Ласточка

               
                «Опять метель,
                И мается былое в темноте...»
                Джахан Поллыева
               
               
               
               
                1

     «Это Вам», - почтальон подал открытку и, скрипя по снегу, пропал в пелене морозного пара.
    - Прелестно,- вырвалось от неожиданности.
    Крутя в руках цветную картонку: «Тэк-с, номер какой-то, четыре девяносто пять... Код.  Москва? Там вроде «ноль» был. Сменили ча», - Он обратил внимание на одну единственную строчку -  «Позвони. Эл.».  И всё?»
    В поисках ответа, Он огляделся. Восточный двор был пуст: ни почтальона, ни пара. На ледяном ветру, дувшему сквозь заиндевелый монолит железных ворот, защипало ухо.
    «Ладно, разберемся», - произнес Он и вошел в гулкий подъезд Шестого корпуса Адмиралтейства.
               
                ---------------------------         

     - САидиняю. МАсквА, - мягко оповестил приятный женский голос.
     В трубке щелкнуло, Он затараторил: «Здравствуй. В Москве? Когда успела? Виделись вчера. Вечером. Здесь!»
     В ответ хруст и шум  эфира.
     Он постучал по эбонитовому корпусу телефонной трубки, для верности подул в микрофон.
     - Слышно?
     - Да-да.  Алё-алё. Здравствуй. Те, - насторожено ответил её голос. - С кем говорю?
     - Как с кем? Это - я, - сказал Он надтреснувшим голосом.
     - Кто... «я»? - неуверенно спросила Она.
     - Я, - Он опять подул в трубку. - У тебя голос какой-то грудной. Глухой. Часом, не болеешь? - забеспокоился Он.
     - Вроде нет, - ответила Она, неторопливо вспоминая, кому мог принадлежать приглушенный помехами, звонкий голос, с нотками, отдаленно напоминающими (Дай Бог памяти. Кого?)... Имя ни о чем не говорило. Память крутилась вокруг молодых племянников, но они с ней были на «Вы».
     - Ты просила позвонить. У тебя что-то случилось?
     - Нет. А что? - подозрительно спросила Она и поперхнулась.
     - Ты, все-таки, простудилась, - уверенно резюмировал Он.
       После короткого молчания до неё донеслось: - Ты так  уехала. Неожиданно. Была в Ленинграде, а тут, фьють, и столица. Быстро.
       Как там у вас? Холодно?
     - Да нет, около нуля,- почему-то оглянувшись на окно, нерешительно ответила Она.
     - Тепло. А у нас мороз, за тридцать. Аж, треш-шит! Чего я говорю? Ты сама знаешь.
     - Погоди-погоди. Ты. Вы... Как ты меня нашел?
     - Как? По новогодней открытке. С номером. Написано «Позвони. Эл.». Вот и звоню тебе..., Ласточка.
      «Ласточка»! Пальцы дрогнули, кровь отпрянуло от лица, учащенно забилось сердце. Она обессиленно  присела в кресло.
     - Алло! Я тебя не слышу, - забеспокоился Он.
     - Ласточка. - Медленно повторила она. - Так это - ТЫ?!
     - Ну, здравствуй - это я?- ответил Он строчкой Высоцкого,- Алло - алло, я перезвоню.
     Гудки. - - - - - - - - - - - - - .
     - Черт! - выругался Он. - Монеты кончились. Раззява!  Ничего путного не сказал. У нее что-то произошло, а ты: «Как здоровье, как погода? Как там вид на урожай?» Тьфу!  Ведь написано - «Поз-во-ни». - Он еще раз чертыхнулся и в поисках заветных пятнадцатикопеечных монет убежал в морозную стынь.

