Лес любим, а про степь забыли

ПРОБЛЕМЫ ФИЗИЧЕСКОЙ И МЕНТАЛЬНОЙ
РЕАБИЛИТАЦИИ СТЕПЕЙ
ВВИДУ ПЕРЕКОСА РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
В СТОРОНУ ЛЕСИСТОГО СЕВЕРА

Из-за размещения столиц и большинства жителей России в лесной зоне и по причине почти полного исчезновения естественных степных биоценозов у россиян не сложилось ясное  представление о степях как природном и культурном наследии, о роли степных ландшафтов и населявших их народов в российской истории, о необходимости сохранять и восстанавливать фрагменты степи хотя бы в природных заповедниках.   

1. Российские псевдостепи

Иностранцы, приезжавшие в нашу страну  в XVIII – XIX вв. и направлявшиеся в Петербург или Москву на лошадях по почтовым трактам, воспринимали Россию преимущественно как страну степей. Степями им казались необычные для западноевропейского глаза обширные поля и луга. Впечатление унылой пустоты усиливалось зимой, когда под снежным покровом скрывалась не только суша, но и озёра. Леса же вдоль трактов были давно вырублены (на постройки и на дрова) для нужд тех же путешественников и обслуживающих их ямщиков, чьи сёла вперемежку с уездными городами располагались на дорогах с такой же регулярностью, как локомотивные депо на железных дорогах в наши дни. У локомотива тяговое плечо (расстояние между основным и оборотным депо) достигает 350 км, а у ямщика и почтовой лошади в десять раз меньше – около 35 км. Соответственно, расстояние между соседними уездными городами в Подмосковье – в среднем около 70 км. Считается, что такой порядок установили на Руси  выходцы из степей – те, кого принято называть «татаро-монголами». Они, стало быть, привнесли в край лесов, озёр и холмов дополнительную монотонность, присущую степным равнинам. С настоящими же степями и иностранцы, и основная масса российского населения были всегда знакомы гораздо хуже.
        Другими заметными видами псевдостепей стали так называемые ополья, созданные людьми возле всех древнерусских городов.  Обитателям каждого поселения в равной мере нужны были и лесные, и земледельческие ресурсы, и они выбирали для распашки относительно более плодородные места. Лесные угодья оставались служить людям в качестве местного полесья [7]. Чем больше людность поселения, тем обширнее эти два дополняющих друг  друга культурных ландшафта. В подзонах южной тайги и смешанных лесов ополья имеют вид островов, а леса простираются неопределённо далеко, вплоть до других ополий. В лесостепной зоне (или подзоне) и в регионах, издавна малолесных, хорошие леса сохраняются в виде островов, нередко имеющих собственное имя.
        Классическим примером сочетания ополья и полесья служат Владимиро-Суздальское ополье и Мещёрская низменность, разделённые рекой Клязьмой. Южнее та же Мещёра дополняется Рязанским опольем за рекой Окой. У Суздаля тоже есть своё полесье – к востоку, за рекой Нерлью. Река часто служит границей между полесьем и опольем и лишний раз стимулирует их возникновение. У Москвы было Северское ополье, между Москвой-рекой и Окой, его осью была река Северка. Называя лесные и безлесные окрестности городов полесьями и опольями,  я   не имею в виду их физико-географическое тождество с эталонами, давшими нам эти термины – Владимиро-Суздальским опольем и Белорусским полесьем.  Ополье как пригородный культурный ландшафт не всегда богато карбонатными почвами на месте сведённых широколиственных лесов, а полесье – не обязательно зандровая низменность. Недавнее частичное рассекречивание топографических (общегеографических) карт в масштабе 1 : 200 000 позволяет обнаружить в российском Нечерноземье огромное количество  подобных полесий и ополий. Они возникали даже вокруг крупных сёл.

2. Куда и зачем расширялась Россия?

