Стая Белого Волка. Горные духи и дети луны. 19

Глава 19. Разговоры при луне.



   Прошло довольно много времени, прежде чем мы оказались в моей постели и Вольф, наконец, уснул. А ко мне сон все никак не шел. Я лежала рядом, завернувшись в свое  покрывало, и смотрела, как лицо Барона, ставшее почти спокойным, после того, как он заснул, постепенно, снова, становится напряженным, и по нему пробегают тени дневных забот. Его беспокойство становилось почти осязаемым, и я поняла, что заснуть мне не удастся. Приняв, наконец, решение, перестать ворочаться в бесплодных попытках уснуть, я выбралась из постели. Подумав, что ночная прохлада успокоит меня, я накинула теплый халат с капюшоном, сшитый из толстой ткани из шерсти альпаки, натянула мягкие войлочные сапожки, того же происхождения, и по боковой лестнице тихонько выбралась на балкон третьего этажа, где любили отдыхать Клаус и старый барон.

   Забравшись с ногами в большое плетеное кресло, я устремила взгляд на звезды, усыпавшие небосвод в промежутках между черными горными пиками. И  огромную луну, разглядывающую нашу долину. Но вместо того, чтобы успокоиться, я снова принялась перебирать в уме события прошедшего дня.   
   
   Внезапно мои невеселые мысли были прерваны скрипом открывающейся двери, и на балконе появился Генрих. Он тихо подошел и опустился в соседнее кресло.
- Вы совсем рассорились с Вольфом?- нерешительно спросил старый барон, врожденная деликатность и старорежимное воспитание, обычно, удерживали его от вмешательства в наши личные дела, и то, что он пришел ко мне с таким вопросом, показывало, что и он считал ситуацию из ряда вон выходящей.

- Отнюдь, мы с ним помирились, но легче от этого не стало! – уныло ответила я. – Ведь, это - далеко не первая наша размолвка в этом году, и мне кажется, что даже если я откажусь от своей затеи, то вскоре найдется какой-нибудь другой повод. Последнее время Вольф находится в постоянном напряжении и, очевидно, основной источник его – вне долины. А я не могу сопровождать его в деловых поездках, за пределами страны, чтобы разобраться в источнике проблем. Вольф считает, что для меня это слишком рискованно. И тащит все это в одиночку. И я искренне начинаю жалеть, что не воспротивилась, в свое время, когда он надумал обвенчаться со мной. Возможно, тогда Вольф сумел бы подобрать себе спутницу, которая могла всегда быть рядом и поддерживать его. Потому, как я не стараюсь создать ему семейное гнездышко в долине, где он бы мог отдохнуть душой, он все больше отдаляется от меня. А я не хочу быть ему обузой! Но если я сейчас решу предложить ему свободу, то Вольф воспримет это как оскорбление и предательство. Но и смотреть, как наши чувства превращаются в неприязнь, я тоже больше не могу!  Наверное, права была Елизавета Андреевна, когда говорила, что мы с ним не пара. Я два раза пыталась наладить с ним отношения, сделать его счастливым и оба раза не справилась! Вы, наверное, ненавидите меня за то, что я появилась на Вашем пути!

