Тарантул из гербария

Борис Родоман

ТАРАНТУЛ ИЗ ГЕРБАРИЯ

        Вадим Сметанич был моим ровесником, но на один курс старше меня. Это был болтливый, суетливый тип с буйно-холерическим темпераментом, постоянно стрекотавший, верещавший, визжавший пронзительным фальцетом. Лицом и причёской он был похож на Адольфа Гитлера и временами нарочно копировал его манеры. Вадим  эпатировал публику одним своим присутствием, а от его голоса в общественном месте простой русский народ приходил в бешенство. Кроме того, Вадим был великим хохмачом.
        В прошлом, 1951 г., во время учебной экскурсионной практики по Центрально-Чернозёмному району, Вадим совершил чудовищный для советского студента поступок – надел презерватив на электрическую лампочку! Его, видите ли, раздражал яркий свет; он сделал её матовой (покрыл матом).
        В комнату вошли девушки.
        – Ах, мальчики, как тут у вас уютно… Ой, ой!!! Что это?!
        И вот с таким «безнравственным типом» судьба свела меня в Прикаспийской экспедиции в 1952 г. Я пересёкся с ним на нашей базе в Трусове (правобережная окраина Астрахани), куда прибыл на пароходе из Енотаевска.
        Сметанич тоже проходил здесь «производственную практику», но, видимо, индивидуально, ибо в составе какого-либо отряда я его не помню. Но практика была только крышей. На самом деле Вадим занимался «бизнесом». Этим никого не удивишь сегодня, но в ту эпоху и в нашем социальном слое было чем-то из ряда вон выходящим и позорным. Во время студенческой практики Вадим торговал («спекулировал»!) книгами и ещё какими-то вещами. С ним только что произошёл потрясающий случай на астраханском рынке «Большие Исады», где жулики приняли его за своего и заговорили на блатном жаргоне, а он еле выпутался из этой истории.
        Родители внушили Вадиму буржуазную мысль, что каждый человек должен зарабатывать деньги сам, а не надеяться на подачки, и он зарабатывал – всякими играми, на шахматных турнирах, оказывая разные услуги. Жизнь его оборвалась рановато. Если бы он дожил до наших дней, то, наверное, сделался бы вторым  Романом Абрамовичем. Зато сын Вадима стал видным предпринимателем в Израиле.
        В начале сентября  руководство Прикаспийской экспедиции пребывало в селе Килинчи, к востоку от Астрахани, а мы здесь в Трусове были некоторое время предоставлены самим себе. Завхоз Ф.Х. Храмов сидел за бумагами, шофёр возился с машиной, хозяйка-кухарка исправно нас кормила. (Борщ с мясом, жирная рыба с картофелем и помидорами, арбуз, пышный белый хлеб. М-м!). Других студентов и учёных-исследователей на этой базе в тот момент не было.
         В необитаемых комнатах у окна хранились укосы – образцы растительности, выстриженные ботаниками на пробных площадках. Они сушились в марлевых мешках. Из мешка выполз паук и направился в нашу сторону.
        – Да это же тарантул! – завопил Сметанич. – Он меня чуть не укусил! Да, не укусил, но только потому, что я пьян. Тарантул умирает, укусив алкоголика.
        «Из гербария выполз тарантул и хотел укусить Сметанича, но, почуяв в нём алкоголика, от укуса отказался», – записал я позже в своём дневнике.
        – Ну, а если бы он укусил, что бы ты делал?
        – О-о! – рычал Сметанич, – я бы им показал, этим ботаникам, в суд бы подал! Разводят тут пауков, безобразие!
        – Ну, давай сделаем вид, что он укусил, и посмотрим, что будет. Пошлём телеграмму…
        – Посылай, что хочешь, но только не за мой счёт.
        – Да ты не беспокойся – неужели я на такую хохму деньги пожалею!
          Я составил текст телеграммы:
          «УКУШЕН ТАРАНТУЛОМ ГЕРБАРИЯ ТРЕБУЮ НАКАЗАНИЯ СОКОЛОВОЙ ЦАЦЕНКИНА = ВАДИМ СМЕТАНИЧ»,
собрал свой рюкзак, переправился через реку Бахтемир (главную протоку Волги), пришёл на почтамт и отправил телеграмму в Килинчи. Потом сел на трамвай и поехал вслед за телеграммой в ту же сторону – на восточный край Астрахани. Сойдя с трамвая на конечной остановке, я прошёл пешком километра два по пойме, переправился через реку Болду на лодке и оказался в Килинчах.
        Путь телеграммы наполовину совпадал с моим – различались только первые части  маршрута. Текст телеграммы продиктовали по телефону в село Начало(во), находящееся на правом берегу Болды, напротив Килинчей. Там его записали фиолетовыми чернилами на бланке, понесли к реке и переправили на той же лодке, но только чуть раньше меня – предыдущим рейсом.
