позже я понял, что такое чудо может совершать только актёр, обладающий великой силой любви к людям и к жизни...
   После того памятного концерта я стоял у дверей, ожидая жену, а Высоцкий как раз выходил. Невысокий, в узеньком пальто, он скромно протиснулся мимо меня с гитарой и грустно сказал: «До свидания» — Я несколько растерялся и ответил: «До свидания». Но, свидеться нам больше не пришлось... На этом я, пожалуй, остановлю свой рассказ о том вольном лете, которое стало для меня, во многом, судьбоносным. Продолжение, возможно, последует...

Ноябрь 2016.