Метагеография

Борис Родоман

МЕТАГЕОГРАФИЯ
по Ю.Г. Саушкину и Б.Б. Родоману

Выступление на круглом столе «Метагеография»
в Третьяковской галерее 6 ноября 2015 г.

Восстановлено по конспекту.

В конце добавлено то, что я не успел сказать.

Я расскажу о том, о чём меня просили здесь рассказать (кивок в сторону председателя, художника Николая Смирнова). Метагеография, точнее, разговоры о ней, возникли на волне хрущёвской оттепели, которая началась в 1956 г. Тогда приподнялся железный занавес, отделявший нашу страну от западного мира. Советский Союз перестал бойкотировать олимпиады и международные конгрессы. Некоторых учёных стали выпускать за границу, в капиталистические страны. Не всех, конечно, далеко не всех, а только знаменитых и руководящих, членов партии. Среди последних были и более или менее порядочные люди. Одним из них был Юлиан Глебович Саушкин, который несколько десятилетий заведовал кафедрой экономической географии СССР на Географическом факультете МГУ. Он был передовым деятелем, насколько это было тогда возможно, чувствовал новейшие веяния; как флюгер, поворачивался в ту сторону, куда подует ветер завтра; он, как локатор, улавливал свежие идеи и передавал их своим коллегам, особенно молодёжи. Он побывал на Международном географическом конгрессе в Рио-де-Жанейро в 1956 г. Географы получили доступ к иностранной литературе.

Метагеографию провозгласил Ю.Г.Саушкин в конце 1960-х годов. Это была программа теоретизации и математизации географии, поднятия её на уровень настоящих, престижных наук, образцами которых в то время были физика и математика. О возможности наук совершенно иного типа тогда ещё не думали. Географию мечтали сделать точной и фундаментальной наукой, имеющей свои законы.

Ю.Г. опубликовал статью «От метагеографии к теоретической географии» в Праге, в трудах Карлова университета (Acta Universitatis Carolinae, 1968, № 2). Время и место этой публикации характерны и знаменательны. Это была «Пражская весна», когда поверили, что возможен социализм «с человеческим лицом» и без тоталитарного режима. Чем это закончилось, вы знаете. Но прогрессивная волна шестидесятых продолжалась и принесла немало плодов в нашей науке и культуре.

Юлиан Глебович Саушкин (в отличие от меня) не был учёным-одиночкой, он был блестящим преподавателем, ему был нужен коллектив, нужна своя школа. По возвращении из Чехословакии в СССР он пристегнул к своей упряжке В.М. Гохмана и Б.Л. Гуревича и в соавторстве с ними опубликовал эпохальную статью «Проблемы метагеографии» в сборнике «Математика в экономической географии" (Вопросы географии, сб. 77, с. 3 – 14). Гохман и Гуревич были пристяжными лошадьми, а коренным конём был Саушкин. Пошли другие сборники и конференции на эту тему.

Мне запомнилась летняя школа «Математика в географии» в спортлагере  Казанского университета в 1966 г. Пока была плохая погода, мы две недели сидели в сарае и тупо смотрели на интегралы, написанные на доске. Потом появилось солнце, мимо пошли на пляж девушки в купальниках, и всё завертелось, закружилось в другую сторону…

Попытка революции в географии совпала с крутыми переменами в личной жизни некоторых наших «корифеев». Они расстались с жёнами-ровесницами и женились на своих студентках и аспирантках. С ними вошли в науку поколения родившихся в 1939 – 1941 годах. Возникли новые направления нашей науки, прежде всего – рекреационная география. Но сами «корифеи» были уже не молоды. С их уходом из жизни (а также после отъезда кое-кого из них) ушла и метагеография в духе Ю.Г. Саушкина. В настоящее время теорией и методологией географии мало кто интересуется. В наши дни преподаватели вузов и научные работники, задавленные бюрократией, озабочены выживанием, они набирают очки для отчётов, чтобы не быть уволенными, получать зарплату и гранты.

*  *  *
Впрочем, не всё так плохо с метагеографией, да и не всё я о ней сказал, а только половину. Возможны другие взгляды на сей предмет, иные толкования. Получив от Саушкина в подарок его пражскую статью, я подхватил этот термин, но как-то упростил его понимание. Я не вникал в то, что писали Ю.Г. и его коллеги, мне надо, чтобы было проще и яснее.