        Когда я вошёл в избу, бывшую местом моего назначения, на улице было уже темно. При свете керосиновой лампы руководящие работники экспедиции сгрудились вокруг стола и рассматривали какую-то бумажку.
        Принимая телеграмму на слух, сельские почтовые работники (татары) не только исказили большинство слов, но и разорвали их так, что окончание одного слова было приклеено к началу следующего. Посреди этой полной неразберихи грозно сверкали понятным смыслом только два русских слова, хорошо известные советским людям любой национальности: «Требую наказания»!
        Мне ничего не оставалось, как самому всё объяснить адресатам. Ох, как они смеялись! Я записал в своём дневнике в фольклорных выражениях: «Они смеялись два дня, а на третий рассердились». Не на шутку рассердился  профессор И.А. Цаценкин [1].
        – Безобразие! Студенты распустились! За такое хулиганство надо исключать из Университета!
        Кого исключать? Ну, разумеется, Вадима Сметанича, ведь его же именем была подписана телеграмма. Я выглядел совершенно не при чём. Никому и в голову не пришло меня в чём-либо упрекнуть.
         Сметанич и в дальнейшем сотворил немало хохм. По окончании Университета его «распределили» (принудительно направили на работу) учителем географии в удалённый аул Дагестана. Он там наделал много шороху – ездил в школу верхом на осле, обыграл в шахматы министра, который и помог ему вернуться в Москву.
        В Москве Вадим продолжал бурную деятельность. Он служил в солидных учреждениях, написал книги о водохранилищах и великих стройках. Когда его семья получила отдельную квартиру, он долго боролся с домочадцами за право ходить по своей жилплощади в одних трусах. Постоянная борьба за права человека подточила его силы...  Ну, а мне Провидением была суждена долгая и счастливая жизнь (85 лет с половиной уже прожил).
        Светило солнце, на печи варилась вкусная уха, вода в реке Болде была чистой. Мы как-то шли по ней с профессором А.Н. Ракитниковым [2] на моторной лодке из Астрахани в Килинчи.
        – Вода в пяти километрах ниже города уже биологически очистилась, – сказал нам профессор, достал из кармана складной серебряный стаканчик, зачерпнул воды в Болде и выпил. Ах, где вы сегодня найдёте такую чистую реку в пригородной зоне!
        Мне нравилось в Килинчах, погода была прекрасная, я присматривался к селу и мечтал пожить там подольше, строил какие-то планы. Но тут пришла телеграмма из Москвы. Деканат напоминал мне, что начался  учебный год и надлежит приступить к занятиям.
        Учебный год на Геофаке МГУ начинался на первом курсе 1 сентября,  на втором и третьем 15 сентября, на четвёртом 1 октября, на пятом 15 октября, а для многих пятикурсников он вообще не начинался, так как у них были индивидуальные планы и они могли ещё находиться в экспедициях, а в весеннем семестре все мы писали дипломные работы и на занятия не ходили. Да и на третьем и четвёртом курсах некоторые герои возвращались из Сибири и Заполярья только к Новому году, но их никто за это опоздание серьёзно не наказывал, выговор объявляли для виду и потом снимали – они же занимались важным делом.
        Я в детстве, точнее, в первые двадцать лет своей жизни, только четыре раза ездил в легковом автомобиле, и каждый раз новой марки: «Форд», «Паккард», «ГАЗ» и «ЗИС». Пятый случай был в 1951 г. в  Крыму, когда я во время своих одиночных странствий после обязательной учебной практики воспользовался попутной машиной. И, наконец, здесь, в Астрахани случился  шестой раз: я впервые в жизни самостоятельно нанял такси. Я был поражён мягкостью его сидений, спокойным, почти незаметным ходом – после трясок и биений о стены в нашем экспедиционном грузовике, после качек и вибраций на многочисленных моторных лодках, – и мне захотелось продлить это блаженство. Я взял билет в мягкий вагон, сдал на почте бандероли со своими дневниками и прочими бумагами, адресованные самому себе (они не помещались в рюкзак), и погрузился в мягкость вагонных диванов.

Примечания

        1. Цаценкин Иван Афанасьевич (1905 – 1973) –  геоботаник-кормовед, д-р с.-х. наук, профессор (в том числе Геофака МГУ в 1950-х гг.), зав. лаб. в Ин-те кормов им. В.Р. Вильямса у пл. Луговая Савёл. напр. Моск. ж.д. (там же и проживал).
        2. Ракитников Андрей Николаевич (1903 – 1994) – экономико-географ, д-р геогр. наук, профессор Геофака МГУ, основоположник отечественной географии сельского хозяйства.    

Подготовлено для «Проза.ру» 14 декабря 2016 г.