Чтобы помнили

               
               
   
       Из гостей была пухленькая жена главного прокурора города, Круглова Света, и чета урологов. Муж – знаменитый в городе Подольский, работал в клинической больнице, его жена, урожденная Пескова, вот уж четверть века занимала кабинет окнами на пустырь в районной поликлинике.    
       Чета  подъехала к воротам: над высоким забором клубился туман, поглотив крышу дома в форме церковной маковки, а также  узкую башенку, ее острый  пик лишь угадывался в тумане.
              - Откуда туман? Ведь сегодня солнечный день,- удивилась жена Подольского.
             - Могут позволить  даже звездное небо над их усадьбой в любое время суток, что им лето поменять на зиму, если  они в списке Форбс не на последнем месте.
            - Зиму на лето могут, но не солнце на луну.
            - Могут, - убежденно произнес муж.
   
     Хозяйка усадьбы время от времени приглашала их на скучные вечеринки  в дневное время из-за матери, отходившей рано ко сну. Хозяин, он же пациент, обычно занимался делами в другом месте, где-то в Южной Америке, поэтому уролог в единственном числе представлял мужской пол, да и то с натяжкой: врач как бы принадлежал к среднему полу.
      
         Гости  поднялись по мраморной лестницы мимо освещенных  портретов сановных старцев под девятнадцатый век, якобы предков семьи владельцев усадьбы, изготовленных студентами художественного училища,  и попали  в овальную  гостиную  с окнами, плотно зашторенными тяжелой парчой. На потолке, как осьминог, распласталась слабо горевшая люстра. В простенках окон взирали на гостей  светские красавицы под все тот же девятнадцатый век.
    
        Стол посередине был уже накрыт: сверкал и переливался хрусталь, блестело серебро, в темных бутылках содержимое не просматривалось, зато еда вызывала обильное слюноотделение.
       Пухленькая жена прокурора  сидела в окружении ярких подушек, поп-арт-деко-авторской работы:  от миниатюрных, как игольницы, до таких, что на них можно лежать, свернувшись калачиком. Под ногами плюшевый узорный коврик. Пестрота слепила глаза, но  пухленькая  прокурорша в обтягивающем  платье цвета бордо не потерялась. Она посматривала на блюдо с тушкой барашка. На другом конце стола преобладали морепродукты, до них охоча хозяйка. А вот и она, улыбаясь, спешила к гостям.
   Тощая, изнуренная диетами, в, нелепой одежке детски  розового цвета, - сразу видно, бренд - отметила жена уролога, на изгибе  руки такая же розовая сумочка,  хозяйка на ходу ритмично  щелкала  замком с бриллиантом. Такой же бриллиант с рубинами сверкал на указательном пальце правой руки.
     Модный стиль неуклюжего ребенка, нарядившегося для  утренника,  и лицо не по-детски злое, несмотря на улыбку, не сочетались.
                - Проходите, мы уж заждались. Надеюсь, дома не обедали? – она взмахнула сумкой в направлении стола.
         Пухленькая жена прокурора легко перепорхнула с дивана на стул у блюда с барашком. Жена уролога направилась вслед за хозяйкой к морепродуктам.
          Уролог сел ближе к барашку. Хозяйка подложила под спину  розовую сумку, и, ткнув вилкой в мидию, долго с отвращением рассматривала ее. Жена уролога, прожевав, заговорила:
                - Федор не даст соврать, - она кивнула на поглощенного едой мужа, -   мы так стараемся, помогаем бедным, а они даже спасибо не скажут, будто мы им должны.
                - Мы с супругой недавно из Франции приехали, - заговорил Федя, вытирая салфеткой масляные губы.
     Ждали продолжения, но он замолчал и потянулся за куском баранины.  Донесся непонятный шум.
                - Муравьи умные, нам надо, как они, также дружить, вместе мы – сила, - сказала жена  прокурора и кивнула официанту, он изящно склонился и налил в ее фужер тягучее темно-красное вино.
         Хозяйка предпочитала всем винам  Инкерманские коллекционные.
         Все друг друга знали давно, женщины окончили одну школу, чувствовали себя свободно, поэтому ничего странного, что жена уролога, прихватив  тарелку с едой, направилась к дивану. Неожиданно приоткрылась балконная дверь, шум усилился, рука с тарелкой дернулась и еда упала на пол, подбежал официант. Дверь продолжала открываться, и вот  появилась нога в тапке  мужского размера на толстом вязаном носке. Следом качнулась сгорбленная старуха в сереньком одеянии:  юбка в сборку и свитер балахоном. Наметанный взгляд жены уролога определил дизайнерскую линию женской одежды Джесси Гав, ни с чем не спутать эту кайму по подолу юбки и на рукавах свитера. Прикид недешевый, старуха может себе позволить, где-то в пятой сотне списка форбс, даже если  не в  начале, а ближе к концу.
 
