Этика учёных и рыночная мораль

Борис Родоман

ЭТИКА УЧЁНЫХ
И РЫНОЧНАЯ МОРАЛЬ

"... Нет другого способа жизни в науке, помимо того, который представлен в статье Б.Б. Родомана". -- Абелев Г.И, академик (см. Приложение II после этой статьи).

Возникновение современной  науки – открытой, динамичной, саморасширяющейся – обычно относят к  ХVII веку. Учёный и капиталист – дети Реформации и протестантской этики, руководствовавшиеся разными моральными нормами. И это не удивительно, ибо мораль тогда была сословной. Землевладелец и буржуа, воин и священник жили по разным правилам. Одних уважали за родовитость, других за нажитое богатство, третьих за  учёность. Размер дохода не был универсальным  показателем, заменяющим «ум, честь и совесть».

1. Невольники чести

Наука, реликт сословного общества, до наших дней сохраняла старомодные, скорее аристократические, нежели плебейские, понятия о порядочности, чести, достоинстве. Последними отголосками этой своеобразной этики можно считать лучших представителей русской, да и советской интеллигенции.

Наука не только революционизировала мир, но и сама оказалась революцией в нравах и духовной жизни. В лице учёного в Западной Европе появился человек нового типа, который в своей профессиональной и нерелигиозной деятельности ориентируется не на материальное, а на моральное вознаграждение, но при этом никем не командует, а предпочитает общение с равными по интеллекту.

Для средневекового врача или ремесленника публично распространять свой опыт значило наносить ущерб себе и своему цеху. Приобщение к мастерству, наследование знаний было тайным и корпоративным. Наука демократизировала этот процесс. Поворот  учёных к засекреченности и профессиональной тайне в наши дни означал бы возврат к Средневековью.

2. Каждому учёному – по потребностям

Наука Нового времени родилась из парадокса: учёные, стоявшие у колыбели «капиталистического способа производства», сами не стремились к прибыльному или адекватному воздаянию деньгами, вещами, услугами за свои научные труды, а превыше всего ценили свободу духовного творчества. Занятие наукой и философией не ставит перед мыслителем задачу стяжания материальных богатств или насильственной власти. Богатство учёного – в накопленных и щедро передаваемых знаниях, а власть его выражается во влиянии на умы.

Учёный понимает, что плоды его деятельности не могут иметь денежного эквивалента и, следовательно, никакое «справедливое» вознаграждение «по труду» или по спросу на рынке невозможно. В благодарность за свои занятия учёный ждёт признания и понимания от значимых для него коллег и уважения от представителей других социальных слоёв. В материальной же сфере он претендует не на прибыль, а на более или менее скромное, но достойное содержание, позволяющее плодотворно трудиться, не обременяя себя поисками заработков. 

Наилучшее условие для занятий наукой и философией – самому быть богатым, например, землевладельцем или рантье. Хорошо также иметь мецената, который содержит учёного, но в его работу не вмешивается и, быть может, предоставляет номинальную должность  sine cura (без забот). Расцвет науки и искусства в XVIII веке многим обязан меценатству мелких европейских монархов, заинтересованных в престиже. У них не было сил побеждать и завоёвывать, они самоутверждались тем, что поддерживали знаменитых учёных и художников. Третья возможность, самая типичная, естественная и распространённая в наши дни, – преподавать в университете, выращивая учёных из некоторых студентов.

Специальные научно-исследовательские институты, работники которых не обязаны преподавать, широко распространились в ХХ веке (в немалой степени – в связи с военными нуждами) и стали  особенно характерными для нашей страны, где делятся на два класса – академические и отраслевые (ведомственные). В последних наука большей частью  деградировала, стала какой-то имитацией.

И, наконец, что для учёного бывает нелегко, – он может  служить в конторе, не связанной с его научной специальностью, или зарабатывать литературными гонорарами, а научные труды  сочинять в «свободное» время. Иногда (крайне редко) это удаётся гуманитарию или теоретику, обходящемуся без лаборантов и оборудования.

Оптимальный для творчества коммунистический принцип распределения благ «от каждого по способностям – каждому по потребностям» принадлежит не  будущему, а прошлому – описывает реальные отношения между монархом-меценатом и его придворными учёными и художниками. К. Маркс обещал пролетариату то, в чём сам нуждался и что получал от своего спонсора Ф. Энгельса.

В применении ко всему «населению» данный  лозунг кажется абсурдным, но он осуществим, если речь идёт об условиях для интеллектуального творчества. У общества нет лучшего способа пользоваться наукой, чем быстро брать от каждого учёного всё, что он предлагает, а давать ему по возможности то, что необходимо для его профессиональных занятий.  Но «общество, понимающее свои интересы", – не есть ли это всего лишь яркий миф?

3. Стоик, аскет, миссионер

Классическая этика науки, рациональной и атеистической по своей сути,  имеет нечто общее с религиозным подвижничеством. Для многих наука служит психологической опорой не хуже религии. При всём возможном жизнелюбии того или иного учёного ему присущи элементы аскетизма, самоотречения, стоицизма, миссионерства, какой-то глубинной веры, служение чему-то высшему, будущему, более значимому и долговечному, нежели окружающие лица,  явления, социальные институты.

Учёный больше склонен прислушиваться к «внутреннему голосу» и к авторитету немногих предшественников, чем к советам близких и сослуживцев. Назвавшись учёным, человек берёт на себя моральную обязанность отстаивать свои идеи, невзирая на навязываемые мнения  и конъюнктуру.

В личность учёного органически встроена  готовность хотя бы немного пострадать за свои убеждения. Непонимание, замалчивание, трудности с публикацией, отстранение от преподавания – широко распространённые неприятности, к которым должен быть готов  учёный-новатор.

Вынося свои труды на обсуждение, автор сознательно подставляется под удары, пусть даже только словесные, но всё-таки ранящие самолюбие. Он не только вызывает на себя огонь полемики, но и обязан его отражать.

