Судьба мудрее. Глава 5. Потеря

      Невзирая на домашние и дворовые неприятности, я росла очень жизнерадостной и незлобивой. В любом настроении старалась быть хорошей дочерью и не расстраивать вечно уставшую маму. Но порой совсем не нарочно выходила за рамки дозволенного: гуляла, где придётся и сколько вздумается, лезла куда не нужно, разбивала колени и локти, теряла ключи, водила знакомство с местными хулиганами. Вещи мои быстро пачкались, мялись, рвались и без конца "украшались" неровными швами и заплатками. Ботинки, купленные слегка на вырост, сбивались раньше, чем становились впору.
      Простецкий внешний облик логично дополняли короткие взъерошенные волосы и грубоватая речь. Слезливых интонаций и слащавых уменьшительно-ласкательных слов в ней не было. Ругалась я нечасто, но лихо, перенимая приблатнённый лексикон взрослых соседей и приятелей-подростков. Безусые юнцы играли в карты, бренчали на полуразбитой гитаре, курили сигаретки и тискали девчонок в тех же сараях, где прятались бездомные собаки и кошки. Дворовые "короли" держали малышню в страхе, однако ни меня, ни животных не обижали. Зато с "королевами" мы друг друга в упор не замечали. Я не встречала среди них примеров для подражания и без интереса обходила девичьи стайки. Если видела или слышала лишнее, чужие тайны родителям и учителям не выбалтывала.

      Старшие мальчишки мне покровительствовали, случалось даже, что обращались за помощью. После уличных заварушек, которые были далеко не редкостью, я "лечила" разбитые носы, губы, брови, ноги, руки. Промытые и обработанные ранки осторожно закладывала кусочками марли и заклеивала пластырем, изредка делала и настоящие перевязки. Управлялась быстро и ловко, благо мама работала медсестрой и разумно составляла домашнюю аптечку. Йод, зелёнку, вату и бинты по любой надобности разрешалось брать без спроса. 
      Окровавленным ребятам я сострадала без жалости. Даже побеждённые, они не плакали и не выглядели слабыми. Стискивали зубы, матерились, но боль терпели мужественно. Вот на них стоило равняться! А расфуфыренные пацанячьи пассии в напряжённые моменты вмиг исчезали. Ни стыда ни совести! Хорошо, что бог создал нас разными. Однако мама это убеждение не разделяла. Она хотела видеть меня девочкой-паинькой и при каждой возможности занимала домашними делами, отвлекая от улицы.

      Хозяйствовала я неумело и очень не любила тотального контроля. Неловкие движения вызывали нескрываемое родительское недовольство. Я неправильно подметала пол, мыла посуду, чистила картошку, резала хлеб, вытирала пыль, поливала цветы. Только бельё нормально гладила, но частой нужды в том не было. Из моих рук то и дело что-то выскальзывало, падало, при этом размазывалось, разбивалось, ломалось. Мама выхватывала веник, тряпку или нож и наскоро орудовала ими сама, злорадно указывая, какая я никчемная раскоряка. Она выражалась резко и громко, наверное, все жильцы нашей секции это слышали. Какой позор!
      Сравнение с недоенной коровой, подчёркивающее мою медлительность, выглядело почти безобидно. Чаще я была "куском идиотки", "дрянью паршивой", "тварью неблагодарной" и "скотиной безрогой". Услышанному верить боялась, вину свою никогда не оспаривала. Отплакав в уголке до опустошения, я снова и снова мучилась сомнениями: нужна ли кому-нибудь такая плохая девочка? Получалось, что приношу одни огорчения. Ни дать ни взять бестолочь!
      Мама не торопилась меня приласкать и успокоить. Вдобавок только безжалостно стращала: "Не пищи, а то хуже будет!". Куда уж хуже? И так тошно! Потом монолог продолжался: "Замолкни, тебе говорю! Сейчас как маздану, так соплями красными умоешься!". Имелось в виду, нос до крови разобьёт, если срочно не уймусь. Иногда я отговаривалась, затем поспешно закрывала рот, содрогаясь от дикого страха наказания.