Города не только создают (сохраняют, поддерживают) для себя контрастные ареалы, но и сами возникают на границах ранее имевшихся природных ландшафтов. А что могло быть контрастнее на Восточно-Европейской равнине, нежели лес и степь (в её исконном состоянии)? Близ границы лесной и степной зоны возвысился Киев. За ним следовала целая цепочка древнерусских городов. Граница леса и степи, или вся лесостепь как расплывшаяся граничная линия (переходная зона), воздействует на этнос статически (как множество мест, удобных для поселений) и кинематически (как трасса для миграции). Славяне двигались на северо-восток, вклиниваясь между балто- и финноязычными лесными народами и тюркоязычными степными, селились сначала вдоль рек, вытесняя неславянские народы на плакоры и водоразделы. Миграция шла по рекам Десне и Оке, весьма приблизительно совпадавшими с осью лесостепи. Эта первоначальная стрела славянской колонизации упёрлась в Поволжье, в ареал доныне сохранившихся тюркоязычных народов.
        Расширение всего Русского государства  шло по другой, северной полосе, и своей динамикой обязано финским этносам. Россия вытянулась с запада на восток в погоне за соболем. Карелы из Великого Новгорода и коми-зыряне из Великого Устюга, продвигаясь по своей родной зоне тайги, присоединили к будущей империи Северо-Восточную Европу и Северную Азию [3].  Золотоносная Южная Сибирь была пристёгнута к меховому поясу позже.
        Вторично  граница леса и степи, или лесостепь, стала полосой земледельческой колонизации славян совсем недавно – на рубеже XIX и ХХ вв., на сей раз в Сибири (преимущественно Западной) и (фрагментарно) на российском Дальнем Востоке. Переселенческое движение   инициировалось правительством из-за  аграрного перенаселения и частых неурожаев в европейской части степной и лесостепной зоны, но диктовалось и геополитическими стимулами – мечтой покорить и оправославить Китай и Японию.

3. Русские – лесной народ?

Подобно тому, как пешеход, турист, двигаясь по границе леса и поля, предпочитает всё же идти не под палящим солнцем, а под пологом леса, где можно собирать грибы и, как правило, тянется пешая тропа, параллельная опушке, – переселяющийся народ на границе лесной и степной зоны при выборе местообитания больше тяготеет к лесу. Там более комфортные и безопасные условия жизни, доступнее топливо и стройматериалы. Возможно, что русские – генетически лесостепной народ, но актуально, в наши дни, он кажется более лесным. Об этом говорит и видимо неслучайное совпадение расселения россиян с ареалами распространения некоторых деревьев.
        На карте плотности населения можно увидеть, что ареал с густотой распределения сельских жителей свыше 10 человек на 1 кв. км имеет вид острого клина, вонзающегося в Сибирь. Москва расположена близко к центру тяжести «обжитого треугольника» Петербург – Ростов-на-Дону – Новосибирск. В этом треугольнике лежат все города с населением больше миллиона человек, а его северные и южные границы проходят большей частью там же, где пределы распространения липы, клёна и дуба [1], игравших огромную роль в быте древней Руси, но ставших редкими  в наших современных лесах.

4. У горожан «природа»  – это лес?
       
