Рассказ межзвёздного Лжеца. Часть первая

 
Про Устрашателей мы ничего не знали, пока не объявились Гуманисты. Они упали со звёзд и притащили с собою Устрашателей, потому как настоящие Гуманисты не могут и шагу ступить без Устрашателей.

До Гуманистов наш мир был плоским и мудрым, досаду в нём являл только Задиристый. Он доказывал, что мир – круглый, отрицая очевидное. А всякий, кто занимается делом, не спорит и не доказывает. Он мыслит. Мудрый ищет начало всего, Скептик пророчит всеобщий конец – если Мудрый найдёт начало, конечно! – Сомневающийся полагает началом всего сомнение, а Мечтателю грезятся далёкие миры с обилием таких, как мы. Мало ли кто над чем размышляет! Нас немного и каждый кумекает о чём-то своём.
Но Задиристый повадился не столько мыслить, сколько доказывать правоту своей мысли. Мне. Я ведь возник в нашем мире последним, когда все уже грустили тут, погружённые в размышления. Как я очутился среди них, не знаю. Вы разве помните своё появление на свет? Каковы ваши воспоминания о мире, самые-самые первые? – вы их от пятых-десятых вряд ли отличите.
Вот и я: брезжит в уме лишь багровый горизонт и небо жёлтое над единственной головой, рук и ног – по паре. Стою босыми ногами на раскалённых добела камнях, а не больно ничуть. Голый человек обликом. В пейзаже только горячие камни и кое-где водоросли висюльками. Сплёл из них рубище, людям ведь положена одежда. Примерил: впору.

Так и живу. В рубище. Износится одно – плету из корней и водорослей новое. Время измеряю в рубищах. Про часы не знаю ничего, хотя вижу на левом запястье след от браслета, белую полосу повыше левой загорелой кисти. Где, когда, как выглядели эти часы, да и как ими время отмерять? – ни малейшего представления.
У меня ни учеников, ни имени. У Задиристого тоже нет учеников и потому спорит он неспроста. Для общественного веса ему нужен хотя бы один ученик, но кто же признает учителем Задиристого?

На третьем миллиарде рубищ, когда погасли вулканы и горячий мир заболотился, Задиристый ушёл в болотные туманы. И, едва я проник измученной догадкою в ключевой теологический парадокс, Задиристый появился со стороны противоположной. Восторгов и воплей он принёс и произнёс столько, что заволновались болота и пришли некоторые из наших, мыслящих поблизости.
– Ты не один, – напомнил Задумчивый Задиристому. – Зачем кричать?
– Я доказал ему, что наш мир круглый! – бушевал Задиристый и намеренно волновал болота, дабы собрать толпу побольше. – Я шёл исключительно прямо и вернулся к нему в спину! А уходил я спиною к его кислому лицу!

И Задиристый победно указывал на меня.

Наконец, собрались все.
– Он говорит правду? – хмуро спросил меня Скептик. – Он шёл спиною к твоему лицу и вернулся в спину?
– Понятия не имею, как он шёл, – признался я. – Я поворачивал лицо и озирал болота.
– Зачем ты озирал болота? – удивился Глубокомысленный.
– Искал вдохновение, – пожал плечами я. – Черпал теологические образы в контурах тумана. Откуда мне знать, вернулось ли моё лицо к прежнему установлению взгляда? Взгляды изменчивы.

Скептик улыбнулся, и все наши принялись смеяться.

Так я получил имя «Находчивый», а Задиристый стал моим врагом. Как всякий оскорблённый враг, он потерял стыд и повадился показывать мне язык.
Примерно в то самое время – где-то на третьем миллиарде рубищ – и шлёпнулись в наше болото первые гуманисты. Правда, в те дни они ещё не величали себя «гуманистами» и назывались «астронавтами», потому ругались отчаянно и наскакивали друг на друга с кулаками. Выясняли, кто виноват в аварии звездолёта и в грядущей гибели от непригодной для дыхания атмосферы. Так и норовили метнуть жребий, чтобы поделить последний баллон с воздухом честно: на кого перст судьбы укажет, тот и будет дышать, глядючи, как невезучие от удушья мрут.

– У вас какие-то проблемы, друзья? – церемонно осведомился у них Сочинитель, и бедолаги едва с ног не повалились от потрясения. – Может быть, кофе?

