Культурный ландшафт России

Борис Родоман

КУЛЬТУРНЫЙ ЛАНДШАФТ РОССИИ:
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ СПЕЦИФИКА  И УНИКАЛЬНОСТЬ
(в прошлом, настоящем, будущем)

1. К определению  неопределимого

        Среди людей, далёких от науки, да и у многих научных работников бытует мнение: прежде чем рассуждать о чём либо, учёные должны договориться об употребляемых терминах, дать им точные определения. Эти представления, уходящие корнями в геометрию Эвклида, как образец точной и аксиоматической научной дисциплины, в гуманитарных науках, да и кое-где в естественных, работают плохо. Ещё в 60-х годах ХХ в., занимаясь науковедением, я проникся убеждением, что для науки важнее характеристики изучаемых явлений, нежели их окончательные словарные определения, остающиеся только идеальными ориентирами, к которым учёный приближается, но никогда  их не достигнет.
        Для постижения феномена культурного ландшафта  (КЛ) плодотворен пограничный анализ – изучение различного содержания понятий, получающегося при намеренном изменении их объёма, при проведении границ между понятиями по разным признакам. КЛ можно толковать по-разному в зависимости от способа соотнесения его с понятиями «культура» и «ландшафт»; понимать КЛ оценочно или безоценочно, индивидуально или типологически (как индивид или как класс явлений),  в общем смысле или в таксономическом, считать его континуальным или дискретным, существующим повсеместно или не везде, рассматривать разные степени реальности его существования, а также разные степени, направления, способы и цели метафоризации этого понятия в различных научных дисциплинах и в прочих сферах интеллектуальной деятельности.
        Понятие ландшафта, неявно используемое  в настоящей статье / главе, есть одно из многих возможных толкований и является рабочим, временным, не претендующим на  признание и употребление даже в узком кругу профессионалов. Я вынужден писать и говорить о КЛ так, как будто понимаю, что это такое. На самом же деле вопрос понимания меня не заботит. Мое применение термина КЛ будет, выражаясь языком предыдущего абзаца, безоценочным, преимущественно типологическим, нетаксономическим и «вульгарно реальным», недалеко ушедшим, например, от «антропогенного ландшафта» [Мильков 1973].
        Я полагаю, что ландшафт (без прилагательного) есть вещественный фрагмент окружающей человека среды (пространства), состоящий из твёрдых или жидких поверхностей земных тел, обладающий, как правило, многоярусным строением (как максимум – от грунта до приземного слоя атмосферы) и поддающийся наблюдению, визуальному восприятию с той или иной точки; включает элементы, в разной мере естественные и искусственные. КЛ в безоценочном смысле (не противопоставляемый ландшафту «некультурному») сформировался под определяющим влиянием человеческой деятельности и в таком смысле отличается от ландшафта природного, но границы между обоими понятиями, равно как и между соответствующими им предметами на местности, подвижны, условны, относительны. На  суше очень мало ландшафтов, чисто природных, не затронутых деятельностью людей хотя бы в далеком прошлом, однако, находясь в горах или в тайге, мы видим, что существенные, решающие для нашего поведения черты окружающей среды созданы не людьми. Промежуточное положение  между дикой природой и городской средой занимают ландшафты пригородные, сельские, аграрные, а также вторично обживаемые флорой и фауной пустыри и свалки.         
        Мои характеристики российского КЛ пишутся  в духе классической позитивистской реальной географии. (Реальная  значит вещественная, от лат. res – вещь). Мой ландшафт так же реален, как письменный стол, за которым я сижу, а стол –  любимый предмет философов, рассуждающих о вещах и материи.  Меня не волнуют образы ландшафта, возникающие в головах невежд, и мифы, рождающиеся из их абсурдных представлений. Я не рассматриваю ландшафт как текст и не изучаю тексты о ландшафте – с этими задачами прекрасно справляются мои коллеги и соавторы по данному сборнику / монографии. И, наконец, я не понимаю, чем весь КЛ на большей части земной суши отличается от ландшафта вообще (единого, природно-антропогенного). Но я признаю, в духе всё ещё новых и непривычных для меня, но на Западе уже выходящих из моды постмодернистских веяний, что моя трактовка российского КЛ – это всего лишь  персональный образ, и в случае усвоения моей точки зрения каким-то количеством читателей она превратится в очередной миф. И пусть эта моя оговорка хоть немного удовлетворит тех, кто полагает, что нет никакой объективной реальности и безусловной истины, а существуют только нарративы и дискурсы. Мои представления о КЛ  складывались почти исключительно по личным впечатлениям, не очень нуждающимся в подтверждении  литературными источниками.