  В отчаянии, я закрыла лицо руками и оперлась на колени, силы как-то резко оставили меня. Вдруг я почувствовала, что Генрих осторожно коснулся моего запястья, а потом погладил по голове.
-  Не надо так убиваться, деточка!- прозвучали странно знакомые, русские, слова, которые я никак не ожидала услышать от старого немецкого барона. – Мне и в голову не приходило обвинять тебя в чем-либо! И я прекрасно понимаю, что ты сделала для моей семьи гораздо больше, чем моя собственная внучка. Ты сумела заменить мать Генриху, наладила их отношения с отцом, и даже стала другом и учителем для Адама. Вы подарили мне Лизу. И Кауа. И ты всегда была хорошей женой для Вольфа. Гораздо лучшей, чем Грета. Но к Алексею ты, похоже, испытывала гораздо более сильные чувства. И я эту ситуацию прекрасно понимаю, так как она, в чем-то, повторяет мою собственную.
  Мы с моей женой, Гретой, очень любили друг друга. Но расставшись во время войны, снова встретились только через десять лет. И она в тот момент, как и ты сейчас, разрывалась между нашим чувством и долгом перед своей новой семьей. Она выбрала долг перед мужем и детьми. И довольно быстро умерла. Можно сколько угодно говорить о том, что инсульт - дело случая, но во время наших коротких встреч, я всегда видел в ее глазах душевную боль, сжигавшую ее изнутри. Она умерла, и дети, все равно, остались несчастными.
   
  Генрих замолчал, погрузившись в печальные воспоминания, а потом снова сжал мою руку и продолжил:
- У меня было более полувека, чтобы размышлять над этим вопросом. И я хочу, моя девочка, тебе посоветовать, поступать так, как просит твое сердце, а не так, как диктует долг. Как любят говорить русские люди – авось, кривая вывезет. Если ты сумеешь найти счастье, то и те, кто рядом с тобой, будут более счастливы, чем сейчас, когда ты постоянно мучаешься угрызениями совести и чувством вины. И с Вольфом творится то же самое. И не ваш формальный брак препятствует тому, чтобы он начал искать что-то  новое. Скорее, на него давит вся ситуация, в целом. Если Вольф полагает, что причастен к тому, что дети Алекса растут без отца, то он считает себя обязанным нести за них ответственность. Так что, твое решение вернуть его, должно, каким-то образом, разрядить ситуацию.

  Его слова, подобно прохладным каплям долгожданного дождя, охладили мою полыхающую душу. Я схватила его сухие тонкие пальцы и прижалась к ним губами.
- Спасибо, Генрих! – с чувством огромного облегчения промолвила я, и, подняв на него увлажнившиеся глаза, продолжила. – Я так рада, что Ваше понимание ситуации совпадает с моим! Я очень хочу, чтобы все наладилось и все, наконец, были счастливы. И я никогда не перестану быть для Вольфа самым верным другом!
- А я никогда в этом и не сомневался, деточка! – растроганно ответил он, прикоснувшись к моему лбу прохладными сухими губами.

   Некоторое время мы, молча, сидели рядом, сцепив руки и глядя на далекие звезды. Если бы в далеком 1993 году кто-нибудь сказал бы мне, что я буду искать сочувствия и плакаться в жилетку старому разведчику, который хитроумными манипуляциями заставил мою команду выполнять для него смертельно опасное задание, я бы сочла его сумасшедшим. И вот, поди ж ты! Каким-то образом он занял в моей жизни место давно умершего деда, который когда-то был самым близким мне человеком. Буря, бушевавшая в моей душе, потихоньку успокаивалась, и в моей памяти всплыл вопрос, который я хотела задать старому барону:

- Скажите, Генрих, положение семейной корпорации, действительно, настолько тяжелое, как говорит Ваш внук?
  Генрих немного помолчал, а потом задумчиво произнес:
- Положение, конечно, непростое. Затянувшийся кризис в мировой экономике никому на пользу не пошел, но в прошлом именно Вольф предлагал нам наиболее эффективные способы выхода из затруднений, его предложения всегда были яркие и нетривиальные. Мой опыт и его интуиция выводили семейный бизнес из затруднительных положений. На сегодня Вольф остался один, и мне кажется, что в нем что-то перегорело. А реальной смены, как Вы понимаете, у него нет! Генри не только не обладает деловой жилкой, но и откровенно не хочет этим заниматься.