     Она? Она так и не встала из кресла.
     «Он. Он... . Но откуда? Бред. Не может быть. Просто быть не может! Кто-то шутит. Нет. Да ладно! Хм. Чертовщина какая-та.
      Я. Никогда. Никому. Не говорила, что он называл меня «Ласточкой», - рассуждала она, крутя пальцами маленькую трубку «Сименса».
     В углу, поигрывая огоньками, стояла разнаряженная елка, но, даже, она не привлекала внимания.
     В ватной тишине  громко раздался  телефонный звонок, ход мыслей смешался, она вздрогнула и торопливо нажала на кнопку.
     - Да, - тихо произнесла она.
     - Привет, - донесся знакомый голос. - Это снова я. Разъединили. Слушаю тебя. О Москве не говори.
     - Почему? - натянуто усмехнулась она.
     - Я ревную тебя. К Москве,- и после паузы засмеялся. - Ладно, ты зубы-то не заговаривай. Когда домой. В Питер?
     - Я? - у нее перехватило горло. - Да вроде не собираюсь.
     - Как? Мы ж договорились  - Новый год встречать  вместе. Забывалкина.       
     - Нет. Не забыла, - соврала она. - Планы изменились.
     - Ну, понятно, - сказал он. И задумчиво произнес:«Планы - великая вещь».
     - Как сам? Как сессия? - осторожно спросила она.
     - Сессия, как сессия. Куда она денется? Идет себе, - буднично ответил он.
     Она пораженно замолчала.
     - Ты знаешь, - без предисловий начал он. - Ты снишься. Ты снишься мне! Куда не глянь - везде твое лицо. Твои глаза.
       Просыпаюсь среди ночи, смотрю в окно, на мятый висячий фонарь. Он, видимо, здесь скрипел еще при царях.... Смотрю на фонарь, а перед глазами -  ты. Стою в строю – ты. На лекции – ты. Никак не соберусь в кучу.  И это не фигура речи! - он замолчал. - Зря я тебе сказал. Скажешь: «Слабак»?
     - Нет, говори-говори. Это не слабость. Это - сила.
     - Ты так думаешь?
     - Да. - Уверенно сказала она, а сама подумала: «Теперь-то я знаю».
     Он оживился: Сегодня, на проезде, у Шуркента*, мы собирали снег. Красотища! Снег чистый, пушистый, соберешь пригоршню,  дунешь  и он, как пух, разлетается. Искрится на солнце.
     - Прям «Мороз и солнце; день чудесный!»** - подзадорила она.
     - Еще ты дремлешь, друг прелестный,- подхватил он и тихо закончил.- Пора, красавица, ПРОСНИСЬ».**
     Она в ответ задумчиво прошептала «Звездою севера явись»**.
     Он не услышал и продолжал:  У клуба, несмотря на мороз, на санках катаются дети,  радуются снежной красоте. И хотя с утра было двадцать пять мороза, город парил, но поверь,  мне было не холодно. Потому что меня греет..., - он опять, стесняясь, замолчал.
     - Что?
     - Любовь.
     - Это ты от работы разогрелся! - парировала она.
     - Я бы сказал: «От счастья».
     - Почему от счастья?
     - Да, счастье. Счастье -  это гармония, когда все сплетается вместе: и любовь, и природа, и радость жизни, и настроение, и  красота и то, что «по душе». Счастье, когда «всё в строкУ».
     Я хотел бы тебя попросить,- продолжал он. - Ты, пожалуйста,  не задерживайся в Москве. В Питере без тебя одиноко, и как-то «нежилО». Ты не представляешь, весь город с его дворцами, колоннами, каналами, людьми, чудесами и красотами - без тебя какой-то блеклый, пустой, чужой.
      Будто когти ветвей... замерших деревьев, что царапают небо над завьюженным парком. Я слышу их перестук на ветру. Лас, без тебя – постыло.
     Он замолчал.
     Она поёжилась и представила. Нет! Вспомнила. Она была там! Она слышала мертвенный стук голых ветвей.