Я заглянул в имевшийся у меня «Словарь лингвистических терминов» О.С. Ахмановой (1966) и нашёл там статью «Металингвистика». Это была сложившаяся (разумеется, «за бугром») дисциплина с задачами, отчасти аналогичными метагеографии: выход за пределы традиционной лингвистики в сторону методологии,  рефлексии и теоретизирования. Так вот откуда растут наши рога!

Далее я стал заниматься науковедением, читал труды ИИЕТ – Института истории естествознания и техники. Был такой замечательный институт в самом центре Москвы. (В.Л.Каганский: Он и сейчас существует). Такое убежище для учёных – недобитых, недорезанных, недопосаженных в психушки. Тихое, тайное убежище.

Я читал их книги, заполнил ими половину полки. Использовал их в своих лекциях по науковедению. Я узнал, что существуют науки и метанауки, теории и метатеории.  И я пришёл к выводу: метанаука – это рефлексия учёного по поводу его научной дисциплины; метагеография – это рассуждение о том, что такое география;  сразу написал об этом свою статью (Родоман Б.Б. Зеркало географии // Земля и люди. Географический календарь. 1970.  – М.: Мысль, 1969,  с. 221 – 223.  – Переиздано в кн.: География, районирование, картоиды: Сб-к трудов. – Смоленск: Ойкумена, 2007, с. 92 – 99).

Получается, что метагеография – не новость. Она существовала и раньше, как существовала проза до того, как объяснили, чем от неё отличаются стихи. Каждый значительный географ задумывался над тем, что такое география, и как-то высказывался  на эту тему. Но самым выдающимся метагеографом был немец Альфред Геттнер. Его книга «География, её история, сущность и методы» (1927)  была переведена и издана в Советском Союзе под редакцией  Н.Н. Баранского (Л. – М.: Госиздат, 1929). Баранский так пропитался идеями Геттнера, что они стали казаться ему своими собственными – явление, типичное для подражательно-европейской русской культуры. Мне кажется, что Н.Н. осознал себя как географ только после чтения подобных зарубежных книг. (Л.В. Смирнягин: Баранский и раньше был географом).

Баранский был политическим деятелем и экономистом, талантливым исследователем, но профессиональным географом стал только в более чем зрелом возрасте (около 45 лет). Другие географы (физико-географы, картографы) тоже не зевали, они всё, что можно,  заимствовали у немцев (у французов и англичан – гораздо меньше). Ну, было и в науке как бы этническое разделение труда. Вы представляете, чья наука – теоретическая физика? А география была немецкой наукой в XIX – первой половине ХХ века. Так появились и прекрасные учебники картографии К.А. Салищева.

Но, заимствовав все важнейшие идеи у Геттнера, советские географы принялись его шельмовать. Им полагалось бороться с зарубежными = буржуазными теориями, вот они и боролись, как могли. Ограбить и затем проклинать  ограбленного – это тоже в духе советско-российского менталитета.

Больше всего шельмовали Геттнера за его «хорологическую концепцию». Что это такое? Просто говоря, это утверждение, что пространственный метод в географии главный, а остальные – подчинённые. Разве это не так? Что же тут плохого?  Но это считалось противоречащим марксизьму-ленинизьму.

Итак, по-моему, метагеография – это рассуждение о географии. Чего мы ждём от выставки, курса лекций, книги под заглавием «Метагеография»? Что это будет рассказ о науке географии. Выполняет ли данная  выставка эту задачу? Конечно, нет! Но это не является её недостатком. Дело в том, что метагеография здесь понимается иначе, в том смысле, который придумал Дмитрий Николаевич Замятин. И об этом он сам вам и расскажет.

Добавочные слова

[Мне предоставили заключительное слово в конце заседания, после того как громкий голос объявил по радио о закрытии раздевалки].      

Публика не случайно обратила внимание на те мои чертежи, которые являются не географическими, а парагеографическими. Парагеография – это применение географических методов для изучения, описания, изображения негеографических объектов. Я изобразил свои интересы в виде карты пространства с тремя центрами, соединёнными как бы линиями коммуникаций. А свой образ жизни и занятия по сезонам представил в виде профиля ландшафта, в котором есть возвышенности и впадины, получившие названия. Вот это, наверно, перспективное дело применения достижений географии в других областях знания.

