Два рисунка

Посвящается  Шульгиной  Эмме  Сергеевне


Больничная палата. Как-то неожиданно я оказалась здесь. Увезла меня «скорая помощь» с сильным головокружением и подозрением на инсульт. Инсульт не подтвердился, а головокружение осталось. Неприятное ощущение мешает полноценному восприятию пространства и себя в нём. Настроение неважное. На третий день своего прибытия в больницу я вспомнила, что внучка Элечка дала мне свёрнутый листок со словами:«Посмотришь потом в больнице.» Развернув листок увидела Элечкин рисунок, нарисованный карандашом, пока я одевалась.
В верхней части листа: забор, ворота, часть больничной стены с крестами. В центре  круг из головок цветов, а в середине этого круга она нарисовала меня и рядом себя с косичкой, протягивающую ко мне руки. Ниже изобразила дорогу с дорожным знаком, которая действительно проходит мимо Александровской больницы. Внизу рисунка в правой его части, неровные буквы слов: «Я мечтаю об этом! » Ей хотелось, чтобы бабушка скорей поправилась и вернулась к ней.
Моя соседка по палате очень интересный человек. Эмме Сергеевне 80 лет и у неё молодые искрящиеся глаза, она профессор, доктор наук. Истинная интеллигентность сквозит в её речи, интонациях. Она ни на что не жалуется, хотя у неё сильные боли в позвоночнике, и ещё  необыкновенно добрый человек. Каждой медсестре, санитарке она обязательно скажет что – то хорошее. Её бабушки-дедушки, родители питерские, ленинградские учёные, но у  нее,  ни капли снобизма, исключительная скромность и уважение к другим людям. Я  рада, что довелось познакомиться с  уходящей, к сожалению сегодня, потомственной питерской интеллигенцией.
Рисунок Элечки тронул меня до  слез, и я показала его Эмме Сергеевне. На неё он произвёл большое впечатление. Она отметила тонкость и глубину чувств ребёнка, способность выразить их в композиционном построении, в сюжетной выразительности. «Внучка Вас очень любит и Вы ей  очень нужны»,- отметила она.
Утром Эмма Сергеевна сказала мне, что ей не спалось, мучили боли. И, что неожиданно для себя, она вспомнила войну, эвакуацию в Алтайский край, г. Бийск, куда эвакуировали родителей с институтом, где они работали.
« Помню, как мы вышли из поезда и пешком пошли куда-то далеко по шпалам. Мне было пять  лет, и я несла тяжеленный чайник. А ещё вспомнилось, как я, наверное, уже лет шести читала в большом зале со сцены перед взрослыми стихотворение. Это было зимой, перед праздником 7 ноября или Новым годом. Не помню как называлось стихотворение, его автора, но помню как мама учила  меня, его выразительно исполнять, где делать паузы, произносить совсем тихо, где громче. Как стояла на сцене  нарядная в  платьице  из марли, окрашенной в  розовый  цвет марганцовкой, с пышной накрахмаленной юбочкой и таким же из крашеной марли большим бантом на голове.»
И эта 80-летняя женщина, лежащая на больничной койке, прочитала то стихотворение с той же вдохновенной интонацией, без запинки от начала до конца.

«Пришло письмо от дочери моей
Оно тепла полно, разлукой веет.
Её каракули всех слов милей
И взгляд мой радуют и сердце греют.

Сюда, где рвётся тишь железным громом,
Она рисунок мне прислала свой:

Дощатый домик, деревце у дома
И две ромашки на горе крутой.
А наверху, над самою трубою
Кружочек солнца, ясные ресницы.

Сомкну глаза: мне тихий домик снится
И две ромашки на горе крутой.
Она рисунок выводила свой в краю далёком
Там, где тишь застыла…

Сегодня почта мне его вручила
Под гул немолчный и снарядов вой.
Я показал его своим друзьям
Какие  только  что пришли из боя.

Смотрели  мы, и  жарко стало нам в буран
От солнца, детскою рукой зажжённого.
О, грёз моих светло!
Везде ношу её письмо с собою.

И как бы ни было мне тяжело
Я  взгляну на рисунок перед боем
И вновь почувствую лучистых сил прибой.
Зовут на бой в раскаты дыма, грома…

Дощатый домик, деревце у дома
И две ромашки на горе крутой.


Я увидела ту маленькую, нарядную девочку, стоящую на сцене и читающую стихотворение, тот праздничный зал 1942 года. Зал в глубоком тылу, заполненный гражданскими, военными многим из которых, возможно, предстоит и не пережить самую страшную из войн Великую Отечественную; взрослых тайком вытирающих слезу. В моём сознании слились: та девочка, приславшая отцу на фронт в письме рисунок; маленькая Эммочка в розовой  юбочке звонким голосом, рассказывающая стихотворение; и моя внучка Элечка,  живущая 75 лет спустя после тех событий, нарисовавшая бабушке свой рисунок.