Свитер

Лино опаздывать не любил и приехал раньше. Он остался в машине – выключил радио, опустил стекло и смотрел на детей, играющих во дворе. Мальчишки постарше гоняли мяч, малыши копошились в песочнице.
Чьи-то дети.
Лино вздохнул. Только что всё было просто и ясно, и сам он – болван, глупец! – был так легкомысленно счастлив, покупая цветы для Тересы, выбирая подарок Анхелю.
Сейчас, глядя на пацанов, чумазых и потных, клубящихся в жаркой густой пыли, Лино понял, что с подарком для Анхеля промахнулся. И чем, спрашивается, он думал? Драные свитера, исцарапанные коленки, разбитые локти – всё это не для Анхеля, не для бледного и пугливого замкнутого тихони с ускользающим кратким бесцветным взглядом.
Сын Тересы – особенный. Лино несколько месяцев подбирался к нему, пытался, но не сумел. И сегодня ошибся снова. Скейтборд и защитные наколенники, ну и ну! Что о нём будет думать Тереса, что скажет Анхель? Никогда ему не понять, что у Анхеля на уме и чего он хочет.
Лино очень старался, да, видит Бог. Всеми силами, всей душой. Не словами, делами доказывал. И будет доказывать, он не сдастся, он сделает всё возможное, что угодно. Знать бы только, что именно.
С Тересой сложностей не было –  она словно ждала его все эти годы, отвергая ухаживания других. Он, не будучи с ней знаком, приметил её давно: как нарочно, они то и дело оказывались в одних и тех же местах – на пляже, в торговом центре, на рынке, в парке, в кинотеатре, – но она не была одна, всегда её кто-то сопровождал: то седой импозантный высокий хмырь, то плотный бритоголовый скромняга с пунцовыми гладкими щёчками, то сутуло-профессорской внешности молодой человек с куцыми бакенбардами и в немодных больших очках, то павлином разряженный щёголь с осанкой оперного хориста, – Лино помнил их всех, и не только этих, но выбросил из головы, едва сойдясь близко с Тересой: те, прежние, были случайны и ничего не значили, – недаром они так скоропалительно исчезали и больше не попадались ему на глаза, иначе теперь бы они увидели, как она расцвела с ним, Тереса, – увидели бы и всё поняли.
Можно было оставить всё так, без скреп и без обязательств. Но Лино так не хотел.
Лино хотел как положено и как правильно.
Он хотел, чтобы было всё.
Бестолковые суматошные хлопоты по утрам, совместные долгие ужины, уикенды, катания с гор, дети – девочки, мальчики, – кубики под ногами, летом – море, осенью – школа, друзья, и друзья детей, фотографии в кожаном толстом семейном альбоме, зелёное рождество, подарки под ёлкой, весна, лето, осень, и так всю жизнь.
Лино хотел всё это для них с Тересой. Для них и для Анхеля, разумеется.
Анхель привыкнет, полюбит его и когда-нибудь назовёт папой.
Назовёт. Отчего и нет?
Лино сделает всё. Он ведь, Лино, хороший порядочный человек, никому зла не делает, его любят друзья, уважают и ценят на службе, с чего тогда сыну Тересы его не принять?

Лино взбодрился, почувствовав себя увереннее. Подарок теперь казался уместным и правильным. Анхель тоже станет чумазым, громким и ловким – как эти дети.
У него нет отца, поэтому он такой. Он даже не знает, как это, когда – отец. Он не помнит, ему тогда было так мало, год или полтора. Два пьяных придурка устроили гонки в грозу по встречке, не оставив ни шанса отцу Анхеля. Тереса с тех пор одна, Анхель вырос угрюмым и странным. Лино это исправит, Лино поможет им: будет всё.
Лино даже представить себе не мог, как это – жизнь без отца.
Пробовал – не получалось: рвалась картинка, распадалась большая крепкая их семья.
Без отца – никак.
Анхель просто не знает ещё. Лино ему покажет, и он поймёт. Они станут семьёй и будут по-настоящему счастливы – Тереса, Анхель. И он.

Лино выбрался из машины – пора.
Бережно и осторожно нёс, прижимая к груди, букет, другой рукой обнимая коробку с подарком для Анхеля.