     - Ты. ТАК. Мне  никогда не говорил.
     - Ты знаешь, - его голос повеселел, - мне светло и легко, когда я дышу  с тобой одним воздухом, когда мы с тобой вместе смотрим в наше  ленинградское небо или на нашу Неву, когда слышу стук твоих каблучков по мостовым ночного Питера. Или твой искренний смех! Шелест платанов на ветреном Васильевском острове. Меня радует всё, когда ты рядом: и снег, и дождь. И свет в твоем окне.... Скорей бы весна.
      - Да, ну! Холодный ветер задувает куда не попадя. Лужи, мокрые ноги - постуда. Бр-р-р.
      - Не то. Не то. Весной. Весной ласточки возвращаются. 
      Когда тебя в Городе нет - Город пуст. Возвращайся. Я скучаю по тебе!  Без тебя мне одиноко и тошно. Просто несуразица какая-та.      
      - Мне тоже....  Я тоже скучаю по тебе, - искренне ответила  она, плывя по его волне. - Я скучаю по Ленинграду!
      Тон голоса резко изменился: "Так что же у тебя случилось?"
       Совсем неожиданно для себя она ответила: "Мне хочется слушать...тебя".
      - В чем же дело? Приезжай.
     (Вот."Мужчина, он всегда мужчина. Только дала слабину. Раз! И оседлал. - подумалось ей. Но не без гордости признала: "Мой мужчина".
      Перехватило дыхание, она с трепетом почувствовала,  его силу, его волю, проникающие в ее суть. Не желая укрощать горячий порыв, она на вздохе прикрыла глаза. И отдалась нахлынувшей истоме.....
      - У меня есть ПЛАН. Жду! - донесся его далекий голос...
      
      - Но пойми, - собирая  мысли. - я не собираюсь. В Питер,- дрожа от волнения оправдывалась она. - Пока не собираюсь.    
      Он молчал секунды, две-три, и она услышала забытое, давно заброшенное в темный угол памяти, четверостишье.
     - «Я ничего не хочу знать –
       Бедность друзей, верность врагов,
       Я ничего не хочу ждать,
       Кроме твоих драгоценных шагов!»*** - сказал  он стихами  Николая Асеева.
       - Я плохо... плохо тебя слышу! Подожди, я перейду к другому окну.
       - Команды отданы - к исполнению! Время истекает. Знай. Мне светло только с тобой. Помни. Я люблю. Тебя люблю. Ласточка... - уверенно произнес он. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -  - - - - - - - -.
       - Хорошо. Хорошо. Я помню, я все помню! - повторила она, пытаясь перекричать отрывистые короткие гудки. Она случайно нажала на кнопку громкой связи, и гудки зачастили, ведя счет годам, прошедших с тех пор. - - - - - - - .
       Очнувшись, она положила трубку на базу. Оглянулась на свое отражение в зеркальной панели шкафа и горько усмехнулась: «Ласточка».