2. Факторы формирования культурного  ландшафта

        КЛ в первом приближении есть результат взаимодействия человеческого общества с природной средой; это звучит по-философски красиво, но к российской ситуации мало применимо. Российский ландшафт по преимуществу есть продукт взаимодействия с природой не общества, а государства [Каганский 2009]. В России нет общества как единого субъекта, оппонирующего государству и вступающему с ним в договорные отношения, равно как «на местах» почти нет самоорганизованных общин, сознательно и солидарно воздействующих на избранную населением местную власть и на окружающую среду. В нашей стране роль местных жителей в формировании родного ландшафта, городского, сельского или дикого, на протяжении ХХ столетия неуклонно снижалась и сегодня близка к нулю. Все изменения приходят откуда-то со стороны и, как правило,  неожиданны – и сами по себе, и по своим последствиям.
        Далеко не всякое изменение ландшафта и общества стоит претенциозно называть заимствованным из биологии термином развитие. Сплошь и рядом случались внешние воздействия, это развитие нарушавшие. В историческом изменении КЛ можно различать эндогенные (внутренние) и экзогенные (внешние) факторы. (В данном случае «внутреннее» и «внешнее» понимаются чисто географически, территориально – первое находится внутри рассматриваемого ареала, а второе приходит в него извне).  К категории внутренних факторов относится плавное и длительное, в прошлые века почти незаметное при жизни одного человека саморазвитие КЛ. Вот тут-то и происходит пресловутое взаимодействие природы и человеческого общества, точнее, его конкретной,  ограниченной, сравнительно небольшой части – популяции, общины, этноса.
        При плавной автономной  эволюции КЛ действуют два механизма – квазиестественный отбор (по Ч. Дарвину) и номогенез  [Берг 1922]. Путём отбора совершенствуются бытовые вещи, постройки, прикладное и отражательное искусство, а номогенезу подчиняется формирование транспортных сетей [Родоман 2002], что подтверждено и исследованием их эволюционной морфологии [Тархов 2005].