Ментальное облесение русского народа, почти целиком переселившегося в города, его любовь к лесам, всё больше отождествляемым с природой вообще, росли в ХХ в. благодаря, согласно или вопреки разным факторам и процессам: 1) расположению Москвы, Ленинграда и крупных военно-промышленных городов в лесной зоне; 2) упадку в Нечерноземье неконкурентного зернового хозяйства и не обеспеченного трудовыми ресурсами льноводства, зарастанию полей в постсоветское время; 3) варварской вырубке и застройке в это же время ценнейших, в том числе пригородных лесов и лесопарков, что, естественно, вызывает протесты «общественности» и усиливает её ностальгическую любовь к лесу.
        Вооружённые силы в советское время  были направлены прежде всего на оборону Москвы, расположенной в северной, лесистой половине европейской части нашей страны. Леса представлялись удобными для маскировки военных объектов, сокрытия их от своего гражданского населения. Рядом с секретными военными учреждениями размещались пионерские (детские) лагеря, построенные так, чтобы служить госпиталями и общежитиями для специалистов, эвакуированных из города. (Судя по эвакуационным планам, изучавшимся на занятиях по гражданской обороне, считалось, что даже научные институты и вузы в этих лесах будут в разгаре ядерной войны как ни в чём не бывало продолжать свою обычную деятельность). Лесистый образ родной страны еженедельно подтверждается поездками миллионов жителей Москвы, Петербурга, Нижнего Новгорода, Екатеринбурга на свои дачи. Поэтому не удивительно, что лесистый север, а не бывший степной юг стал выразителем русского пейзажа. Блестящий анализ В.Л.Каганским образа России на банкнотах показал, что хозяева страны представляют её лесистой, приморской и довольно  северной [4], т.е. можно говорить не только о полесении, но и посеверении образа Родины за последнее столетие – вопреки реальной вырубке лесов и оттоку населения с севера. Для образа степей в менталитете подавляющего числа россиян места не находится. Тем более, что и степей как биоценозов больше нет, а есть на их месте только сельскохозяйственные поля в бывшей степной зоне, обогащённой сетью лесных полос.
        В представлении обывателей и чиновников «особо охраняемые природные территории» (ООПТ) – это лесные угодья. Начальство ценит их как места великокняжеской охоты и элитных резиденций. В заповедниках и национальных парках располагаются дворцы и виллы правителей, там ведётся разнообразное строительство под предлогом развития туризма. Лесные заповедники издавна и широко используются  для прикрытия военных объектов. Напротив, идея заповедности безлесных территорий как правило не укладывается в сознание местного начальства и населения, эти земли невозможно уберечь от выпаса, сенокошения, устройства огородов, проезда автомобилей. Неприятности  заповедников «Аскания-Нова» и «Стрелецкая Степь» широко известны.
        Более 60 лет добивался подмосковный Приокско- Террасный заповедник присоединения к нему приречных  лугов с уникальной степной окской флорой, ради которой этот заповедник, собственно говоря, и был создан, но совхоз не уступал свою землю. Кончилось тем, что для редких растений огородили кладбищенской решёткой прямоугольный участок такой же формы и площади, как для захоронения одной человеческой семьи, и снабдили его надписью. Нет лучшего способа погубить редкие растения, чем повесить надпись с призывом их беречь. Ведь без такого объявления никто и не узнал бы об их существовании. Через луга прошла асфальтированная автодорога, они застраиваются коттеджами, отрезавшими заповедник от Оки. Так были похоронены последние фрагменты степи в ближнем Подмосковье.
        Национальные парки создаются, как правило,  на базе лесхозов и остаются таковыми по ряду функций, по составу и менталитету большинства работников. Типичный заповедник или национальный парк – это особо коррумпированный лесхоз с жалким штатом научных сотрудников, задавленных криминальной, мафиозной дирекцией. Не номинальные ООПТ, а военные земли в России кое-как исполняют роль природных заповедников. В степной зоне военные полигоны – последнее убежище для степной флоры и растительности. В наших интересах, чтобы эти земли сохранялись за военными ведомствами как можно дольше, до лучших времён. А если эти полигоны продать и распределить между частниками, то те вырубят леса, задавят колёсами естественный травостой  и застроят всё гораздо гуще, уничтожив остатки природного ландшафта [5].

5. Североюжная асимметрия
   культурного наследия

Замечательная географическая асимметрия российского культурного наследия выражается в том, что только северная половина Европейской России выглядит  носительницей исконно русских черт культуры и ландшафта. В наиболее узком смысле слова, отчасти «узаконенном» и географами с их прежним экономическим районированием, Русским Севером считаются области Мурманская, Архангельская, Вологодская, республики Карелия и Коми, но в более широком понимании, желанном для русской интеллигенции, туда включены Костромская и Ярославская области. И, наконец, судя по содержанию некоторых художественных выставок, в Русский  Север входит всё, что расположено к северу от параллели Москвы – и Новгород с Псковом, и  Сергиев Посад с прилегающим к нему Радонежьем, и Владимир с Суздалем, и озеро Светлояр с «градом Китежем».
        На северной половине европейской части страны размещаются почти все шедевры русской церковной архитектуры, там расположены малые родины и/или славные поприща большинства героев – «спасителей России» (Александра Невского, Сергия Радонежского, Минина и Пожарского, Сусанина). Современные либералы, опасающиеся  прослыть оголтелыми западниками и русофобами, ссылаются на прерванную традицию  Псковской и Новгородской республик с их «кончанской демократией», а национал-патриоты видят на ближнем Севере примеры исконной духовной чистоты и соборности русского народа.    
        В XIX в. образ Русского Севера создавали художники, работавшие в подмосковном Абрамцеве. В литературе их дело продолжили в ХХ в. писатели-деревенщики. За пределами юго-восточных окраин России, овеянных казачьей романтикой (Ермак, Разин, Пугачёв; Дон, Кубань, Терек, Яик), какие столь же мощные мифы может противопоставить «героическому» и «духовному» Северу наш «промежуточный Юг» – Центрально-Чернозёмный край?
        В современном «духовном ущемлении» российского Юга  сказалось и постсоветское отторжение от Украины, обида на её «самостийность». Постепенный переход от «чисто русского» языка и сельского ландшафта к «чисто украинским» пейзажам и народным говорам растянулся на несколько сот километров. Образ Русского Севера как эталон настоящей сельской местности является общероссийским достоянием (вспомним бревенчатые васнецовские избушки во всех детских городках, вплоть до Сочи), в то время как образы деревни Курской, Белгородской, Воронежской волнуют лишь  местных краеведов и художников и в столице не популярны. Ввиду близости Украины и Кавказа и более позднего вхождения в Московское государство южным регионам России фактически отказано в праве считаться эталонами «русскости». Похоже, что нынешняя Россия в целом не любит своего Юга (за исключением Краснодарского края, с его черноморским побережьем).
       