                2

      Облокотившись на подоконник, она смотрела из высокого окна на Москву.  Над Москвой кружил снег. На поле белесого неба снежинки казались темными мушками, а на фоне города они меняли цвет и превращались в белые пушистые хлопья. Даль затянулась полупрозрачной завесой. Снег ложился на крыши, окантовывал карнизы, украшал белой ватой ветви деревьев, чертил воздушные провода, укрывал авто, белил воротники и шапки прохожих.
      В домах, напротив, разноцветными огонькам искрились окна, горели рождественские фонари, звезды, фигурки, цветные светопады.  В отдалении бегали светлые цепочки наземного метро, из высоких полосатых труб клубился пар, магистрали сковали красные змеи пробок. Внизу - пестрые отсветы реклам, раскрашенные новогодней иллюминацией улицы. Улицы заполнены горожанами, спешащими купить – докупить что-нибудь для новогодних застолий, подарков и розыгрышей, нужное и бесполезное. 
     Эта картина вызывала волнующее чувство предвкушения чего-то  доброго, необычного. Сердце замирало и, как в детстве, верилось в чудо.
     Город жил, блистал, дышал, и снег окаймлял зимней  свежестью красоты предновогодней Москвы.
     Не до конца  понимая зачем, она спешно собралась и вышла на улицу.
     Да, так и есть, около двух-трех градусов мороза, дышится легко, под ногами хрустит снежок,  а  пушистые снежинки, предоставленные самим себе, падая отвесно, гладят щеки, повисают на ресницах.
     «Что это? Что за звонок? Откуда этот задорный молодой  голос, очень похожий на его голос?  Розыгрыш?  Если розыгрыш, то странный, если не сказать «плохой».   
     Он назвал меня «Ласточкой». Никто, никогда меня так не называл. Кроме него.
     Новый год, Питер. Он сказал: «Ленинград, сессия». Наваждение какое-то. Я, что? С ума поехала?»
     Щеки горели, и снежинки приятно холодили. В раздумьях, ноги сами привели к недавно построенному храму, что вознесся в начале её улицы.
     В храме было тихо: слышалось шарканье ног, да приглушенный шепот редких прихожан.
     Она поставила свечи на подсвечник о здравии живущих и на канун - об упокое усопших. Прочитав молитву, перекрестились. Долго стояла  перед иконостасом, всматриваясь в лики святых, будто ожидала ответа на мучавшие Её вопросы.
     О чем она думала? Но только не о нынешнем. Перед глазами всплывали и меркли картины былого. Еще бы. Звонок всколыхнул память, заставил волноваться совсем по-иному, волнением не похожим на сегодняшние переживания. Её потряс не сам факт, что она услышала голос из прошлого,  а то, что она, (а она не сомневалась) услышала голос прошлого, который после испуга и изнурительного сомнения подарил ей ощущение легкости, молодой легкости, еще не отягощенной житейскими проблемами. Она почувствовала себя уверенной, энергичной, по-девичьи ветреной. Голова чуть закружилась, но Она не потянулась в сумочку за лекарством, ибо она узнала это головокружение.
      Ей захотелось  сделать что-нибудь,  выходящее за рамки  рассудительности. Что-нибудь. Легкомысленное.
      «В Питер!».

      Пролетев серую и красную ветки метро, она вышла на станции «Комсомольская». Над площадью шел густой снег, кружась в пространстве между шатрами  трех вокзалов и, полустертой снежной завесой, гостиницей «Ленинградская». Поддувал ветер, раскачивая огоньки гирлянд, пушистые лапы новогодних елок, толкался в спины прохожих, и кружил на углах снежные вихри.
      Пройдя мимо бюста Тона, она поднялась по гранитным ступеням и вошла в нарядный, веселый, наполненный новогодней толчеёй, Ленинградский вокзал.
      Суета и смех отъезжающих - провожающих, их позитивное расположение духа, их дорожное возбуждение передались ей, и Она с удовольствием отдалась этому «щекочущему» приподнятому настроению.
      Через  контрольную зону она  прошла на перрон  и остановилась между «Сапсанами».
      Вертелся снег, залетая под резные  перронные перекрытия.  Елозя чемоданными колесами по  плитке платформы,  размахивая флажками и галдя, проходили группы счастливых китайцев, толерантных  немцев.  Студенты, праздные  туристы – все ехали в новогодний Питер - Петербург, Ленинград. 
      И ей, захваченной общей «движухой», захотелось тоже уехать в Ленинград. Там, легко ступить на перрон Московского вокзала. Кивнуть неоновой надписи "Ленинград". Взять влево. Пройти мимо длинноты пригородных касс. «Раз, два, три,... девять», - вприпрыжку, по ступеням вниз.  Перед пирожковым киоском (с его аппетитным духом) через крайнюю стеклянную дверь с надписью  «Прохода нет» проникнуть в вестибюль метро, а оттуда на Лиговский проспект. Пересечь его ширь, дойти до угла с заметным полукруглым эркером.
      Мысли перешли на шаг, остановились. Она вспомнила!
 