3. Катастрофы и реформы
       
        «Естественное», «нормальное» саморазвитие КЛ рано или поздно прерывается внешними воздействиями, большей частью неожиданными и насильственными – природными катастрофами и стихийными бедствиями, завоеваниями, а также реформами, перестройками, реорганизациями, исходящими в нашей стране от государственной власти. К примеру, сельская местность так называемой   Центральной  России (точнее – западной  части её Средней полосы) только в ХХ в. пережила не менее 25 роковых ударов: 1) Столыпинскую реформу, 2) первую войну с Германией, 3) Октябрьскую революцию, 4) послереволюционную разруху, 5) гражданскую войну, 6) крестьянские восстания, 7) раскулачивание и коллективизацию, 8) вторую войну с Германией, 9) послевоенную разруху, 10) укрупнение колхозов, 11) преобразование части их в совхозы, 12) ликвидацию «неперспективных» сельских поселений, 13) «мелиорации» (на самом деле – детериорации), 14) химизацию сельского хозяйства, 15) отмирание просёлочных грунтовых дорог, 16) демонтаж узкоколеек,  17) разнообразные рыночные реформы, 18) приватизацию и неразбериху с собственностью, 19) развал колхозов и совхозов, 20) крах льноводства и прежнего зернового хозяйства, 21) попытки и провал фермеризации, 22)  экономический кризис и разруху  1990-х годов, 23) застройку коттеджами  горожан, 24) засорение, заражение  и гибель старых лесов, 25) зарастание сельскохозяйственных угодий древесной растительностью. Если после всех этих ударов в сельской глубинке ещё теплится какая-то человеческая жизнь, то это кажется чудом, а не закономерностью.
        На юго-востоке Европейской России, непосредственно не затронутом последней войной, разорению деревни  противостояла привязанность коренных нерусских народов к своей незаменимой малой родине. Есть основания предполагать, что этноконфессиональная неоднородность Волго-Уральского региона, официально скреплённая наличием этногенных республик в составе Российской Федерации, а также более патриархальный уклад с развитой семейно-родственной кооперацией и разделением труда спасли там сельскую местность от полного запустения [Нефёдова 2003].
        В результате того или иного  внешнего удара квазиестественная эволюция КЛ прерывается, но возобновляется после того, как волна административного воздействия угаснет и реформу постигнет обычная и ожидаемая участь её предшественниц, согласно «закону В.С. Черномырдина»  («Хотели, как лучше, а получилось, как всегда»). После многократных ударов нарушается преемственность в развитии, утрачивается большинство прежних достижений, и многое приходится начинать заново.

4. Ландшафт против волюнтаризма власти

        Российский ландшафт – не только пассивная жертва государственного произвола, но и мститель. Москве, правда, необыкновенно  повезло – здесь не бывает природных катаклизмов кроме тех, что непосредственно связаны с погодой (ураганы, паводки, экстремальные морозы и жара, дым от пожаров). Столице не грозят разрушительные землетрясения, и даже такие наводнения, какие были в первом десятилетии ХХ в., после зарегулирования Москвы-реки маловероятны. Во многих остальных регионах дело обстоит хуже. Неизбежная будущая месть природы за непростительные ошибки  нередко отсрочена и не очевидна, но прозрение (увы, не рано, а слишком поздно) наступает. За постройки в дельтах и поймах, на водосборных склонах, на конусах выноса потоков из гор, неосмотрительно лишённых лесного покрова, в районах высокой сейсмичности, люди расплачиваются разрушениями  от наводнений,  лавин, селей, оползней, землетрясений.  Но это – всем известные стихийные бедствия, наступающие от нерационального землеприродопользования. Нас интересует сейчас нечто иное – когда за волюнтаризм  мстит не природа, как таковая, а весь КЛ. Он отвечает на произвол государей и чиновников затяжными социальными бедствиями.
        Между прочим,  разные регионы обладают различным исторически сложившимся  ритмом ландшафта [Родоман  2002]. Например, в Западной  Европе он более дробный (высокочастотный), а в Сибири менее дробный (низкочастотный), чем в Подмосковье. При эволюционном саморазвитии КЛ  его антропогенная надстройка более или менее гармонирует с природным базисом, а при вмешательстве  сложившийся резонанс нередко нарушается. При столкновении с традиционным  ландшафтом  сломались три главные российские  реформы – Александра Второго, П.А.Столыпина и Е.Т.Гайдара: не  доведены до конца, извращены, привели к обратным результатам. (В российской историографии удобно называть и различать эпохи и мероприятия не по их сути, а по именам деятелей).
        КЛ обладает большой инертностью,  и лишить его способности к самовосстановлению удаётся не всегда.  Расположение, размеры и формы земель тормозят изменение их содержания. Так, в сельской местности не удалось разрушить крестьянско-помещичий ландшафт латифундий и парцелл, заменив его равномерным размещением небольших усадеб, хуторов, ферм на западноевропейский лад. Сегодняшние парцеллы – это приусадебные и садовые участки, застраиваемые  коттеджами, а вместо латифундий – окружающие их никем не используемые поля и пустыри, ждущие новой распашки или отвода под застройку, но вдали от городов обречённые на длительное запустение. Земельные реформы оборачивались для сельских жителей катастрофами и неизменно проваливались, хотя бы потому,  что нельзя быстро передвинуть поля, огороды, жилища. Страна  всякий раз возвращалась к дореформенному состоянию, иногда даже усугубляя его пороки. Население отвечало на реформы  дальнейшем впадением в архаику.
        Советская коллективизация на селе оказалась третьей волной закрепощения, а постсоветская приватизация – четвёртой (первая волна закончилась в середине XVII в., а вторая началась и достигла апогея в XVIII в.). Всего лишь 60 лет после отмены крепостного права бывшие помещичьи крестьяне и их потомки были сравнительно свободными, а после сделались советскими крепостными без паспортов. Сегодня рядовые жители малых городов Средней полосы России, обитатели моногородов, рабочих посёлков и сельских поселений, в экономическом отношении менее свободны, чем помещичьи оброчные крестьяне, и уж тем более, чем государственные крестьяне до 1861 г. К тому же на большей части царской России крепостничества не было, а ныне нигде в нашей стране нельзя заводить «малый бизнес» без мощной административно-криминальной крыши.