Что такое «кофе», не знает никто из наших, включая Сочинителя. Но он любит повторять эту фразу. Мудрый считает её отголоском пребывания Сочинителя в мире пустых фантазий.
– Вам со сливками? – выдавил кто-то из астронавтов.
– Разумеется, – солидно кивнул Сочинитель, и ему всучили термос с какой-то дымящейся гадостью.

– Поделитесь со мною вашими трудностями и невзгодами, – с чувством произнёс Сочинитель, поливая из термоса стайку трилобитов; их выползло множество к месту крушения, чтобы съесть тела астронавтов, когда те задохнутся в своих облегающих скафандрах и умрут. – Видите ли, я исписался как творческая личность. Мне позарез нужны острые сюжеты. Жажду услышать вашу исповедь. Ваши рыдания.
– У нас лопнула труба контура охлаждения, – заплакала единственная астронавтка. – Там страшная радиация и огромная температура. Не починить. Я не хочу умирать! Я ещё молода! А чёрствые и коварные мужчины не отдают мне баллон с кислородом. Вы можете отпугнуть этих жадных ничтожеств от баллона? Проткнуть им иголочкой скафандры, например? Или удавить? Вот проволока. Держите. Прочная.
– Ради вас, красавица… – Сочинитель понизил голос – …я готов проткнуть всё. Удавлю всех ваших недругов…

Астронавтка зазывно сдвинула лопаточки и округлила плечики.

– …совершу любой подвиг во имя вас, любое преступление… – ворковал Сочинитель, нежно поглаживая баллон.

Он любит покрасоваться.
Астронавтка вся подалась к нему и баллону, а Скептик, сплюнув, отобрал проволоку и полез в звездолёт.
И корабль тотчас вспыхнул габаритными огнями.

Выбрался Скептик очень скоро.
– Готово, примотал я вашу трубу, – объявил Скептик астронавтам. – Не лезь к нему, дура, он бессмертный алкоголик. Загубит твою молодость бесстыжую. Будет трындеть и трындеть, пока морщинами не покроешься.
– Вы привидения? – прошептала астронавтка.
– Ну что за девичьи глупости, милая? – галантно возразил Сочинитель. – Я мыслю и существую, а вовсе не привиделся вам. И только что оклеветан, как всякий талант.
– Вы боги?! – взвизгнул кто-то из экипажа звездолёта.
– Ура! – завопил Задиристый, и по болотам пошла испуганная рябь. – Вот оно, нужное слово! Эврика! Я бог! Как я сразу не сообразил?!
– Разумеется, боги, – ядовито хмыкнул Мрачный. – Они самые. Сидим тут и богохульствуем, кто во что горазд. Вам корабль починили, горемыки? Починили. Заползайте в свой тарантас и валите отсюда, пока я вам все трубы охлаждения не порвал. И чтобы к вечеру духу вашего тут не было!
– Я убываю с вами, люди! – величаво объявил Задиристый, оттеснив плечом Мрачного. – Буду покровительствовать вам и назидать, неразумные и заблудшие чада вы мои.

Астронавты переглянулись.

– И латать трубу, если лопнет вдруг, – торопливо добавил Задиристый. – Вряд ли эти неумёхи починили её на совесть; проволокой краденой прикрутили кое-как. Они замшелые ротозеи и тунеядцы. И вообще не боги! Думают, что мир плоский. Куда им в реакторах-то смыслить?! Гляньте хотя бы на этого упыря, в рубище из корней: пустозвон, атеист и разиня. А ещё теолога из себя корчит! Лопнет труба в полёте, что делать будете? Жребий метать, кому лезть в реактор на погибель? Я единственный дипломированный бог среди этих недоразумений. И божественный сварщик. Припаркую вас у родного дома так, что и не заметите.

Из люка звездолёта Задиристый незаметно для всех показал мне язык и обнял астронавтку за податливую талию.
– Ты суров и несправедлив, – заметил Мечтатель Мрачному, когда звездолёт воспарил в небо. – Ты огорчил людей.
– Утопить их надо было, а не огорчать, – злобно возразил Мрачный. – Помяните моё слово: добром это не кончится. Ещё объявятся со своим баллоном.

Увы, Мрачный оказался прав. Не успел я износить полмиллиарда рубищ с того события, как засветились и загудели небеса.