      Здесь, под эркером, белой июньской ночью они пережидали дождь.
      Налетел шквал. Туча легла на город. Глубокие сумерки притушили свет. И он, обняв ее, укрыл от хлеставших ему в спину водяных струй. Крепко прижал к себе. И поцеловал пылко, необычно, проникновенно. От долгого поцелуя у нее закружилась голова. Её захватило желание безгранично подчиняться ему. И таять в его крепких объятьях.  Проходящая мимо группа интуристов громко приветствовала влюбленных, аплодируя счастливцам. Дождь мгновенно затих. Они подслеповато оторвались друг от друга и, смутившись, заторопились прочь мимо разноцветных зонтиков и праздных прохожих.
      Уф-ф! Секунда! И её повлекло дальше. Через знаменитый переход на Невском  проспекте  к куполу «Площади Восстания». В стынь.
      Там, в зябкой сырой зимней стуже,  протиснуться в нагретый троллейбус или автобус.
      Мелькнут кони Аничкова моста, величественная Екатерина, праздничный «Гостиный двор» с непременным Дедом Морозом,  заиндевелый черный мрамор Дома Книги, горбатый мостик Мойки, кинотеатр «Баррикада»,  воззвание - белым по голубому «Граждане! При артобстреле...» и вот она, заветная остановка! Бегом по переходу через Невский, потом Адмиралтейский -  и «Здравствуй, Александровский сад. Привет, (Как же его? Как?)... Шуркент!»
       За дородными нимфами – атлантами открыть бесшумную,  тяжелую древнюю дверь, потом еще одну – скрипучую и с замиранием сердца, вызвать его  на свидание....
      Рядом засмеялись девчонки, махая кому-то поднятыми вверх руками. И ей вспомнилось старая фотография. «Господи, где же это фото?», на которой она, подняв руки вверх, соблазнительно, чуть качнув бедром в сторону, стоит на живописном валуне, там, на взморье Петергофа.  А он, верный её рыцарь, закатав свои знаменитые «клешА», повесив на шею связанную пару ботинок, стоит по колено в холодной воде и фотографирует её, а потом бережно несет обратно на берег. 
      Она расстегнула верхнюю пуговицу шубки: «Жарко».
         
      Еще эпизод! Спор «наслабо», и они глухой осенней  ночью, держась за тело бронзовой змеи, залезают на камень  Медного всадника.  Он выиграл пари и заслуженно целует  её под нависшими копытами коня Петрова. Потом, правда, было бегство от стражей порядка по прозрачным аллеям Александровского сада,  но это стоило  горячих запыхавшихся поцелуев в одном из гулких питерских дворов.
     «Мало ли, что было в моей жизни?» - рассуждала она, отряхивая с воротника шубки назойливый снег.
       
      Ей привиделась весна. Ледоход. Они на Ваське****, на набережной Крузенштерна. Тая дыхание,  с замиранием сердца, слушают, как шуршат, трущиеся друг о друга, льдины,  плывущие  по Неве.   За спиной, из открытого окна третьего этажа - мелодичные фразы пианино. Аккорды мостовых арок, синкопы фонарей, гаммы белых колоннад, и над всем этим великолепием, подсвеченное луной, синеватое небо. 
      Он  обнял её за плечи и держал, держал, пока она тихо не попросила: «Отпусти, я согрелась».

     А Петропавловка?  Когда они, ведомые звонарем – смотрителем, проникнув в сумеречный некрополь, задыхаясь, поднялись на пятый ярус Соборной колокольни. Когда световые ожерелья Города были, как на ладони, и  таинственный сумрак, обольщая их, теснее прижимал друг к другу. 
    Она смутилась, вспомнив  горячее желание, охватившее ее, там, над древними курантами.  Но смотритель соблюдал устав и был бдителен.
    Он любил таинственность, знал историю Города и умело рассказывал.  Она освободила  шарф.