      Разумеется, ужасные угрозы в исполнение не приводились. Преследовалась другая цель – запугать. Но вместо покладистого смирения в моём сердце, готовом любить весь мир, закипала ненависть. На счастье, она была точечной, рассыпчато-мимолётной, бездеятельной. Обиды стихали быстро, а большая беда задерживалась у порога не один раз.
      Как-то вечером очередной скандал настиг меня в полутёмной комнате. Сильно расстроенная, я сидела на широком подоконнике и с опаской наблюдала за непогодой. Затянувшийся осенний дождь свирепо заливал всё вокруг холодом и тоской. Его струйки напоминали горькие слёзы и навевали недобрые мысли: нажать, что ли, посильнее на стекло, к которому прижимаюсь щекой. Дело нехитрое! Если оно разобьётся, мигом выпаду на безлюдную улицу, прямо на мокрый асфальт. Высоко, третий этаж, наверняка насмерть разобьюсь. Больно ли это? Наверное. Но мёртвые ничего не чувствуют. Раз - и нет меня! Нехорошо только, что лужи покраснеют от крови. Прохожие вытаращат глаза, забеспокоятся. Зато мама не будет больше мучиться со мной. Может, чуть-чуть пожалеет, если исчезну, заплачет. А потом всё пройдёт... 
 
      Я уныло вздохнула и в твёрдой уверенности, что лишняя на этой земле, надавила на стекло озябшими ладошками. Так захотелось на небеса! К тёплому солнышку, укрывшемуся за грозовыми облаками, к ласковому ветру. Серая тучка нависла над домом, словно зазывая меня. Казалось, она хмурится в ожидании опаздывающего седока. Я вот-вот на ней прокачусь! Одно, второе усилие, и кусочки сухой замазки горстью полетели вниз. Ещё капельку поднажать! Сейчас-сейчас! Но руки вдруг соскользнули с хрупкой опоры и немощно повисли вдоль тела. Оно будто окаменело. Опасный момент затянулся. Видимо, встрепенулся ангел-хранитель, рванул на подмогу. Не опоздал! Распростёр могучие крылья, укрыл меня от душевной смуты, уберёг от опрометчивого шага. 
      Тут же на лице завибрировал жёлтый блик солнца, потом на мокрых ресницах блеснула радуга. Грозовая мгла внезапно развеялась, и жизнь показалась не слишком дурной. Утёрла я непрошеные слёзы и ушла подальше от стылого окна. Согрелась, успокоилась, задумалась. Решила пока не умирать. И ныть поменьше. А помощи и добрых слов от мамы не ждать. Обойдусь без неё! Преждевременным было это "я сама", жестковатым для семи лет, но так уж вышло.

      Маме бы насторожиться, сбавить ругательный пыл, но тревожных перемен она не заметила и продолжала гнуть свою воспитательную линию. Даже грозилась сдать меня в детский дом, если выйду из повиновения. Поначалу я приняла новость без испуга, верила, что там добрые воспитатели и справедливые порядки. Пусть отдаёт, приспособлюсь как-нибудь. И с детьми одинокими подружусь - вместе ведь легче переносить невзгоды.   
      Узнав о благих предположениях, мама кричала до хрипоты, что не простой это будет детдом, а дом инвалидов, где я непременно "загнусь и сгнию" без неё. Предполагаемый вонючий и болезненный процесс мне жутко не понравился. Паника опять запустила грешные мысли. Но по ночам их изгоняли цветные сны, и спросонок очень хотелось жить! Долго-долго! Чтобы радостей насобирать много-много! Я стойко уверовала в светлое будущее: вот вырасту и уеду из дома подальше и навсегда.
      С годами неслучайный замысел обретал новые оттенки, не меняя сути. С каждой удачной попыткой обойтись без родительской поддержки и защиты детство уходило, уходило, уходило… Не важно, к кому и куда. Безвозвратной потерей оно мчалось прочь от меня.
 
 
      Фото из сети Интернет.      
      Продолжение - http://www.proza.ru/2018/01/13/1077