- Но есть же, еще Лиза! – горячо возразила я. – Девочке нравится участвовать в деловых играх, дочь хочет быть похожей на отца, и она, по-моему, в курсе всех дел, ведущихся корпорацией. Сам Вольф говорит, что Лиза, при любой возможности, участвует в совещаниях и изучает документы.
- Но ей, по законам ФРГ, еще далеко до совершеннолетия!- резонно заметил старый барон.
- Реальный возраст не всегда совпадает с записями в паспорте! – решительно возразила я. – Трезвостью ума она значительно превосходит Генри, и экономические науки она уже три года как серьезно изучает. Просто, пора прекратить воспринимать ее, как маленькую девочку. Я в ее возрасте, вполне, была способна к принятию серьезных решении. По-моему, Вам стоило бы поговорить с внуком, чтобы он чаще привлекал дочь к непосредственному участию в управлению корпорацией. Тогда, к совершеннолетию, она вполне будет готова принять у него бразды правления, и встретит гораздо меньше сопротивления среди правящей верхушки. Если семейному делу нужна свежая кровь то – вот она!

  Генрих внимательно посмотрел на меня:
- В Ваших словах есть определенный резон! Если Вольф начнет вводить ее в совет директоров, как возможную преемницу, то это упрочит его положение. И подстегнет воображение и энтузиазм. После неудачи с Генрихом-младшим, там, определенно, должна была начаться подспудная война за влияние, которая раскачивает корпорацию. А присутствие дочери придаст ему новых сил. Завтра я непременно поговорю с Вольфом об этом! А сейчас нам обоим не помешает хорошенько отдохнуть, день выдался нелегким и очень длинным!
  Он тяжело вздохнул и с трудом поднялся из кресла.
- Как бы мне хотелось скинуть годков, этак, тридцать! – посетовал он, распрямляя затекшие суставы.
  Я подхватила его под локоть и проводила до спальни, а затем вернулась к себе.

   Сбросив теплые вещи, я собралась, было, нырнуть под свое одеяло и уснуть, но обратила внимание, что Вольф беспокойно мечется на подушке. Я передвинулась на его сторону широкой кровати и поняла, что дыхание у него такое же тяжелое, как у марафонца, на последних метрах дистанции, а лоб покрывают бисеринки пота. И судя по выражению лица, снился ему какой-то кошмар. Я подула Вольфу на лицо, убрала со лба прилипшую прядь волос, но это не помогло. Тогда я потянулась к изголовью кровати и откупорила, висящий на нем амулет, а затем тихонько погладила его по лицу  и позвала по имени. Глаза его открылись, и он мгновенно вскочил и прижал меня к себе.

- Инь, ты здесь! Ты не ушла! – пробормотал Вольф, уткнувшись лицом в мои волосы.
- Успокойся, тебе приснился кошмар, - тихо ответила я, успокаивающе поглаживая его по спине. – Я здесь и буду рядом столько, сколько тебе нужно.
  Барон немного отстранился, чтобы посмотреть мне в лицо:
- Ты говоришь это, просто, из жалости?
- А разве ты давал для этого повод? – совершенно серьезно спросила я. – По-моему, ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы предполагать, что я останусь рядом с мужчиной, которого буду жалеть, а не уважать! Но трудные времена бывают у всех, и нет ничего предосудительного в том, чтобы предложить другу помощь и дружеское участие.

- И это все, что ты можешь предложить? – печально промолвил он.
- Все остальное я, однажды, уже предлагала: верность соратника по оружию, нежность любовницы, ребенка, чтобы связать нас навсегда. Возможность заглянуть в мою душу и попытаться открыть мне свою. У нас было одиннадцать лет, чтобы понять, чем мы являемся друг для друга. И чего нам не хватает.
- Ни с одной женщиной мне не было так хорошо, как с тобой! – прошептал Барон, снова прижимая меня к себе.
- Быть может, ты недостаточно хорошо искал? – осторожно высказалась я, в глубине души понимая, что в его словах присутствует изрядная доля правды.
  За тридцать лет, которые прошли со дня нашего знакомства, мы очень хорошо изучили друг друга, да еще и моя способность тонко ощущать эмоции, придавала  глубину чувствам и особую остроту интимным отношениям. И в других женщинах Вольф искал, по меньшей мере, того же.