Вместе с «законными» стрелами, выпущенными по  турнирным правилам, учёный получает и от коллег, и от профанов удары ниже пояса; летят в него и камни с улицы, особенно после выступлений в СМИ. Одержимый просветительским энтузиазмом, призванный сильными мира сего в советники или просто встревоженный делами, творящимися за порогом его дома, учёный нередко обращается с увещеваниями, как миссионер к людоедам.

На этом сходство учёного с борцом и миссионером заканчивается и начинаются важные различия.

4. Предатель на служебном фронте

Воина, который намеренно показал противнику слабые места своей армии, считают изменником, предателем. А настоящий учёный постоянно «предаёт» самого себя и своих сотрудников, свой институт, критичен к себе и к другим сверх всякой житейской меры и такта, не должен скрывать своё мнение из боязни обидеть коллегу, но и тот не должен обижаться, если он тоже учёный. 

Подлинному учёному чужд фанатизм, он не скрывает недостатков и слабых мест своей теории, не навязывает её оппоненту, а показывает; не убеждает, а даёт возможность убедиться; самим фактом доклада или публикации приглашает к диалогу, результатом которого сплошь и рядом бывает не победа одной концепции над другой, а их плодотворный синтез или полезное для развития науки взаимное разрушение.

Один и тот же учёный может разрабатывать несколько конкурирующих гипотез, даже несовместимых; он должен научиться опровергать самого себя. Наука – не диспут  теологов-схоластов и не суд, выносящий «справедливое» решение; не  парламентская  дискуссия перед голосованием, не референдум, не избирательная кампания.

От современного учёного всё больше требуется доброта, терпимость к иному мнению, способность к позитивной критике, сочувствие  оппоненту, умение поставить себя на его место. (В отечественной науке эти высокие моральные принципы утверждал выдающийся палеонтолог С.В. Мейен).

5. Незадачливый продавец, застенчивый агитатор

Учёный не забрасывает толпу своими сочинениями, как пропагандист листовками, а спокойно выкладывает их на стол, надеясь на внимание коллег, и, в отличие от «нормального» торговца, товар свой не рекламирует, ибо в рекламе всегда содержится ложь, хотя бы в виде небольшого преувеличения, чего классическая этика науки не допускает. Учёный в своей профессиональной тематике должен быть искренен с другими, как с самим собой, а это качество противопоказано любому дельцу. Ведь рыночные отношения – состязательная игра, в которой партнёры хотя бы отчасти скрывают свои стратегии.

Вся кухня исследований и построения теории, все использованные методы должны быть обнажены и выставлены на обозрение, иначе выводы не убедят других учёных. Приходится выносить из избы всякий сор; для развития науки он важнее, чем так называемые «результаты».

Классическому типу учёного присуща большая личная скромность, но эта черта не способствует успеху в начале ХХI века.  Сейчас больше  требуются кураж, самоуверенность и даже наглость.

Твердолобая убеждённость в своей правоте, отсутствие некоторой минимальной доли скептицизма, самоиронии и чувства юмора учёного не украшают. Напротив, он должен радоваться, если его переубедят и опровергнут, ибо такое отрицание на самом деле творческое и означает дальнейшее развитие теории. И вклад «опровергнутого» в таком случае не отрицается, а ценится.

Учёный обязан дать своим оппонентам возможность разрушить его модель, чтобы из её обломков построить нечто более совершенное и красивое. Такое использование теоретической продукции напоминает поедание; это и разрушение, и созидание в процессе постоянного обновления. Развитие науки воистину подобно эволюции живой природы.

Мне кажется, что перечисленные здесь этические особенности науки и учёных помогли бы нам отличать их от лженауки и лжеучёных, а это актуально в наши дни.

6. Авторское самолюбие

Проявляя порой удивительную самоотверженность и стойкость в своей чисто творческой работе, учёный, так же, как писатель, поэт, художник часто обнаруживает, казалось бы, не достойные уважения слабости: оказывается эгоистичным, самолюбивым, мелочно тщеславным, педантичным, щепетильным, болезненно чувствительным, уязвимым, обидчивым во всём, что касается приоритета, публикации, авторства. Но это нормально: ведь для настоящего  учёного нет иной награды, чем признание  коллег и цитирование.

В отличие от многих жанров искусства, в науке острота приоритета и индивидуального авторства притупляется возможностью повторных или одновременных аналогичных открытий; если нечто не откроешь ты, это сделает кто-то другой. В современной науке велика роль коллективной работы.

Вместе с тем,  между учёным и художником нет глубокой пропасти. Роль личности зависит от степени гуманитарности той или иной дисциплины. Мне кажется, что не только в истории, этнографии, психологии, но даже и в «чистом» естествознании многие фундаментальные концепции не возникли, если бы не явилась та или иная яркая личность. Не всё, что открывает  учёный, носится в воздухе; кое-что он может извлечь и из своей биографии. Наука более личностна, чем это казалось в эпоху господства позитивизма.

Настоящий учёный не довольствуется одноразовым свидетельством успеха, присуждением ему учёной степени или премии, публикацией в престижном издании. Он не продаёт свой продукт за такие единичные акты признания и не расстаётся с ним навсегда, как гончар с проданным горшком или как художник с картиной, ушедшей в частную коллекцию, а стремится всю жизнь осуществлять за своим изделием авторский надзор,  постоянно его обновлять и совершенствовать.

Учёному не безразлично, как используются его открытия, он хочет этот процесс контролировать и считает себя имеющим на это полное право. Учёного не удовлетворяет пассивное, чисто потребительское использование его работ; ему нужно творческое потребление.  Дело учёного живёт, когда его продолжают другие учёные.
 
7. Учёный и артист перед публикой

В отличие от писателя и художника, учёный адресует свои творения не широкой публике, а узкому кругу специалистов. Учёному не нужны похвалы и аплодисменты людей, которые не читали его сочинений и не способны их критиковать; ему не интересны те, кто с ним всегда соглашается. Чем крупнее учёный, тем меньше тех, чьё признание что-нибудь значит для него.

Художник и артист более уязвимы и зависимы от общества, что нередко отрицательно сказывается на их здоровье и продолжительности жизни; влияют и нервные  перегрузки. В эмоциональной сфере учёный – стайер, а артист – спринтер. Профессиональные переживания и стрессы учёных отличаются от аналогичных состояний артистов, как альпинизм от рок-концерта.