5. Тотальное улучшение ландшафта возможно
       
        Не все наезды государства на сложившийся КЛ были пагубными. Хорошим исключением стал несправедливо забытый «Великий Сталинский [на самом деле – Докучаевский] план преобразования природы».  Правда, своим  главным  утилитарным целям – защите от суховеев и повышению урожайности полезащитные лесные полосы отвечали недостаточно, потому что  располагались большей частью формально, огромными прямоугольниками, без учёта рельефа и гидросети. Это доказал  географ Д.Л. Арманд [1961],  и он же, как талантливый инженер, вычислил, какими должны быть полезащитные лесонасаждения, но его работа запоздала и тоже была забыта, а политический ветер из Москвы тем временем подул в сторону Северного Казахстана, на «целину».
        И всё же осуществлённое, хотя и в извращённом виде,  «преобразование природы» радикально улучшило экологическую ситуацию в малолесных и безлесных зонах. (Чего нельзя  сказать про уничтожение крупных рек гидроузлами  и превращение Волги в каскад «водогноилищ»). Широкие лесополосы между полями и вдоль дорог обогатили и украсили наш ландшафт, повысили его биоразнообразие. В наши дни подобные комплексные мелиорации не проводятся, а лесополосы вырубаются и застраиваются коттеджами. Сегодняшняя рыночная или квазирыночная экономика в России, по-видимому, не имеет механизмов для улучшения КЛ. Не хотелось бы думать, что в нашей стране для мобилизации широких масс на полезные дела нужен тоталитарный режим. В некоторых странах (например, в Нидерландах и в Израиле) государственные программы настоящего преобразования  ландшафта благополучно претворялись в жизнь и при неавторитарном  строе.

6. Анизотропный тоталитарный  ландшафт
       
        Тысячелетие или пятьсот лет военно-колониального деспотизма, сопровождавшегося беспрецедентной централизацией верховной власти, кардинально  деформировали российское пространство, превратили его в  тоталитарный ландшафт [Родоман 2002] – материально-пространственное воплощение служебно-раздаточной,  командно-административной экономики  и самодержавно-бюрократической иерархии, в котором радиальные связи (центров с периферией) гипертрофированы, а тангенциальные (периферийных пунктов между собой) редуцированы. Такое разительное отличие радиальных направлений от всех прочих я называю центрической анизотропией. (Ландшафту присущи и другие анизотропии, но мы их сейчас не рассматриваем). Радиальное направление – это проекция на земную поверхность так называемой «властной вертикали», а тангенциальное направление обнаруживает недостаток или отсутствие связей между соподчинёнными центру элементами.       
        Воплощением тоталитарного ландшафта в России является административно-территориальное деление (АТД). Нигде в мире оно не имеет такого огромного значения, как в нашей стране. У нас единицы АТД – универсальные ячейки жизни общества, подобные домам и квартирам. Имеется множество сеток ведомственного районирования [Кордонский 2010], но все они конгруэнтны общегосударственному АТД. КЛ – отражение отношений между людьми. В нашей стране материальная инфраструктура, пути сообщения, миграции, межличностные связи отражают прежде всего бюрократическую иерархию, а главные дороги сложились как маршруты  чиновников и курьеров. 
        Надежды на то, что после революции 1991 г. и рыночных реформ российское общество  быстро перейдёт от косной иерархической структуры к более гибкой и современной сетевой, не оправдались. Сети существуют и развиваются в виртуальном пространстве Интернета, но в реальной стране централизация и бюрократизация усиливаются, а, стало быть, и ландшафт переживает дальнейшую этатизацию. Централизованный анизотропный ландшафт в России всемасштабен, он существует на всех уровнях территориальной иерархии – в регионах («субъектах РФ»), в городах, в сельской местности.