6. Оскудение Чернозёмного Центра
   и  «Великое преобразование природы»

Прогнав кочевников с Дикого Поля и Северного Причерноморья, ставшего Новороссией, царская Россия довольно  быстро, уже к концу XIX в., довела эти плодородные земли до разорения и экологической катастрофы. Обычными стали засухи, неурожаи, голод. Понадобился гений В.В. Докучаева, чтобы предложить рецепты спасения и подтвердить их лесополосами и другими полезащитными мерами на экспериментальном полигоне «Каменная Степь». В советское время работы по облесению и обводнению аграрного ландшафта бывших степей были распространены на обширные территории. 
        В советском менталитете, сохраняющемся в значительной мере и в наши дни, господствовала примитивная двузначность оценок.  Не только люди, вещи, идеи, но и ландшафты делились на хороших и плохих. Плохие подлежали превращению в хорошие или уничтожению. Сложилось характерное взаимно-однозначное соответствие между некоторыми существительными и глаголами: болота  осушить, целину распахать, степи облесить, пустыню оросить, реки запрудить,  льды растопить и т.д.  Пространства бывших степей тоже попали под эту примитивную раздачу – они стали рассматриваться как ущербные из-за недостатка лесов. Поскольку облесение считалось лучшим средством для увеличения урожая, то наступил звёздный час для грандиозной программы В.В. Докучаева. Она стала называться Великим Сталинским планом преобразования природы.
        В самой середине ХХ столетия ландшафт бывших степей за считанные годы преобразился неузнаваемо. Не только лесополосы, но и обширные пруды с водоплавающей птицей значились в программе. Однако своей главной цели – повышения урожайности это «преобразование природы» не выполнило. Огромные поля,  нарезанные для удобства гигантских тракторов и комбайнов (побочных продуктов от производства танков),  не защищались от суховеев слишком редко расположенными лесополосами. Д.Л. Арманд доказал, что лесополосы должны быть гуще, не прямолинейными, а согласованными с рельефом и гидросетью, дополнять и развивать естественную сеть овражно-балочных байрачных лесов, поля должны быть гораздо меньше [2], но работа учёного запоздала и никому не понадобилась.
        От лесополос, тем не менее, была огромная польза. Пейзаж стал разнообразнее, появились места для прогулок и отдыха людей, в том числе и работающих в поле, для сбора грибов и ягод. Благодатным стал микроклимат самих полос. Обогатился и отчасти восстановился прежний животный мир. Придорожные лесополосы защищают транспорт от снежных заносов и радуют взор проезжающих.
        То был редкий  случай, когда от тоталитарного режима земля наша выиграла. Диктатор прислушался к мнению учёных и организовал доброе дело. Сегодня в реабилитации нуждается не И.В. Сталин, а те попытки настоящих агромелиораций, которые были связаны с его именем.
        После того, как великий план был осуществлён (с абсурдными извращениями) и благополучно забыт, началось наступление южного агроландшафта на лесистый  север. Теперь уже лесная зона объявлялась ущербной и получила негативную кличку «Нечерноземье». «Превратим Нечерноземье во вторую Кубань!», призывал  лозунг на виадуках в Подмосковье и в Ярославской области.  Этим регионам были навязаны зерновые, жизнеспособные только благодаря дотациям; погублено льноводство, а основные, отнюдь не подсобные занятия северных крестьян, т.е. разнообразное ремесло, были уничтожены ещё раньше,  при  коллективизации. Даже художников из Палеха, Х;луя и Мстёры заставляли заниматься земледелием и скотоводством. Замена веками складывавшегося «хозяйства села» советским «сельским хозяйством» в его южнорусском понимании, искусственное, не пригодное для российской реальности вульгарно-марксистское разделение трудящихся на рабочих и крестьян погубили сельскую жизнь везде, кроме южных регионов и некоторых, преимущественно мусульманских, республик [6]. Мелиорациями в послесталинском СССР фактически называлось не всякое улучшение земель, а только рытьё осушительных канав там, где их легче рыть, т.е. даже на сухом месте, так что в сущности  это была сплошная  детериорация.
        Проводниками наступления степного агроландшафта на север были советские вожди  южнорусского происхождения. После краха СССР к власти в России вернулись северяне. Сегодня судьба нашей страны решается на правительственных дачах и в охотничьих дворцах среди хвойных лесов, озёр и водохранилищ. Другим равнинным ландшафтам, например, степям, поймам, дельтам, плавням, ничего хорошего ждать от этой ландшафтно ограниченной правящей команды не приходится.   