     Тихий дворик Набережной реки Мойки, двенадцать, куда они, пригибаясь, проходили через низкую калитку в воротах и там, у подножья памятника  Поэту, не стесняясь, читали друг другу великие стихи: он вдохновенно - « Люблю тебя, Петра творенье!...»*****, она задумчиво  - «Я Вас люблю, хоть я бешусь»******.  И с хитрицой завершала: «Быть может, за грехи мои,/Мой ангел, я любви не стою!...»
     Их слушали: Поэт, его окна, балкон, темная галерея  да редкие звезды над квадратом внутреннего двора и боле никто.
     А призрачные тени колдовского Инженерного замка?  А походы в Эрмитаж, Русский музей, через корпус Бенуа. А театр? (Дай Бог, памяти) БДТ или Музкомедия? Наверное, Музкомедия, Комисаржевка.  ДК Кирова – «Кинематограф», какие-то полулегальные  андерграунды -джем-сейшены. Когда Он успевал все? Как договаривался? Она улыбнулась: «Всё начиналось одинаково – Он говорил «У меня есть ПЛАН».

      Ветер воспоминаний закружил ее, закрутил поземкой,  завалил снежинками событий, ей показалось, что в снежной завирухе проявился Его неявный, но узнаваемый лик, и она осознанно потянулась навстречу.
      К нему ли? А может к доброму поветрию Любви? Его образ вызвал волнующие и, что отрадно, желанные воспоминания, без тени протеста и негатива.
      Она вспомнила, как он обнимал ее, аккуратно и радушно. И ей захотелось опять понежиться в его объятьях.
      Или позлить его и испытать его мимолетный гнев. И остудить прикосновением губ.
      Или вести пальцами по тягучей глади пруда, под мерное поскрипывание лодочных уключин, и смотреть в его глаза. Он прячет, отводит взгляд,  но она опять находит его, заглядывает в его глаза, игриво поигрывая подолом платья.  Он стесняется и, сосредоточенно, легко, гребет,  по заводям «ЦЕпочки»*******.
      Или, в сумраке  и тишине, чувствовать его ласковые прикосновения, от которых содрогалось все ее тело. И без стеснения позволять ему... Позволять.
      Ах, упоение молодости! Она вздрогнула, прикоснулась пальцами к горящим губам и нежно произнесла: «Мальчишка».
      Вспоминалось только хорошее. «Пусть! О плохом не будем! Не стоит оно того!»
 
     И всё же...
     Он любил Её и любил подводные лодки. Душа и сердце были Её, а долг и мечта - там, на Севере.
     Она любила Его и любила Питер. Она не хотела покидать Ленинград. Она не была готова к переменам. Тем более к суровым реалиям гарнизонной жизни.
     Он интуитивно, до горечи в сердце, чувствовал, что Она и Служба не совместимы, но тянул с признанием того.
     Она, зная его твердый характер, прекрасно понимала, что теплое место на берегу его не устроит. Не того он замеса. За что и любила...
 
                ...В далёких туманных фиордах,
                где сопки седые, в снегах,
                Несут свою вахту подлодки,
                в забытых богами местах.
                Среди лютых ветров и стужи,
                в ночи заполярной, вдали,
                Не спят подводные лодки
                на самом краю земли...********

     «Если бы не подводные лодки», - с горечью подумалось ей. Перехватило горло, и она с усилием растерла его ладонью. 

     Одинокая слеза покатилась по щеке, оставляя холодный след, длиною в жизнь....