Наука похожа на паранойю, а искусство на истерию. На холодном конце спектра – шизики-физики, на горячем – лирики и сатирики. Какой же  психофизиологический тип располагается в середине диапазона, в каких профессиях он востребован?  Думаю, что в нашей стране  «эталон нормальности»  – флегматичный, подтянутый, уверенный в себе  офицер известной спецслужбы…

Артисты, работающие на массовую культуру, сплошь и рядом  презирают толпу своих поклонников, но не могут без неё обойтись. Так же заискивают перед избирателями политики, ставшие лицедеями благодаря телевидению. Они склонны цинично отзываться о своей публике.

Подобных ситуаций почти не бывает среди учёных. Нередко студенты млеют от талантливого лектора, но всё же не так истерично, как на концертах «звёзд». Преподаватели, как правило, больше уважают своих слушателей.

В помещениях научных обществ иногда устраиваются концерты, молебны, радения, выступают маги и экстрасенсы. Однако среди настоящих учёных никто не бывает кумиром, жрецом, гуру для своих коллег и учеников. И опять мы получаем критерий для отличия научной деятельности от ненаучной.

Наука – менее блестящая и популярная, но более здоровая и прочная опора для личности, чем искусство. Учёные больше артистов автономны и самодостаточны, не зависят от капризов публики, сами создают себе благоприятный климат для работы, если в неё не вмешиваются люди, чуждые научной этике. В формальных научных учреждениях советского времени такое вмешательство было обычным, зато на неформальных и полуформальных сборищах, всяких междисциплинарных симпозиумах под номинальной эгидой научных обществ и кафедр, способность ученых к творческой самоорганизации обнаружилась со всей силой.

Благодаря самодеятельным, хотя и включённым в планы тусовкам, советская наука в некоторых дисциплинах достигла своего предзакатного расцвета в годы «перестройки» (1987 – 1991). Многие результаты того периода отразились в публикациях чуть позже, в 90-х годах, при наступившей свободе печати и частной издательской деятельности, когда государственная наука уже агонизировала.

8. Учёный не должен работать локтями

Человек, появившись на свет, вынужден завоёвывать себе место под солнцем. Чтобы выжить, он должен буквально скушать  множество других живых существ. Он, говоря словами А.С. Пушкина, вытесняет из жизни своих предков, и это в переносном смысле повторяется почти во всех сферах материальной деятельности. 

Коммерсант проталкивает на рынок свой товар, раздвигая конкурентов. Чиновник делает карьеру, распихивая сослуживцев. В сфере государственной власти имеет место негативный отбор – по способности творить зло: обманывать, предавать, подавлять, а также раболепствовать, угождать начальству.

В подковёрной борьбе побеждает гнуснейший. Чем выше достигнутая ступень, тем ниже моральное падение. Для продвижения политика, чиновника, предпринимателя неудачи соперников и предшественников столь же важны и желательны, как и собственные достижения. У такого деятеля полно врагов, он жаждет зла и гибели для множества людей.

В расширяющемся мире высокой духовной культуры действуют другие законы: каждый творец создаёт свой удел и сам же в нём царствует, собирая дань признания. Настоящий учёный ни у кого не отбирает поле деятельности, не нуждается в ошибках и заблуждениях других учёных, не отвергает своих учителей и предшественников, а продолжает их дело. Таков идеал, но, поскольку моральные извращения широко распространились в наших бюрократизированных научных учреждениях ещё в глубине советской эпохи, постольку мы получили и сейчас имеем набор суррогатов: командиров вместо руководителей, чиновников и шарлатанов вместо учёных, отчёты вместо научных работ.

Господствующая  в обывательском мире этика приспособления и продвижения возлагает на учёного и художника непосильную задачу – бороться с духовно чуждыми ему людьми или, лицемеря и притворяясь, налаживать с ними лояльные отношения; фактически входить в какую-то группу «своих», тоже чего-то добивающихся. Но наука и искусство по своей природе – не война и не политика; если это и борьба, то не с людьми, а за людей – против энтропии, хаоса, смерти.

Учёные, художники, литераторы не должны тратить силы и время на борьбу и приспособление к окружающим, будь то коллеги, конкуренты, бюрократы, спонсоры. Для подобных контактов существуют специальные помощники, социально-профессиональные буфера – литературные агенты, антрепренёры, импрессарио, менеджеры, адвокаты, и только для помощи, а не для командования, нужны творческие союзы и администрация.

Я не призываю посадить учёного в оранжерею. Здесь так же, как в спортивном туризме и климатотерапии, нужны не щадящие, а закаливающие условия, но они не должны быть заведомо удушающими, фатально обрекающими на неудачу. Умеренные трудности мобилизуют, безмерные парализуют.

Если один процент своего времени учёный или художник тратит на чисто творческую работу, а 99% на её защиту, проталкивание, рекламу, материальное обеспечение собственным рутинным трудом, то это непростительное разбазаривание интеллектуального потенциала, отсутствие элементарного разделения труда. Учёный и художник полезны обществу своей уникальностью. Пусть они работают головой и руками, но не вынуждайте их работать локтями.

9. Равный среди равных

Границу «расширяющейся вселенной» науки вряд ли можно представить в виде сплошного фронта, на котором дивизии-институты бок о бок наступают во главе с генералами-академиками. В отличие от бюрократии и армии, в науке системообразующими служат не вертикальные связи «начальник – подчинённый», а горизонтальные, между равными коллегами, ибо в научной дискуссии все равны, независимо от званий и степеней. Чистая наука фактически давно уже имеет не иерархическую, а сетевую структуру, к которой всё нынешнее человечество только начало приближаться.