 *      *      *



Тереса ждала его – отпросилась пораньше со службы, к тому же – пятница.
На завтра они планировали пикник. Сидели за круглым столом, как сбывшаяся семья, составляли список, чтоб не забыть – пледы, кепки, продукты, теннисные ракетки. Анхель тоже как будто участвовал – слушал, смотрел. По нему, впрочем, никогда не поймёшь, но ведь не возражал, не дулся, не падал на пол, как делают это ревнивые эгоистичные злые дети, Лино это учёл и предполагал, его предупреждали друзья и коллеги, когда узнали, что он ухаживает за Тересой – за матерью-одиночкой.
Лино терпеть не мог этого сочетания – «мать-одиночка», он видел в этом злорадное и неправильное, изначально противоречивое статистическое клеймо, придуманное для сомнительного удобства в каких-нибудь людоедских автоматизированных канцеляриях. Мать не может быть одиночкой. Так же как одиночка – это не мать.
Лино слушал советы и думал, что все эти люди не виноваты – они не знают Тересу, не знают Анхеля. И главное, они не знают его самого.
Лино нашёл свою женщину, свою семью.
Завтра будет пикник, послезавтра он сделает ей предложение: как положено, официально, с кольцом и речью. Простое – внезапное, искреннее – вырвалось месяц назад. Тереса сказала «да», но тогда дело было в Анхеле, надо было чуть-чуть подождать, пока он привыкнет.
Анхель привык.
Он уже не дичится, не прячется в комнате, не запирается в ванной, не лезет в шкаф.
Вместо этого он сидит за столом, ест хамон и болтает ногами – Лино слышит, как время от времени он слегка попадает по ножке стола, и тотчас перестаёт, но потом, забывшись, он снова…




*        *        *



Тересе понадобилось уйти. Позвонили со службы, просили проверить какие-то срочные ведомости, и она ушла – ненадолго, сказала. Час, максимум – полтора.
Машина уже вовсю сигналила под окном.
Лино не огорчился.
Впервые она оставила их вдвоём, доверила ему Анхеля.
Может, так даже лучше.
Они могут поговорить. Как друзья. Поведать другому своё – дорогое, заветное.

Лино и говорил – как друг. Сам с собой. И собой делился.
Анхель молча сидел. Спасибо, что не ушёл, уже что-то. Лино может и сам с собой, ничего, – мальчик здесь, мальчик слушает. Он запомнит. Когда-нибудь он поймёт.
И Лино рассказывал.
Про игрушки и кубики под ногами, о которые спотыкался косматый горбатый дед и грозился всё сжечь в огромной страшной печи, где могли даже поместиться люди и где даже мылись когда-то давным-давно, прямо в этой печи,
про тряпичные лупоглазые куклы сестры с пририсованными усами, когтями и рылами,
про некрашеный чисто вымытый деревянный пол, от которого пахло сосной, ветром, морем, смолой и сухими травами,
про братьев и как приезжали другие братья, троюродные, и тогда была крепость, была война – кто кого, и однажды они победили,
про конфеты, которые в рождество висели на ёлке, и они их тайком съедали, а чтобы никто не заметил, катали хлебные мякиши и пихали вместо конфет в нарядные новогодние фантики,
про столетнюю тётушку Эбигейл, чуток выжившую из ума, озорную и вредную; она вечно дурила их в карты, мухлевала в лото, а когда принимались за домино, устраивала им двухконечную «рыбу», ломая партию, и смеялась, и всплескивала руками, подёргиваясь на стуле как хрупкая балеринка из сломанной музыкальной коробочки,
про чужую козу, забредшую прямо в дом, когда тётушка Эбигейл думала, что это чёрт, и пыталась его изгнать самодельным кадилом, а коза загорелась и стала бегать по дому, и чуть не настал пожар, –
рассказывал Лино, мешая в кучу то, что видел сам, и то, что знал со слов старших.

И Анхель вдруг заулыбался.
Лино глазам не поверил, но Анхель действительно улыбался.
А потом он встал и пошёл, и позвал с собой Лино.
Они вошли в гардеробную.
Анхель открыл дверцы шкафа и произнёс:
- Это свитер моего папы.
Лино смотрел и молчал, опасаясь спугнуть что-то важное, очень важное, что сейчас здесь происходило.
Анхель вынул свитер из шкафа и протянул Лино.
Лино помедлил и взял.

Свитер был самый обыкновенный – шерстяной, серый, вязаный грубо, вручную.
Анхель ждал.
Лино не очень понял, что надо делать. Вернее, не понял совсем. Только чувствовал – это как испытание. Что-то вроде экзамена. Только гораздо серьёзнее и значительнее.
- Надень, – сказал Анхель. – Я подожду.
И вышел, беззвучно прикрыв за собою дверь.

Лино, путаясь в рукавах, полез в свитер.
Свитер был ему в самый раз, рукава только чуть длиннее, и в спину немного колется.
Лино вывернул руку за спину – проверить, что там такое вонзается и так жжёт, – тут же резко кольнуло в бок и кольнуло в грудь, а потом – в живот и под рёбра.
Лино упал.
Встать не смог – внутри полыхал огонь, подбираясь к сердцу.
Лино не закричал, не издал ни звука – боялся перепугать Анхеля.
Он подумал вдруг о Тересе: будет ли хорошо, если она увидит его в этом свитере, вдруг она вообразит, что он сам…




*    *    *



Анхель вошёл в гардеробную, бросил на пол метлу и пластмассовый белый совок, поднял свитер и вытряхнул из него пепел.
Затем он повесил свитер обратно в шкаф, собрал пепел в совок и высыпал аккуратно в мусорное ведро на кухне.
Мама вернётся, а Лино уже ушёл.
Как все они.










.