7. Опустошение приграничных полос

        По причине продолжающейся концентрации человеческой деятельности в городах и пригородах и относительной изоляции регионов, правители которых в повседневной жизни не смотрят друг на друга, а обращены лицом к Москве, на границах административных районов всех уровней обрываются местные транспортные связи, возникают зоны депопуляции и экономического упадка. Чем выше таксономический ранг административного региона, тем шире полоса запустения вдоль его границы. Наиболее широка она вдоль государственных границ Российской Федерации.
        На границе России со странами СНГ опустошённая полоса существует с двух сторон, а со странами Евросоюза – больше с российской стороны. Депрессивные  приграничные полосы разрастаются в России вопреки глобальным тенденциям и наперекор мечтам о более тесной кооперации регионов и о плодотворном международном трансграничном сотрудничестве [Баринов 2012], но нет худа без добра. Эти полосы подходят для сохранения природного ландшафта, который и без того там понемногу восстанавливается, и включения их в эконет – трансконтинентальную сеть особо охраняемых природных территорий (ООПТ).  (Слово «эконет» в Интернете не ищите – оно там на первом десятке страниц  употребляется в смысле «экологический Интернет», на  самом деле никакого отношения к экологии не имеющий). Стихийная эконетизация административнх границ и их  немалый  экологический потенциал – уникальное и специфическое явление постсоветского пространства, по-видимому, не имеющее ярких аналогов за его пределами и не известное западной географической науке.