Отношения между выше- и нижестоящими в научном сообществе описываются иными словами, нежели в бюрократическом аппарате, армии, промышленности: «директор», «заведующий», «начальник» здесь неуместны, а больше подходят «руководитель», «шеф», «патрон». «Учёному не нужен директор и от него не следует ожидать, что он сам станет директором», писал советский науковед  Г.Г. Воробьёв («Природа», 1969, № 9, с. 56). Такой учёный, если хотите, анархист (в позитивном, неразрушительном  смысле), поскольку уважает только равноправные договоры. Всякая власть человека над человеком – насилие; манипуляция людьми всегда антигуманна. Искушение властью губительно для творчества.

Настоящий научный руководитель не приказывает, а предлагает своему подопечному взяться за то или иное дело. Учёный соглашается, если перед ним открываются возможности расширить своё поле деятельности. А если он сам не может продолжить свою работу, то постарается привлечь к ней кого-либо из последователей.

Высоко порядочный учёный и преподаватель поддерживает обратившегося к нему молодого учёного или студента независимо от того, в своём или чужом институте тот работает или учится; не ожидает ответной услуги, не стремится приобрести таким способом дарового помощника. Мы снова приблизились к необходимости отмечать существенные различия между наукой и прочими видами деятельности.

10. Учёный – несун и вор?
 
Рабочий, бесконтрольно выносящий с завода продукты своего труда – несун, вор. На фабрике всё, что ты там легально производишь, принадлежит не тебе, а хозяевам предприятия. Подобный порядок бывает правомерным и в фирме, в редакции газеты, в справочной службе, но только не в науке.

Учёный морально обязан всю свою продукцию как можно скорее выносить из института и раздавать крупными пригоршнями, но не толпе, а в квалифицированные руки. Для этого существуют научные журналы. Если ты не поделился с коллегами тем, что недавно придумал, то, значит, обокрал самого себя и научное сообщество. «Что отдашь – твоё, что скроешь – то потеряно навек» (Шота Руставели). Потерян будет не только приоритет, но и самый смысл работы учёного, поскольку она не была вовремя использована. Наука – это такое сообщество людей, в котором ни одна оригинальная мысль не пропадает.

11. Этика  рационального мышления

Наука прирастает не столько стремлениями учёных к целям, сколько методом этичного реагирования. Научная работа – это непрерывное размышление. Постоянно думая о чём-то своём, учёный реагирует на поступающую к нему информацию по обычаю, установившемуся в научном сообществе. В данном случае этика понимается в широком смысле:  не только профессиональное поведение с коллегами, но и сами научные методы, включая логику – эту своего рода  этику рационального мышления (по словам нашего соотечественника – философа и методолога Ю.А. Шрейдера).

Настоящая наука служит не государству, нации, партии, академии, университету, ведомству, корпорации, фирме, а всему человечеству. Неписаный закон, регулирующий это высокое служение, – этика, мораль, совесть учёных. От чистоты и незамутнённости классической этики науки сегодня как никогда зависит и чистота окружающей среды, и нравственная чистота людей, включая и самих научных работников.

Фундаментальные понятия современности – гуманизм, окружающая среда, ноосфера, экология, культура – мельчают, опошляются, выхолащиваются, подвергаются ведомственным, технократическим, бюрократическим, популистским извращениям, становятся  квазирелигиозными  мифами, если они не обеспечены золотым запасом научной этики, если образцы их употребления не задают, не поддерживают своим авторитетом учёные с высоким морально-этическим уровнем.

Нарисованный здесь образ Настоящего Учёного – не только идеал, но и обобщённый портрет нескольких десятков моих соотечественников, с которыми я имел счастье быть лично знакомым. Насколько эта кажущаяся уже архаичной икона совмещается с рыночной экономикой (тем более, с её российским вариантом), а также с сегодняшним духовно-идеологическим климатом в нашей стране – судите сами.

12. Расцвет и упадок отечественной науки

В Российской империи западноевропейская наука насаждалась дважды. Первая волна, ознаменовавшаяся основанием в 1724 г. Петербургской академии наук, к концу XVIII века  почти угасла. Вторая волна, вышедшая из Дерптского университета, позволила науке хорошо укорениться и уже в середине XIX века вывела небольшую, но яркую  плеяду российских учёных на мировой уровень.

В Советском Союзе наука продолжала существовать по многим причинам: по инерции и привычке; из-за потребностей в природных ресурсах и милитаризации в обстановке автаркии; в связи с ликвидацией неграмотности, обеспечением письменностью и «национальными кадрами» многочисленных народов СССР; для идеологического обслуживания государства, что подразумевало и переписку заново всей истории человечества; наконец, ради престижа. Борьба с религией и церковью способствовала популяризации и привлекательности естествознания.

В СССР обладание учёной степенью было престижным,  а до 60-х годов и прилично оплачиваемым, поэтому многие  опытно-производственные предприятия  переименовались в научно-исследовательские. Учёных давила серая масса бездарных сослуживцев, партийно-комсомольских функционеров, карьеристов.

К началу «перестройки» окончательно коррумпировались вузы, в них закрывались научно-исследовательские секторы, изгонялись учёные, не спевшиеся с преподавательско-репетиторской мафией. Академические институты и университеты возглавлялись остепенёнными администраторами, научные труды которых были написаны их подчинёнными.  Покупка диссертаций и дипломов стала обычным явлением.

Вместе с тем, качество высшего образования оставалось пока высоким. В «подвалах» научных институтов и обществ скопилось немало  молодых не остепенённых талантов. Из них в постсоветское время сформировался первый эшелон «утекавших» на Запад или пересевших в России на зарубежные гранты.

13. Этическое  перерождение  науки и  общества
 
За поворотом России к рыночной экономике последовал этический переворот во всём российском обществе. Проявились, реабилитировались, легализовались мотивы, деяния и цели, раньше считавшиеся низменными, постыдными, преступными. Теперь благо то, что пользуется спросом на рынке; истина – то, во что хочет веровать большинство потребителей. Современный учёный не защищён от этой циничной «морали» прежними корпоративными перегородками и высоким социальным статусом. В таких условиях фундаментальная наука не воспроизводится традиционными методами, а прикладная живёт за счёт наследия прошлого века. (Строго говоря, настоящая наука бывает только фундаментальной, а «прикладной» называется её применение в рутинных исследованиях и на производстве).