      Это была мать хозяйки. Личико в морщинах, она не стремилась омолаживаться, оставалась естественной, как позволено очень бедным и очень богатым, плевать они на всех хотели. За чертой бедности и на недосягаемой высоте – полная свобода.
        На чем обогатилась старуха, никто не знал, даже дочь с зятем, миллиардерша же в силу возраста  давно забыла.  Она прошла по диагонали гостиной, ни на кого не обращая внимания, пошарила в антикварном готическом сундуке, приобретенном на аукционе, единственная  антикварная вещь,  -  достала бутылку водки с кристально-прозрачной жидкостью, это вам  не алкоголь, разрушающий печень, это живая вода, - и ушла на балкон, плотно прикрыв дверь. Шум ослабел.
      
        Ловкие официанты сменили блюда, напитки, гости и хозяйка потянулись за виноградом и экзотическими фруктами. Все были поглощены едой и питьем и не заметили, как снова  открылась дверь, даже шума не услышали, потому что говорили все, перебивая друг друга.  Старуха цапнула из-под носа дочери бутылку вина и прижала ее к  левой груди. Хозяйка подскочила на месте:
             - Мать, ты  куда  потащила?
             - На свежий воздух, там дышится хорошо, сердце болит, ой как ноет.
         Она заспешила на балкон, хозяйка пошла следом, переступила  порог, донесся звон бутылок и ее голос:
            - Ты че? Воруешь, где живешь? Потом будешь жаловаться, не вино, а кислятина. Ты, мать как вороватая власть, все подряд хватаешь, надо не надо.
              - Я спрятать хотела, если не прятать, все выпьют.
               - На то и гости.
               - Но ведь выпьют.
               - Ты сама жаловалась,  скучно, никто не приходит.

   Хозяйка вернулась к гостям.
                - Мать моя того, а все потому что с детства любила на луну смотреть, и сейчас смотрит, особенно  на полную, и меня зовет. А мне не надо, висит и пусть ее, прибыли не приносит. Но я знаю, изучала в университете на психфаке, когда это было, уж все забылось, но помню, это симптом.
                - Ой, я тоже смотрела на луну, когда маленькая была, - сказала жена уролога. – Родители тревожились, это все от страхов, а бабуся положит тяжелую руку мне на макушку и скажет: «Ничего не бойся, я с тобой», и страхи отпускали. Потом она заболела, и мне хотелось положить руку ей на макушку и сказать: «Ничего не бойся, живи долго», но нельзя было вмешиваться в программу, сбивать нельзя, старость не обмануть, а ускорить можно.
                - Знаю, пусть и моя живет, любая жизнь неповторима. Пить бы ей бросить, - вздохнула хозяйка. – Вообще-то это наследственное, бабка тоже тащила бутылки, стыренная водка слаще.
                - Луна – показатель того, боится человек одиночества или нет, - вмешался уролог.
                - Может и так, но мать больше озабочена, что останется после нее, понимаете? Хочет, чтобы ее вечно помнили. Что не зря жизнь прожила, мучает ее это, такие мы, россияне.
                -  В других странах тоже свои заморочки, - заметила жена прокурора, налегая на виноград.

      Снова открылась дверь балкона, шум превратился в угрожающий гул. Когда старуха достала из сундука  бутылку водки, хозяйка будто проснулась:
             - Мать, ты че, с утра четвертая бутылка. Не много ли? Сядь на диван, посиди с нами.
       Старуха свернула с пути и села, одернув задравшуюся юбку. Бутылку прижала к  груди. В ярком обрамлении подушек она была похожа на пугало. Жена уролога невольно посмотрела на потолок: может,к акая птичка залетела, но нет, никто  не летал, только ярче светился осьминог.
                - Дома строить  записано в наших генах, птицы ведь тоже строят гнезда, программа у них такая, и у нас тоже, - заговорила жена прокурора. – Мы вот, строим замок на века, проект есть, огородили пространство, вырыли котлован, хлопот много, - пожаловалась она. 
                - На века мы тоже стараемся, - подтвердил уролог. Даже жена  не смогла бы объяснить, откуда у него такие доходы, тайна, покрытая мраком.  – Хотя, если честно, достало. Бросить бы все и наслаждаться природой.
        Гул нарастал.    