8. Поляризация  ландшафта и внутренняя  периферия

        Неотъемлемой частью и непременной стороной охватившей Россию чрезвычайной  социальной и экономической, особенно имущественной поляризации является поляризация географическая, экологическая, территориальная – нарастание контрастов между более или менее успешными и процветающими урбанизированными ядрами страны и упадочными, депрессивными местностями, парадоксально расположенными не столько на географических окраинах страны, сколько повсеместно внутри неё, в так называемой российской глубинке. Слово это уже становится научным термином [Российская… 2012] и вскоре, наверное, займёт в международных словарях почётное место наряду с другими «исконно русскими» понятиями (intelligentsia, dacha, raspoutitsa), хотя и является частичным синонимом терминов интрапериферия [Родоман 1987] и внутренняя периферия  [Каганский 2012].
        Внутренней периферией какого-либо центрированного ареала (например, узлового района) называются территории (субареалы), расположенные скорее ближе к его центру, чем  к окраинам, но обладающие такими чертами окраин, как  относительно плохая транспортная доступность, замедленное развитие, явное отставание по многим социально-экономическим показателям, архаические черты в ландшафте и быте населения. В простейшей и универсальной (треугольно-шестиугольной) геометрической модели районирования и коммуникаций  внутренняя периферия расположена в ячейках транспортной сети и, что то же самое, на стыках узловых районов (в узлах их границ) [Родоман 1999],  однако в реальной жизни  одного только транспортного фактора для возникновения интрапериферии сплошь и рядом бывает недостаточно, играют свои роли прочие причины внутренней периферизации: природные условия, этнический состав местных жителей, экономическая и социальная история региона.
         В Российской империи самая большая внутренняя периферия возникла в XIX столетии в треугольнике железных дорог Петербург – Москва – Варшава, охватив не только северо-западные губернии собственно России (ныне – Российской Федерации), но и часть Белоруссии. Множество  уездных городов оказалось в стороне от железных дорог и захирело. В ХХ в. аналогичную роль «разорителя захолустий» сыграли редкие и очень запоздавшие со своим появлением автомобильные дороги. Большинство мелких деревень исчезло, не дождавшись удовлетворительной транспортной связи с «цивилизованным»  внешним миром.
        Важными свойствами внутренней периферии, особенно актуальными в специфических и уникальных российских условия, являются её относительность и повсеместность. Нельзя с полной определённость сказать и показать на карте, какие места у нас являются периферийными, а какие центральными. Всё зависит от той «системы координат», в которой они выявляются. Важнейшей координирующей системой в нашей стране сделалось, как уже сказано выше, АТД, поэтому в первом приближении мы найдём столько видов центральности-периферийности, сколько имеется рангов у этого деления: есть внутренняя периферия у областей,  муниципальных районов и т.п. Но к ним надо добавить неофициальные, неявные узловые районы, например в виде латентных, ныне и временно несуществующих округов, бывших когда-то официальными (например, Тарский округ в Омской области) или никогда не бывших таковыми, но  отчасти выявленных, например, в знаменитом среди географов районировании Е.Е.Лейзеровича [2004]. Повсеместность внутренней периферии вытекает из её относительности. Почти для любой точки можно найти объекты, по отношению к которым она будет центральной или периферийной.
        В моих работах [Родоман 2002, 2006] российской внутренней периферии отводится важная роль сохранения и развития природного ландшафта. Осуществление этой задачи не требует существенного финансирования. Традиционный экономический подход с рассуждениями об инвестициях, занятости и рабочих местах тут совершенно не уместен.  Восстановление дикой природы (хотя и не в лучшем, не всегда в желанном для нас виде) идёт само собой, надо только ему не мешать. Внутренняя периферия –потенциальная опора территориального экологического каркаса. Искусственная вторичная колонизация российской нечернозёмной глубинки, её очередной «подъём» за пределами пригородных зон бесперспективны. Немногим оставшимся там постоянным, коренным жителям, которые по-настоящему привязаны к своей малой родине и хотят вести традиционный  образ жизни, следовало бы предоставить  права аборигенов, независимо от их этнической принадлежности, и поддерживать их дотациями ради сохранения природы, культуры, земли, да и всей России.
        Выражаясь «географически политкорректно», мы можем сказать, что российская внутренняя периферия – не больная и упадочная земля, нуждающаяся в лечении традиционными экономическими методами, но  альтернативно одарённая хорошими экологическими возможностями для сохранения и процветания  природного ландшафта. Открытие анизотропного тоталитарного ландшафта, опустошённых  приграничных полос, внутренней периферии и их экологического потенциала – важные  достижения отечественной  социально-экономической и теоретической географии, основанные на непредвзятом изучении своей страны без оглядки на модные импортные концепции.