- Я пытался, когда ты первый раз ушла от меня! И потом, когда вы жили в долине, вместе с Хорьком! О нашем браке почти никому не было известно, в Европе у меня была масса возможностей, но меня всегда тянуло именно к тебе! – горячо воскликнул он, подтверждая мои мысли.
- А тебе не кажется, что это могло быть, всего лишь, игрой самолюбия? Ведь, когда препятствие, в виде Алексея, исчезло, то ты стал появляться здесь все реже и реже! – не без горечи напомнила я ему.
- Это не значит, что я к тебе охладел, просто, слишком много разных проблем в последнее время навалилось! – виновато прошептал Вольф.

   Мне совершенно не хотелось начинать обсуждение по второму кругу, поэтому я протянула руку и качнула висящий в изголовье амулет. Пряный запах поплыл по комнате. Я запустила руки в волосы Вольфа и прижалась к нему всем телом.
- Сейчас-то ты здесь! И вполне можешь доказать свои слова на деле! – шепнула я, прежде, чем прильнуть к его губам.
- Ты специально дразнишь меня, чтобы уйти от разговора!- слабо возмутился он, когда нам пришлось прерваться, чтобы вдохнуть немного воздуха.
- Ага! – согласилась я, покусывая его за шею и легко пробегаясь коготками вдоль позвоночника.
- А если я откажусь идти у тебя на поводу? – спросил Барон, отодвигая меня от себя.
 - А ты попробуй! – усмехнулась я, извернувшись, чтобы  мои ноги сжали его бедра, словно норовистую лошадь,  его тело, сразу, явственно, вошло в противоречие его же словам.
- Вредная девчонка! – простонал Вольф, привлекая меня к себе и падая обратно на постель.

- Чудесно! После такого не жалко и умереть! - выдохнул Барон мне в волосы,  и его влажное тело  расслабленно опустилось на мое. – Каждый раз это – какой-то взрыв, телесный и душевный! Хотелось бы знать только, тебе-то это все нравится, хотя бы, вполовину так же, как и мне?
- А ты что, неужели сам не чувствуешь? – сказала я, пытаясь отдышаться и, потихоньку, ослабить объятия, хотя интимные мышцы еще продолжали жить своей жизнью.
- С тобой я настолько увлекаюсь, что через несколько минут уже не могу четко сообразить, где твои эмоции, а где – мои! – шепнул он.
- Они - общие! И если ты их не можешь разделить, то тело мое говорит еще отчетливей! – сжав его бока коленями, я привлекла его внимание к тому, что все еще творилось у меня внизу.
- И это тоже необычно, особенно потому, что такое с тобой - каждый раз! Но женщины, обычно жалуются, на то, что недополучают удовольствия, по сравнению с мужчинами, – удивленно заявил Вольф, приподнимаясь, чтобы заглянуть  мне в глаза.
- Так это потому, что я отдаюсь тебе только тогда, когда, действительно, хочу близости! Иначе я чувствовала бы себя, хуже самой дешевой проститутки, они, хотя бы, не говорят, что занимаются любовью, они, просто, трахаются! – совершенно серьезно объяснила я. – А тело мое говорит, что раз у нас так все ладно получается, то оно готово тебя придержать, чтобы дитенок, уж наверняка, завелся! У собак нечто подобное называют склещиванием.
- Доходчиво объяснила! – хмыкнул Барон. – Еще бы так же хорошо объяснила, чего нам еще с тобой не хватало все эти годы, чтобы остаться единственными друг для друга.
- Давай оставим разбор наших недостатков на утро, а сейчас займемся тем, что у нас хорошо получается,- предложила я, вновь, сплетая ноги у него на спине, и это было предложение, от которого он не сумел отказаться