     Очередной «Сапсан» ушел в снежную мглу, недолго подсвечивая красными фонарями. Чувство пустоты охватило ее, будто последний «Сапсан» увез с собой часть ее души, часть чего-то очень важного для нее. Она не решилась сделать шаг и осталась стоять на перроне, осознавая, что уже никогда. Ни-ког-да. Не приедет в тот Ленинград. 
     Она всегда была сильной и сейчас, несмотря ни на что трезво понимала, что на том конце пути - Великий город,  но не ее, и даже не его, а иной, из другого мира.
     Зазвонил мобильный телефон, она порывисто вытащила его. Посмотрела на имя абонента: -  Алло. Здравствуй, Доча... . Конечно, помню.....без проблем  заедим.... Да. Елку? Елку нарядили... . Да. Заберем, пусть внук ночует у нас. Что? Целует бабусю..... И я его.....   И я.  Целую. Да.... Вика, - медленно произнесла она, думая о своем.
    Пуржило. Она отстраненно посмотрела на пустой перрон. Мела метель. Сквозь снежную завесу одиноко просматривался последний вагон «Невского экспресса».
    Она еще раз посмотрела в сторону Ленинграда, улыбнулась одними губами, произнесла «Спасибо», медленно, сделала два шага спиной вперед, потом, будто нехотя, повернулась и вошла в опустевший Ленинградский вокзал.

                -----------------------------------

    Проходя мимо храма, Она опять зашла внутрь и поставила еще одну свечку за здравие. «Пусть будет так, ведь впереди у него долгая и опасная жизнь. Пусть у него будет все хорошо». У иконы св. Николая Она перекрестилась, еще раз взглянула на строгие лики святых - «Это не грех, я сделала это от души и чистых помыслов», - затем поклонилась и вышла из храма. Стемнело. Метель улеглась, небо очистилось, воздух стал прозрачным, чистым, Город пестрел праздничными огнями. «Вот и слава Богу»  - легко подумалось ей, и время продолжило свой размеренный ход.
                3

     Вечером, вернувшись в караульное помещение, Он сдал патроны, протер и поставил оружие в открытую пирамиду, снял шинель и заправил ее, как и все, повернув левый рукав наружу. Потом, посмотрев на ровный ряд  нарукавных нашивок, отошел, но, спохватившись, вернулся обратно  и вытащил из внутреннего кармана открытку. Он разгладил ее, еще раз посмотрел на запись телефонного номера, надпись потускнела и последние три цифры стали не читаемы. Он не расстроился, так как знал номер наизусть. Пожав плечами, Он перевернул новогоднюю открытку, подмигнул веселому Деду Морозу, стоящему в обнимку с Олимпийским Мишкой и положил её обратно в карман.

                --------------------------------

      PS: Над Москвой опять разыгралась метель.
      Ленинград сковал мороз
      Но им было одинаково тепло от любви и добрых воспоминаний.

      PPS:  На следующий день его ждал сюрприз. Через дежурного по роте передали, что на КПП его ожидает весьма миловидная девушка по имени....
«Ласточка! Вернулась!» - радостно забилось сердце, и Он выбежал из кубрика, на ходу нахлобучивая шапку.....
          Но это уже совсем другая история.

*Шуркент – (слэнг)  бывший Александровский сад, бывший Сад трудящихся имени М. Горького, ныне опять Александровский сад. г. Санкт-Петербурга.
** - строчки из стихотворения А.С. Пушкина «Зимнее утро»
*** Четверостишье из стихотворения Н. Н. Асеева «Я не могу без тебя жить».
**** Васька - (жарг.) Питерцы иногда так называют Васильевский остров – район г. Санкт-Петербурга.
***** - из поэмы А.С. Пушкина «Медный всадник».
****** - стихотворение  А.С. Пушкина.
******* ЦЕпочка-(жарг.)или  ЦЕпка - Так ленинградцы называли ЦПКиО им. С.М. Кирова – Центральный парк культуры и отдыха.
******** - из стихотворения "Письмо",http://proza.ru/2019/07/06/701

http://www.proza.ru/2016/06/21/1224