9. Районирование культурного ландшафта

        В географических науках важнейшим методом познания является районирование. Оно играет в географии такую же роль, как периодизация в истории и классификации в зоологии и ботанике. Районирование позволяет точно и однозначно привязывать словесные высказывания к конкретным участкам земли, отображать территорию сплошь, без всяких лакун. Районирование есть также высшая, синтетическая форма тематического картографирования [Родоман 2007]. Образцы тематических карт, выполненных способом дифференцированного (качественного, цветного) фона,  имеются в естественных географических науках. С районированием природного ландшафта в нашей стране дело обстоит хорошо. Весь бывший СССР в этом отношении изучен и изображен на картах. Физико-географическое районирование может и должно служить образцом и для районирования КЛ. Но откуда же взять территориальные единицы культурно-ландшафтного районирования? Какие «природно-культурные территориальные комплексы» принять за основу и считать реальными ячейками территории? До сложных таксономических пирамид, построенных природоведами, географам-культурологам очень  далеко. Поэтому начнём с самых простых, примитивных сеток, как бы напрашивающихся в первую очередь.  Мне кажется, что первичными и самыми крупными единицами инвентаризации КЛ могут стать известные культурно-исторические области.
        Один из старейших в Европе Латвийский этнографический музей под открытым небом в Риге, устроенный, очевидно, в подражание стокгольмскому Скансену, группировал свои экспонаты по историческим областям Латвии – Видземе, Курземе, Земгале и Латгале.  В советское время Москва пыталась вмешаться в эту нестандартную для СССР ситуацию и навязать деление по классовому принципу – показывать типичные дворы бедняка, середняка и кулака, но мне посчастливилось застать региональную экспозицию. На какие же аналогичные исторические области мы можем опираться у себя  в России?
        В противоположность прочим европейским странам, для Российской Федерации характерно и даже  удивительно отсутствие исторических провинций (таких, как Нормандия и Прованс во Франции, Видземе и Курземе в Латвии). Наше население идентифицирует себя по административным единицам (областям, краям, республикам) и, более того, у нас даже породы крупного рогатого скота названы по губерниям (ныне областям) – Ярославская и Костромская. А между тем не столь уж сильно отличающаяся от России по культуре соседняя Украина почти целиком состоит из исторических областей (Волынь, Подолье и др.), которые  напрашиваются быть основой её возможного федеративного устройства (аналогично германским и австрийским землям)  или поводом для распада, а пока, так же, как и в Риге, используются в Киеве в аналогичном музее под открытым небом. Когда такой же музей устроят в Новой Москве, то можно не сомневаться, что культурное и природное наследие будет в нем представлено опять-таки по административным регионам.
        Границами исторических провинций служат, как правило, бывшие государственные границы – самих этих земель, когда они были самостоятельными княжествами, или крупных держав, в которые они входили. На территории нынешней России была только одна такая, бывшая шведская, провинция – Ингерманландия, её следы слабо читаются в ландшафте  (продолговатые кирпично-гранитные здания) и в топонимии (термин «мыза» и некоторые чисто финские названия). 
        Для инвентаризации и классификации российского КЛ, в том числе с целью сохранения культурного наследия, учёными  должны быть выделены,  сконструированы особые познавательные культурно-исторические области,  не обязательно совпадающие с административными и природными. В качестве прообраза такого деления мною были выделены и многократно описаны в научных и научно-популярных статьях три сектора традиционного сельского ландшафта вокруг Москвы, ныне почти уничтоженного коттеджной застройкой   [Родоман 2011].  Я полагаю, что каждый такой район должен быть представлен на его территории как минимум одним ландшафтным музеем-заповедником, и это может быть не новый Скансен, а сохранённая настоящая, конкретная типичная сельская местность –  одно село или гроздь деревень со всеми окружающими земельным угодьями, включая леса и водоёмы.   
     Итак, резюмируя,  мы  можем сказать, что спецификой и уникальным свойством российского КЛ является огромная роль авторитарного государства в его формировании, односторонние воздействия правительства на ландшафт и население при недостатке обратной связи, колониальные методы многократного освоения одной и той же территории, поляризация ландшафта, центрическая анизотропия пространства, разрастание внутренней периферии, опустошение пограничных полос, спонтанная регенерация «дикой природы». Последние три  процесса могут быть использованы для восстановления благоприятного природного ландшафта и для избрания Россией экологической специализации в мировом хозяйстве. Для выявления и сохранения образцов культурного и природного наследия необходимо сплошное научное  районирование КЛ.