Подавляющее большинство стран может обойтись без собственных учреждений для  науки, а её плоды импортировать; тем самым смириться со своим периферийным положением. Однако в России настоящая наука существовала; утрата её равносильна атрофии мозга нации, погружению в дебильность и маразм. При низком престиже науки трудно выращивать талантливую молодежь для пополнения мирового научного сообщества, а доля России в интеллектуальном потенциале человечества будет неуклонно снижаться.

Из-за огромности российской территории происходящие на ней процессы имеют глобальное значение. Деморализация и поглупение такой большой страны, экологически неблагополучной и накопившей много смертоносных средств, – явная  угроза всему человечеству.

19 февраля 2006

Опубликовано в Интернете: «Интеллигент», 20 марта 2006.

Предыдущие  публикации на ту же и близкую тему:

Наука как нравственно-психологический феномен // Здравый смысл, 1999, № 11, с. 45 – 53; № 12, с. 29 – 37; 1000 экз.

Этические критерии отличия науки от лженауки // Поругание разума: экспансия шарлатанства и паранормальных верований в российскую культуру XXI века / Тезисы к междунар. симпозиуму «Наука, антинаука и паранормальные верования». Москва, 3 – 7 окт. 2001. Сост. и ред. В.А. Кувакин / Биб-ка ж-ла «Здравый смысл». – М.: Росс. гуманистич. об-во, 2001, с. 90 – 91; 500 экз.

Этические отличия науки от псевдонауки // В защиту разума: Против агрессии шарлатанства и паранормальных верований в российскую культуру начала XXI века / Мат-лы междунар симпозиума «Наука, антинаука и паранормальные верования». Москва, 3 – 7 окт. 2001. Биб-ка ж-ла «Здравый смысл». – М.: Росс. гуманистич. об-во, 2003, с. 171 – 176;  500 экз.

Подготовлено для «Проза.ру» 8 декабря 2016.

Приложение I. Мои вдохновители

На мои представления о науке повлияли публикации и устные высказывания следующих лиц. Абелев Г.И., Акчурин И.А., Баранцев Р.Г., Батищев Г.С., Воробьёв Г.Г., Грязнов Б.С., Дынин В.С., Каганский В.Л., Карпов Н.Н., Кувакин В.А., Кузнецова Н.И., Лазар М.Г., Лернер И.Я., Малиновский А.А., Матейко А., Мейен С.В., Нулинский С.Р., Милитарёв В.Ю., Минц А.А., Мирская Е.З., Мирский Э.М.,Налимов В.В.,  Никитин Е.П.,Овчинников Н.Ф., Петров М.К., Потёмкин А.В., Родный Н.И., Розов М.А., Розова С.С., Чебанов С.В., Шрейдер Ю.А., Шупер В.А., Щедровицкий Г.П., Ярошевский М.Г.

Приложение II. Меня поддержал академик

Гарри Абелев

НЕКРОЛОГ ИЛИ ДИАГНОЗ
(Послесловие к статье Б. Родомана
[Наука как нравственно-психологический феномен, 1999])

        Моральная атмосфера, установившаяся в последнее десятилетие в научном сообществе Запада и идущая оттуда к нам, действительно существенно потеснила образ учёного, с такой ностальгией и достоверностью представленный в очерке Б.Б. Родомана. Острая конкуренция за гранты, позиции и публикации в престижных журналах стала стимулировать другой тип учёного -- целеустремлённого, организованного, жёсткого, скрытного и умеющего работать локтями. Он, казалось бы, легко оттеснит неторопливого, сосредоточенного в себе, рассеянного, всегда готового уступить, неагрессивного интеллигента, больше опасающегося допустить несправедливость, чем упустить успех. И всё же...
        Наука, как исследование неизведанного, как построение картины мира, включая и самого человека, измениться не может. Открытия всегда останутся непредсказуемыми, результаты исследования неожиданными, а озарения посетят не тех, кого должны бы согласно установленной иерархии. Толпы пронесутся по заранее проложенным рельсам, а решения проблем будут лежать рядом, открытые и очевидные для неспешного и вдумчивого взгляда. Наука останется неуправляемой, ибо другой она быть не может, учёный будет заявлять на каждом перекрёстке о своих результатах, ибо нет для него другого желания как быть услышанным и другого признания как быть процитированным. Он будет предельно честным без всякого контроля, ибо только после воспроизведения его результатов они начинают жить своей жизнью. Учёный будет столь же честен с коллегами, как он этого ждёт от них -- и нет другого способа жизни в науке, помимо того, который представлен в статье Б.Б. Родомана.
        И наука, пока она есть, будет давать людям удивительный образец демократической самоорганизации, не опирающейся ни на власть, ни на силу, ни на контроль, а только на интерес, стремление к истине и справедливости. А уж как общество будет науку поддерживать и наукой пользоваться -- это другой вопрос. Положит ли её в основу гармоничного и гуманного мира или уничтожения всего живого на Земле -- это выходит за пределы собственно науки, хотя без учёных реализоваться не может. К сожалению, эта область деятельности учёных в должной мере ещё не регулируется научным сообществом. Правда, работа над запрещёнными видами оружия, такими как химическое, бактериологическое и психологическое, вызывает брезгливость и отвращение у нормальных учёных, но, к сожалению, не более того.
        И ещё один вопрос -- как деформируется образ учёного в сегодняшней России, в условиях полного падения престижа науки, прекращения её государственного финансирования и повальной "утечки мозгов"? Когда в обществе учёный квалифицируется как "нищий бездельник" [1].
        На мой взгляд, существовавшие раньше типы учёного [2] обозначились сегодня резче и рельефней: "нормальные" учёные стремятся сохранить свои группы и лаборатории, обеспечить сносные условия жизни и работы для своих сотрудников, студентов и аспирантов за счёт грантов, международных проектов и научной репутации. Программы Сороса, гранты Howard Hughs`a, INTAS`a, Российского Фонда фундаментальных исследований и ведущих научных школ оказывают неоценимую помощь в поддержке нормальной науки, хотя опора только на гранты имеет свои серьёзные недостатки [3]. Учёные же "карьерного" типа побросали свои научные коллективы -- институты, кафедры, лаборатории, группы и, используя свои международные связи, поспешили устроиться на Западе, усиленно создавая мнение, что в России науки больше нет, и не будет. Учёные, искавшие раньше в науке престижного и безбедного существования, ринулись в коммерцию и бизнес. Либо, найдя богатые денежные источники, обольщают их хозяев псевдонаучными обещаниями, получая обильные удои. Для них "деньги не пахнут".
        Так что -- маски сброшены, всё встало на свои места, с лицемерием покончено. И это лицо сегодняшней Российской науки. Её самая трагическая сторона -- отъезд молодёжи за границу. Им действительно не на что жить и очень трудно реализоваться на Родине. Страна теряет самое дорогое, что у неё есть -- образованную, прекрасно подготовленную молодёжь, полную желания работать. Сохранить её -- задача Государства, Академий и научного сообщества.