                - Не помню, чтобы гнезда строили на века, - старуха неожиданно поднялась и, твердо ступая, с бутылкой у сердца,  свободной рукой, костлявой, почти бесплотной,  сильным движением отдернула штору. Перед взорами присутствующих возникла стена,  до неба, ярко освещенная прожектором. По ней сверху  свисали канаты. Откуда-то снизу поднимались клубы темного дыма. Картина апокалипсиса.
         Гости замерли, как в последней сцене Гоголевского «Ревизора». Первым очнулся мужчина и осторожно приблизился к окну.
                - Что это?   Вы что, решили замуровать здесь всех нас? – спросил он.
        Старуха скривилась как от зубной боли и поджала губы.
                - Наверное, дом перестраиваете? Но почему эти клубы дыма? – дрожащим голосом заговорила жена уролога, она тоже испугалась.      
                - Нет, комнат нам хватает. Мать пирамиду строит, я ж говорю, хочет что-то на века оставить.
          Снова немая сцена, но теперь все растеряно смотрели на старуху. Ее спина  выпрямилась, что прибавило  роста, она  тоже смотрела на них, но не растеряно, а гордо, свысока, выпятив плоскую от старости грудь.   
                - Зачем? Пирамиды уже есть, - подал голос  уролог.
                - Форма треугольника завораживает простотой, как, например, черный квадрат Малевича, что может быть проще.
                - Мать, не увлекайся, ближе к теме.
                - А, да, - старуха прочистила горло и четко заговорила, помахивая бутылкой как дирижерской палочкой. - В природе все повторяется, и нам тоже ничего не надо придумывать. Мода всегда возвращается. Пирамида –  устойчивая, симметричная  и самая прекрасная из  фигур. Мой привет потомкам  будет выше самой высокой пирамиды Хеопса на полсотни метров. Стройка круглосуточная. Выйдите на балкон, и вы увидите, что там, наверху, работают.
         
          Действительно, с балкона гости  увидели на темном фоне неба чуть ли не миллион рабочих в защитных касках. Они как муравьи облепили бетонные блоки и тянули их к краю стены. Клубы дыма до них не доходили.
                - Дымовая завеса скрывает стройку? – догадалась жена уролога.
       Старуха царственно кивнула:
                - Чтобы не мешали те, кто  внизу.
                - Что так гудит? -  спросила прокурорша.
                - Особым образом искривляются грани пирамиды, отсюда гул,  - хозяйка зевнула.
                - Как это? – жена уролога повернулась к старухе.
                - Грани выгнуты на один метр, чтобы за день накапливать солнечную энергию. К вечеру, когда становится прохладно, энергия отдается, отсюда гул. 
                - Мать до утра может рассказывать про пирамиды, забила себе башку под завязочку. Устала, мать? – обратилась к ней хозяйка.
        Та кивнула и прижалась к дочери.

      Гости стали прощаться и гуськом удалились.    
      
    Хозяйка  зевнула и включила телевизор. Смурной мужчина в черном вещал: «А все-таки она вертится».
                - Мать, если честно, зачем тебе это все.
                - Рабы не задают таких вопросов, я им плачу, у них своя хлебопекарня, пивоварня, пусть работают, если я этого хочу.
      Хозяйка легла  на диван, старуха села рядом в кресло, поставив к ногам бутылку,  и задремала, телевизор запел козлиным голосом. Дочь выключила телевизор, но пение продолжалось.
                - Мать, что это?
       Старуха встрепенулась, прислушалась:
                - А,  я рабам запретила разговаривать, но петь могут,  в стиле калипсо. Корни калипсо возникли в девятнадцатом  веке у африканских рабов на сахарных плантациях.
       Голова откинулась на спинку кресла, рот открылся,  старухин храп заглушил пение за окном.