Литература

        Арманд Д.Л. Физико-географические основы проектирования сети полезащитных лесных полос. – М.: изд-во АН СССР, 1961.
        Баринов С.Л. Новое западное пограничье РФ: влияние границ на коммуникацию населения.  –  Автореф. дисс. канд. геогр. наук.  – М.: ИГ РАН, 2012.
        Берг Л.С. Номогенез,  или Эволюция на основе закономерностей.  –  Пг.: ГИз, 1922.
        Каганский В.Л. Природно-государственный ландшафт Северной Евразии: теоретическая география // Социально-экономическая география: традиции и современность.  –  М. – Смоленск: Ойкумена, 2009,  с. 78 – 100.
        Каганский В.Л. Внутренняя периферия – новая растущая зона культурного ландшафта России // Изв. РАН, сер. геогр., 2012, № 6.
        Кордонский С.Г. Россия. Поместная федерация.  – М.: Изд-во «Европа», 2010.
        Лейзерович Е.Е. Экономические микрорайоны России (сетка и типология). – М.: Трилобит, 2004.
        Мильков Ф. Н.  Человек и ландшафты: очерки антропогенного ландшафтоведения. –  М.: Мысль, 1973.
        Нефёдова Т.Г. Сельская Россия на перепутье: Географические очерки.  – М.: Новое издательство, 2003. 
       Родоман Б.Б. Экспрессный транспорт, расселение и охрана природы // Методы изучения расселения.  – М.: ИГАН, 1987, с. 44 – 54.
       Родоман Б.Б. Территориальные ареалы и сети. Очерки теоретической географии. –  Смоленск: Ойкумена, 1999.
        Родоман Б.Б. Поляризованная биосфера: Сборник статей. – Смоленск: Ойкумена, 2002. 
        Родоман Б.Б. Экологическая специализация России в глобализирующемся мире (Проект нестандартного решения) // Общественные науки и современность, 2006, № 2, с. 78 – 88.
        Родоман Б.Б. География, районирование, картоиды: Сборник трудов. – Смоленск: Ойкумена, 2007.    
        Родоман Б.Б.  Традиционный культурный ландшафт: основные проблемы типологии, районирования и воображения // Международный журнал исследований культуры (электронное издание), 2011, № 4 (5) [28 дек.], с. 47 – 53  www.culturalresearch.ru
        Российская глубинка – модели и методы изучения. –  М.: ИГРАН, 2012.
        Тархов С. А. Эволюционная морфология транспортных сетей. – Смоленск – М.: Универсум, 2005.

        5 декабря 2012 г.    31,1 тыс. зн.
       
        Эта публикация ущербна, потому что "Проза.ру" не сохраняет курсива, которым у меня выделены важные понятия, в том числе мною введённые.

        Сведения о прежних публикациях этой статьи будут опубликованы в «Проза.ру» позже.
       
        Подготовлено для «Проза.ру» 14 декабря 2016 г.

        Подготовлено для публикации в сборнике, посвящённом 80-летию Юрия Александровича ВЕДЕНИНА -- основателя и бывшего директора  Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачёва. Институт разгромлен чиновниками из Министерства культуры в 2013 -- 2016 гг. -- Б. Родоман. 11.01.2017.

        Ключевые слова и термины, выделенные в оригинале курсивом:  пограничный анализ понятий, метафоризация понятий, ландшафт, реальная (вещественная) география, образ ландшафта, мифы, нарративы, дискурсы, квазиестественный отбор, номогенез, эволюционная морфология транспортных сетей, стихийные бедствия, социальные бедствия, ритм ландшафта, резонанс ландшафтов, инертность культурного ландшафта, административно-территориальное деление, этатизация ландшафта, всемасштабный анизотропный ландшафт, экологизация административных границ, их экологический потенциал, социально-экономическая поляризация, российская глубинка, внутренняя периферия (интрапериферия), внутренняя периферизация, её относительность и повсеместность, права аборигенов, альтернативная одарённость ландшафта, районирование, культурно-исторические области, исторические провинции, познавательные культурно-исторические области, типичная сельская местность. – 4.10.2019.