1. Савельева О.О. Имидж науки // Вестн. РАН, 68(6)535-541, 1998.
2. Абелев Г.И. Альтернативная наука. Из жизни науки застойного периода // Онтогенез, 22(6), 659-672, 1991.
3. Абелев Г.И. Реализация индивидуальности в науке в условиях конкуренции // Здравый смысл, № 4, 41-47, 1997.

        Опубликовано: // Здравый смысл, 1999, № 12, с. 38 -- 39; 1000 экз.

        Абелев, Гарри Израйлевич (1928 -- 2013),  биохимик, иммунолог, онколог, основоположник молекулярной диагностики рака; академик РАН.

        Добавлено 15 октября 2017 г.

        Приложение III. На что похоже научное творчество.

Опубликовано: Творение. Творчество. Репродукция. Международные чтения по теории, истории и философии культуры. Вып.15. Санкт-Петербург, “Эйдос”, 2003. С. 421–429.

ТВОРЧЕСТВО КАК АСКЕЗА

Сергей ЧЕБАНОВ


От свободы творчества к аскезе творчества
Обозначенная в Возрождение как социальная реальность, получившая со второй половины ХIХ века широкое распространение и ставшая в ХХ веке тотальной идея свободы творчества обернулась к концу ХХ века нравственной разнузданностью и психической патологией. Отмеченное положение дел определяется  двумя фундаментальными обстоятельствами.
1. Чудо свободы возможно только на фоне существования закона, отрицание которого является основой идеологии титанизма Возрождения. Беззаконие не есть свобода, а есть хаос. В таком случае речь идет об аномии, которая представляет собой тяжелейшее заболевание социальности . Глубина глобальных проблем человечества в соединении с остротой переживания быстротекущих социальных изменений приводит к тому, что сама аномия становиться впечатляющей силой, реально угрожающей человечеству радикальной деструкцией.
2. Творчество есть производство новых идей, образов, продуктов, образцов деятельности и т.д. Новизна сама по себе предполагает, что речь идет о реалиях новых типов, актуально не существовавших до этого, т.е. о реалиях с принципиально неизвестными свойствами. Как с ними обращаться никому не известно в принципе, так же, как не известно к каким последствиям приведет появление и распространение этого нового в мире.  Чтобы не оказаться в тотально неизвестном мире, необходимо ясно представлять себе свойства, законы того мира, в который входит такое порождаемое новое. Это предполагает также, что сам процесс творчества как порождения нового, непредсказуемый в силу самой своей природы, должен быть вписан в тщательно организованную посредством тех или иных правил – законов! – психогигиены и техники безопасности жизнь психики. Иначе творчество оборачивается безумием творца, который может стать источником распространения психических эпидемий. Именно такие эпидемии и стали знамением ХХ века, а принципы политкорректности лишили общество средств защиты от них.
Указанные обстоятельства делают понятным роль цензуры и самоцензуры в процессе творчества – таким образом, вводятся дополнительные законы, определяющие рафинированность творчества. Так, Юрием Щеголевым  показано креативное влияние цензуры на развитие русской литературы ХIХ века – внесение новых тем и сюжетных ходов в цензурные списки исключало возможность их шаблонного тиражирования и требовало поиска новых художественных решений. Таким образом, в известном смысле, и создано величие русской литературы. Хорошо видно созидающее значение цензуры и после ее отмены в результате распада СССР.
Отмеченные особенности сложившегося положения дел наводят на мысль о том, что ныне (как и многократно ранее) становится актуальным вопрос не о свободе, а об аскезе творчества, аскезе как добровольно взятом на себя ограничении – ограничении источников творческого состояния, технических приемов, используемых сюжетов и средств выразительности.

Аспекты аскезы творчества
Обозначенная тема имеет давнюю и богатую историю, в разные эпохи которой становились актуальными те или иные ее аспекты. Именно необозримость этой истории подталкивает к тому, чтобы использовать другой подход к ее постановке – рассмотрение  фокальных точек проблемы.

Творчество и канон
При рассмотрении творчества в аспекте совершенства его результатов обнаруживается, что наилучшие результаты достигаются при создании произведения (художественного, инженерного, научного – ср., напр., евклидову геометрию) в рамках определенной школы, традиции, канона. Качество произведения определяется при этом не только глубиной замысла, но и совершенством техники исполнения, пригнанностью произведения к окружающему его миру (чем и занимается дизайн в американском его понимании и в этом своем качестве дизайн выступает в роли секулярной икономии), определенностью места в культуре. Для того, чтобы все эти свойства произведения были представлены в нем, необходима многолетняя, а иногда и многовековая, практика  порождения таких  произведения. Важна и отработанность  техники, возможность ее передачи от мастера к ученику, который будет начинать не с нуля, а продолжать достигнутое учителем (например, для развития математики важны не только фундаментальные формулы, но и многочисленные таблицы тригонометрических функций, квадратных корней, логарифмов и пр., существование логарифмических линеек,  а ныне – соответствующего программного обеспечения для компьютеров). Напротив, любое новаторское произведение, при сколь угодно большой его глубине, никогда не будет обладать подобной степенью совершенства исполнения и дизайна. Поэтому и возникает вопрос о самоограничении поисков нового ради совершенства создаваемого. Уместно заметить в обсуждаемом контексте, что сама культуры выступает в большой мере как система запретов (сочетаемости определенных элементов,  допустимости тех или иных действий и т.д.) .
Тем не менее, рано или поздно может оказаться так, что канон станет непривлекательным ни для творящего, ни для воспринимающего творения превращается в клише. При этом можно говорить об изменении мира, в котором существует произведение, определенной эмоциональной усталости и т.д., но так или иначе, ориентация на канон  может смениться науськанностью на новизну как проявление аномии.