[Л.В. Смирнягин тут же решил, что прозвучал новый термин – парагеография. На самом деле я опубликовал его в 1970 г.].

Когда мне сказали, что мои чертежи – произведения современного концептуального искусства, я удивился. «Но в них же нет эпатажа!». Я думал, современное концептуальное искусство – это акции и перформансы, когда художник, например, выставляет на мосту пенис или поливает посетителей выставки своей спермой. Но мне сказали: «Не только это». Вот значит, «не только» – это моя творческая ниша.

Что я ещё мог бы сказать

Н.Н. Баранский, Ю.Г.Саушкин, да и ваш покорный слуга, рассуждая о географии, метагеографии, теоретической географии, имели в виду географическую науку как нечто единое и целое, они распинались за всю географию, но их высказывания были восприняты только выпускниками кафедр экономической географии (ныне она называется социально-экономической), да и то не всеми, а только «московского» происхождения. Даже физико-географы-ландшафтоведы никакой метагеографией и теоретической географией не интересовались, не говоря уже о геоморфологах, гляциологах, геоботаниках. Выпускники этих кафедр и ныне никакого понятия об этой теме не имеют.

Уж как мы ни боролись за единую географию, уж как ни старались найти общие для географии понятия и методы, раскол между «общественной» и «естественной» географиями, устроенный топорным ударом вульгарного советского марксизьма-ленинизьма в 20-х годах ХХ столетия, в постсоветское, постмарксисечное время, с 1991 г., продолжал только углубляться. Подтверждением этого раскола стало и создание в 2010 г. в Ростове-на-Дону Ассоциации российских географов-обществоведов» (АРГО), чтобы не зависеть от Русского Географического общества (РГО). Чем занимается теперь это старейшее (since 1845) и прежде весьма уважаемое мною общество, я толком не знаю. Вероятно, оно стало престижным и получило новые возможности для популяризации географии, но я с этим обществом, к сожалению или к счастью, с 1989 г. не соприкасаюсь никаким боком. Меня никто из его деятелей не знает, и я не знаком ни с кем. Я не состою в этом обществе, но я считаю себя настоящим географом, только географом, без всякого прилагательного, а не экономико-географом, географом-обществоведом, гуманитарным географом или тому подобной химерой.

Меня называют известным российским географом, что, в общем, справедливо зафиксировано и в Википедии, но эта известность, впрочем, ограничена некоторыми всё же узкими, извилистыми, причудливыми  рамками. Известность эта идет, в общем, от кафедры Ю.Г. Саушкина, учеников, а особенно учениц которого было много рассеяно по всему СССР. Ещё меня популяризирует присутствующий на нашем круглом столе Л.В. Смирнягин,  студенты любят его так сильно, что часть этой любви излилась и на меня. И, наконец, в Оренбурге работает моя поклонница Татьяна Герасименко (она здесь тоже присутствует, сидит в первом ряду). В остальных более чем 80 «субъектах» Российской Федерации у меня нет таких ярких преподавателей-трансляторов.

И с Петербургом для меня дело обстояло плохо. Ущемлённый переносом столицы и, особенно, переводом Академии наук в Москву, Ленинград был в оппозиции к Москве, вплоть до квазиидеологической борьбы (ленинградские географы обвиняли московских в антимарксизьме), а заодно доставалось и мне. Всем питерским географам, за исключением одного-двух человек, я до самого недавнего времени был совершенно чужим. 

Мне с самого начала было ясно, что мои картоиды – не только научные модели, но и настоящие, полноценные произведения изобразительного искусства, обладающие и эстетическими достоинствами. Как впрочем, и традиционные географические карты. Не столько такие, которые продаются в книжных магазинах, сколько тематические, например, почвенные, геоботанические, геологические. Я сожалею, что широкая публика, да и некоторые «гуманитарные» географы, их не видели. Чистая наука в визуальной форме всегда прекрасна. Как прекрасны все творения природы, например, цветы, раковины, кораллы, листья.

Быть или считаться одновременно географом и художником – не новость. Географ работает с ландшафтом, как никакой другой специалист, пользуется зрением. Художники-рисовальщики всегда включались в штат экспедиций до появления фотографии, но и наряду с ней они работали в своей нише. Фотография не может заменить технического, анатомического, познавательного  рисунка ландшафта. О значении рисунка и живописи для географии писали все выдающиеся  географы (например, А. Геттнер, В.П. Семёнов-Тан-Шанский, Л.Р. Серебрянный).