7. Земледелие в степи – экологический тупик?

Вышеупомянутые полезащитные лесополосы улучшили испорченный агроландшафт, возникший на месте уничтоженной степной растительности, но вывод о том, что культурное   лесополье, в меру облесённое  и обводнённое,  человечеству нужнее целинных степей, отсюда никак не следует. Земледелие, особенно выращивание пшеницы,  – с биоэкологической точки зрения не лучший путь использования людьми тучных чернозёмов. Об этом при мне как-то сказала наш выдающийся почвовед М.А. Глазовская  (1912 – 2016; прожила 104 года!) на заседании в Институте географии.  Вместо того, чтобы непосредственно использовать в пищу здоровое мясо диких и полудиких копытных, выходцы из других природных зон, носители нестепной культуры стали выращивать хлеб для людей и корма для скота,  живущего во всё более тюремных условиях стойлового содержания, т.е. заведомо больных, соматически и психически, а потому и не вполне съедобных, с излишними затратами труда, с бессмысленными потерями энергии, ценных веществ и качества на каждом этапе «сельскохозяйственного производства». Это было грандиозное извращение естественных цепей питания.   
       В наши дни всесторонняя реабилитация степей – это и попытки их сохранения и восстановления хотя бы в природных заповедниках, и экологическое и геоботаническое просвещение в экологическом туризме и на экскурсиях, и напоминание о роли степных народов и культур в истории России, и борьба с браконьерами,  и пресечение беспорядочной езды автотранспорта вне дорог по сухим степям, и многое другое в том же духе…

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

        1. Алёхин В.В. География растений. – М.: Учпедгиз, 1950.
        2. Арманд Д.Л. Физико-географические основы проектирования сети полезащитных лесных полос. – М.: АН СССР,  1961.
        3. Историко-культурный атлас республики Коми. – М.: Дрофа, ДиК,  1997.
        4. Каганский В.Л. Главное свидетельство // Каганский В.Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство: Сборник статей. – М.: НЛО, 2001, с. 448 – 475.
        5. Каганский В.Л., Родоман Б.Б. Экологические блага российского милитаризма // Отечественные записки, 2004, № 1 (16), с. 369 – 377.
        6. Нефёдова Т.Г., Пэллот Дж. Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова? – М.: Новое издательство, 2006.
        7. Родоман Б.Б. Полесья и ополья. Две половины России // География (прил. к газ. «Первое сентября»), 1995, № 4 (65), январь, с. 8.

        31 января 2012   21.2 тыс. зн. 

Опубликовано: // Степи Северной Евразии. Мат-лы VI междунар. симп. и VIII междунар. школы-семинара «Геоэкологич. проблемы степных регионов» / Под науч. ред. чл.-кор. РАН А.А. Чибилёва. – Оренбург: ИПК «Газпромпечать» ООО «Оренбурггазпромсервис», 2012, с. 614 – 619; 0,5 л., 300 экз.

Подготовлено для «Проза.ру» 21 декабря 2016 г.