Творчество и совершенство глубины
Творчество в пределах канона позволяет достигать совершенства и глубины, но это не есть отказ от свободы выбора канона. Такой выбор может быть сделан творцом очень редко, в пределе один раз в жизни. В противном случает жизнь в творчестве превращается в историю смены канонов, в которых это творчество осуществляется. С неизбежностью это оборачивается поверхностью, а произведение по замыслу, исполнению или дизайну превращается в эскиз, черновик. Неспособность ограничить себя выбором единственного варианта порождает желание представить всю серию эскизов в качестве единого произведения. Эскиз, набросок обретая статус самостоятельного произведения, в этом своем качестве становиться знаком ХХ века, обнаруживая и определяя в конечном счете инфантилизм и автора, и реципиента. Такой инфантилизм позволяет сохранить психический статус отрочества, в котором смесь креативности и фантазирования достигает максимума своего проявления.
Сама же потребность в множественности выборов выступает как разврат. Это может быть разврат и манерного художника, и ловеласа, которые частенько соединяются в одном человеке.
Так, приходится с горечью говорить о развратности всей русской (а в известной мере, и западноевропейской Нового времени) литературе и в особенности поэзии – в русской любовной лирике только два или три стихотворения посвящены женам, остальные – любовницам . В этом проявляется неготовность к постоянному творчеству в труде любви – супруг обязан все время творить, чтобы пронести любовь через десятилетия. В эротической же сфере оказывается привлекательным стереотип и множественный адюльтер как средство преодоления монотонии. В среде геев эта тенденция заходит еще дальше – динамизм женской души, подталкивающий мужчину к творчеству, трактуется как порок. В этом контексте примечательно, что моногамный брак в христианской аскетике трактуется как последняя ступень на пути к монашеской чистоте.

Творчество и ограничение технических средств
В самых разных областях рафинированного творчества возникает представление о том, что совершенный результат достигается только при использовании минимального набора средств (построения в геометрии с помощью циркуля и линейки, запрет на использование рук в футболе, фиксированность набора па классического танца и т.д.). Это тоже аскеза. Такая аскеза позволяет сохранить дистанцию между миром и идеальной конструкцией его фрагмента, преодолевая за счет рефлексии чистоты техники тенденцию к склеиванию этих двух модусов существования. Благодаря этому существует дискретный ряд жанров и видов творчества. Таким образом обеспечивается возможность существования творца в полионтике – ряду соположенных и непересекающихся онтических горизонтов. С другой стороны, время от времени становиться актуальным вопрос "… и жизнь" ("наука и жизнь", "музыка и жизнь", "живопись и жизнь") и часто вслед за этим встает вопрос о синтетических формах деятельности (опера на фоне существования музыки и драмы, вопрос о междисциплинарном  синтезе наук). Самым характерным симптомом синтеза является утеря совершенства формы, что и есть очевидное появление отказа от аскетики. Из этого вырастает задача порождения аскетики синтетических жанров.
***
Следующие три аспекта аскетики творчества прекрасно рассмотрены в стихотворном цикле Анны Ахматовой "Тайны мастерства".

Творчество как истязание и умерщвление
Являющаяся Муза "Жестче, чем лихорадка, оттреплет", ввергая автора в муки творчества – Муза может изнурять, истязать, надсмехаться…  К этим мукам надо быть готовым и уметь нести свое бремя. Осознание этого даже у окружающих вызывает порою острое сочувствие к творцу. Творчество оказывается бременем не только для творца, но и для его близких, превращаясь в крест, который надо нести. Иногда обнаруживается, что несение этого креста есть несение Креста и со-распятие  на этом Кресте. 
Так или иначе, опыт творчества обнаруживает, что творчество есть явление надындивидуальное и в известной мере внеиндивидуальное. Но кто же тогда творит? 

Творец или посредник?
Очевидно, что простого универсального ответа на этот вопрос быть не может – есть разные ситуации творчества и разная степень активности автора в них. В общем, можно говорить лишь о том, что имеет место ситуация сотворчества, в которой возможно разное соотношение активности человека и надличностного начала. При этом возникает, однако, несколько вопросов, имеющих к аскетике самое непосредственное отношение.
Во-первых, какова природа этого начала – благо это или зло ?
Во-вторых, в какой мере выразивший имеет отношение к выраженному? Если он преимущественно только водимое извне средство выражения, то, очевидно, он не имеет прав на выражаемое, но только на форму выражения – на те муки творчества, через которые он проходит. Такой ответ, кстати, полностью соответствует  основам авторского права – защиты только формы произведения.
И тут возникает практически нравственная дилемма. Если акцентировать внимание на причастности внеличностного начала, то надо отказаться от самой категории авторства со всеми вытекающими из этого последствиями. В частности, надо отказаться от представлений и стоимости и цене результатов творчества, понятия авторского вознаграждения и т.д. – торговля Дарами есть дело недопустимое. Это будет аскеза смирения гордыни. При этом надо иметь ввиду не только Высшего Творца, а и вполне конкретных учителя, школу, образовательную среду и т.д.
Если же обращать внимание на вклад в творчество конкретной персоны, то, говоря о ценности плодов творчества, необходимо отдавать себе отчет в том, что творчество оказывается достоянием не личности, а того единства  людей, в котором эта личность живет, т.е. своего рода "общественным достоянием". В зависимости от характера социальной организации возможно два варианта. Во-первых, личность может быть полностью деприватизирована, опубличина, так что каждый ее шаг не только опубликовывается, но и конституируется вмещающим ее обществом, которое принимает на себя ответственность за само существование этой личности. Во-вторых, возможно сохранение за личностью суверенитета, но каждый нелатентный, открытый  шаг этой личности может быть потенциально  опубликован и оказаться в конечном счете на информационном рынке. Встав на это путь, нет оснований сетовать на то, кто и как лезет на "бабочку поэтиного сердца".  Такова аскеза публичности.