В России с 2005 г. существует Ассоциация художников-географов (АХГ). Большинство её участников – выпускники нашего Геофака МГУ, некоторые давно знакомы мне лично, могут считаться моими друзьями. Они провели не менее  десяти коллективных  выставок и немало персональных, их работы есть во многих музеях страны. Они – члены множества всероссийских и международных ассоциаций. Они выпустили два прекрасных альбома тиражом в 500 экз. Но ни один из них не удостоился чести быть выставленным в Третьяковской галерее.  Меня же, умеющего не рисовать, а чертить с помощью линейки, циркуля и лекал, да ещё заливать контуры акварелью, сразу вставили в Третьяковку. Как относиться к этому факту? И как к нашей выставке отнеслись бы члены АХГ? Заметили ли её, знают ли о ней, признают ли «современное концептуальное искусство»? 

Я неожиданно оказался в гуще арт-сообщества, но по мотивам и обстоятельствам создания моих творений я не могу причислять себя к современным концептуальным художникам. В моих текстовых и графических произведениях нет эпатажа, оппозиционности,  революционности.  Они являются незаменимыми составными частями моих научных статей и книг, не стремятся выйти за рамки науки в более престижную сферу искусства, уважаемую обывателями.

Я не старался выделиться, стать известным, прославиться любой ценой, сотворить нечто новое, невиданное ранее, привлечь внимание публики, удивить, приобрести сторонников, поклонников, учеников. Я не находился в оппозиции к существовавшим в годы моей активности научным направлениям, не хотел их опровергать,  ниспровергнуть, заменить. Я предлагал картоиды не вместо карт, а наряду с ними. Мне чужды представления о научных революциях. Я признаю преемственность и сохранение традиций. У нас, теоретиков географии (у меня и у моего ученика В.Л. Каганского) есть высоко ценимые нами предшественники – А. Гумбольдт, И. Тюнен,  В.П. Семёнов-Тян-Шанский, В. Кристаллер, А. Лёш. Своими «формами районирования» я хотел обслуживать советских физико-географов и картографов, делать их работы более яркими и наглядными (редактор я, как никак, профессиональный и признанный – научный, литературный, художественный), но они на меня наплевали…

Так мыслил я о себе, как о скромном труженике, но не так выглядел со стороны. Я казался наглым выскочкой, жаждущим успеха и лезущим к докторской кормушке без очереди. Говорили, что я мыльный пузырь, раздутый Баранским и подхваченный евреями. Им нужна синагога, и в качестве неё они выдумали теоретическую географию. Так думают мои бывшие коллеги на Геофаке и сегодня, там мало что изменилось в мою пользу.

Кураторы и резиденты на нашей кафедре видели в моих чертежах масонские знаки. Ругали меня в журнале «Вестник Московского университета. География». Эти люди держали в страхе и самого Ю.Г. Саушкина. Они копались и в его биографии, выясняли его этническое  происхождение. Они  сникли в 90-х годах, но ныне опять подняли головы и принялись за старое. Решили, что время их вернулось. Но оно, как оказывается, и не уходило…

Я не был профессором, не руководил диссертантами, не заседал  в учёных советах. Тем более, я не отвечаю ныне принятым стандартам научной работы, всем этим РИНЦ и фигИНЦ. Я полагаю, что меня нельзя считать типичным российским учёным (научным работником) и в качестве такового показывать публике. Я – автор многих сочинений на столь любимом мною  русском языке, творец рисунков на самом любимом материале – бумаге. На бумагу перешла-перетекла  вся моя жизнь. Перебирание, перелистывание бумаг – моё главное занятие. Кем был я и кто я «на самом деле», пусть определяют другие. Мне кажется, что я – маргинал на обочине умирающей русской  культуры, и это обстоятельство роднит меня с некоторыми художниками.

В заключение хочу поблагодарить тех, кто привлёк меня к художественным выставкам: Дмитрия Замятина (моего коллегу и покровителя в нескольких учреждениях, плативших мне зарплату);  Николая Смирнова (художника, приложившего так много усилий); Яну Малиновскую (куратора, опекавшую меня на тусовке художников в Дивногорье). Всем спасибо и спасибо за внимание!

         15 ноября 2015 г.         
         
         Подготовлено для «Проза.ру» 14 декабря 2016 г.