Устав и порядок творчества
Установка на творчество может обернуться двумя бедами.
Во-первых, претендующий на творчество может оказаться к нему неспособным, бесплодным. Это может быть источником глубочайшей  личной драмы и причиной расточения общественных ресурсов – общество будет оплачивать имитацию творчества. Последнее особенно актуально в современной России, переполненной имитационными формами активности.
Во-вторых, творческий потенциал может быть сохранен, но это будет творчество разрушения, а не созидания, творчество, запускающее психические  эпидемии и уклоняющиеся формы поведения.
Поэтому возникает потребность в своего рода охране труда и технике безопасности творческой активности, которые тесно переплетаются друг с другом – плод психологически неправильного творчества, скорее всего, будет психологически же разрушителен.
Для того, чтобы этого не было, активному творчеству должна предшествовать специальная подготовка, умело пройдена кульминация, правильно осуществлен выход из творческого состояния, осуществлены скрытые процессы ("какая-то истома, в ушах не умолкает бой часов"). Скомканность этих процессов, нарушение фазности, спешка, преступная преждевременная формализация – и все это обычно ради достижения успеха и увеличения дохода! – порождают внутренне порочные произведения.
При этом беда в том, что чем более талантлив автор, производящий такой брак, тем меньшее число людей и с большим трудом в состоянии этот брак распознать!. В результате оказывается, что лучшим бракером в таких случаях оказывается сам автор. Недопустимость порождения такого брака есть для создателя акт аскетический.

Уклад творческой жизни
Ранее рассмотренные примеры и обстоятельства организации творческого процесса, как и множество других, здесь неупомянутых, позволяют говорить о том, что условием плодотворного творчества является весьма разносторонняя и в чем-то очень жесткая организация жизни творческой личности, предполагающая бескомпромиссное следование базовым принципам, ясность нравственных ориентиров, детальную и даже в чем-то мелочную до почти скуки организацию повседневности – подбор одежды, пищи, режима дня, форм досуга и т.д. (т.е. прямую противоположность богеме).
Все это позволяет говорить об особом укладе творческой жизни – укладе, который касается не только самого творца, но и членов семьи, его близких. Быт выступает при этом как один из организаторов творчества, что, поэтому, предполагает внимательно-сосредоточенное отношение ко всем его деталям. Никакой произвол обыденного поведения становится невозможен, если оно рассматривается в перспективе творчества. К сожалению, эти обстоятельства практически не осознаны, а непонимание высокой степени индивидуальности творческого процесса и необходимости компенсации его издержек, психологических разрядок выливается в допустимость весьма брутального проявления своеволия.

Творчество как труд
Творчество как основа профессиональной деятельности и определенная нравственная установка, оживотворяющая повседневность, делают неотделимым его от труда, тяжесть, сложность, монотонность и даже грязь которого определяют его аскетическое назначение.
Эпигонское же эстетско-возрожденческое понимание творчества как праздничного выхода из повседневности, трактовка творчества как удела посвященных относят творчество к сфере чего-то исключительно (псевдо-)возвышенного, в чем нет места грязи, поту и крови. Самозабвение возрожденческих титанов вообще стирает грань труда и досуга.
С подобной установкой хорошо контаминирует другая новоевропейская идея – установка на чистоту, понимаемую как стерильность. Последнее проявляется в двух аспектах. С одной стороны, чистота в повседневном сознании начинает пониматься чисто физически, так что нечистота блуда становится вообще непонятной. С другой – чистота как стерильность оказывается вообще противостоящей жизни как своего рода грязи, причем как жизни микроорганизмов (всех – и полезных тоже!), так и человеческой жизни, зарождающейся через соитие любящих. В результате идеалом соития в массовом обществе, по сути, оказывается совместная поллюция.
Творческий же труд, в котором усталость, пот и грязь принимаются как должное, также обладает аскетическим потенциалом. 
             
Художество как каноническое творчество
Каноническое творчество является той сферой, в которой сходится как творчество в ныне распространенном его понимании, так и аскета в ее прямом и точном смысле. Чаще это сфера неточно обозначается как церковное или религиозное искусство. Но если в основе секулярного искусства лежит ориентация на акцентирование индивидуального начала мастера, даже на проявление его своеволия  (и в этом смысле это именно искушение), то в основе канонического творчества лежит ориентация на наиболее полное выражение в произведении канона – как его смысла, так и средств изобразительности и выразительности. Индивидуальность здесь допустима только как степень проявления полноты всеобщего. Именно поэтому деятель этой сферы проходит через все формы и почти все степени принятой формы аскезы – пост, покаяние, воздержание, смирение и т.д.
Для обозначения такой формы творчества как антипода искусства используется термин художество. Художество есть полное и последовательное соединение творчества и аскезы. При этом важно созидающее, поэтическое – от поэзиса – начало творчество. Чрезвычайно характерно то, что в этой традиции дается и творческая интерпретация самой аскезы: аскетика – это художество художеств. Продуктом творчество при этом оказывается просветляемое человеческое естество.
***
Итак, оказывается, что при серьезном отношении к творчеству, богема оборачивается своего рода монастырем (даже при наличии семьи), причем обнаруживается сходство используемых  аскетических приемов с тем, что приняты в аскетике в самом прямом ее понимании. Более того, принятие аскетического начала творчества размывает границу приватного и публичного путем стягивания их в некоторое единство, до мельчайших деталей регламентируемое соответствующим уставом. Осознание этого обстоятельства позволяет надеяться на то, что аскетически – а не богемно – понимаемое творчество может стать новым резервом и новым этапом человеческой истории.

Примечания

        Добавил Б.Б. Родоман 16 апреля 2022 г.