побег из под ареста

Я был один – бежать через окно? Жандармы придут и увидят. Затем, сам не знаю как, как это случилось, крича: Адольф, Адольф! (имя конюха), прошёл через столовую, затем быстро мимо кухни, вокруг дома, к окну комнаты мастера. Взобрался, схватил свой портфель и направился к воротам. В 50-и метрах на другой стороне двора, боком ко мне стояли два жандарма. Один из них как раз приехал из Столбцов с 30-тью полицейскими и, видимо, слушал интересную историю.
Пугливо озираясь, подошёл к воротам, кто-то доставал воду из колодца, но у меня всё плыло перед глазами (не узнал Сестру), нажал на ручку и очутился за воротами. А теперь ноги! Бежал метров двести дорогой, идушей вдоль окон спальни, где уже, наверное, были жандармы, и свернул в поле. Не пробежал и двести метров, когда услышал крики. Оглянулся и увидел сторожившего меня жандарма, который поворачивал в поле. Я сбросил пиджак, остался в одной рубашке без рукавов. Жандарм приближался. Вдали видны чёрные полицейские, слышался конский топот. Было их тридцать столбцовских и восемь мирских, рядом кони.
Я слабел с каждым шагом. Тяжёлые сапоги, нервы и слабость сделали своё. Еле плёлся. Жандарм лёг на землю и прицелился. Выстрел… Уже не бегу, а иду… второй… третий… четвёртый. Оглянулся назад. Небольшой пригорок заслонил меня от глаз преследователей. Передо мной частично скошенное поле, частью рожь и картофель. С момента, когда сбросил пиджак и начал слабеть, видя, что нет выхода, повторял про себя: О… Боже… Спа… си!.. О, Боже! Спаси! О, Боже! О, Боже! Спаси! И послал Бог ангела своего, – Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих. На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею. (Пс. 90, 11-12), послал – говорю – ангела-хранителя моего милого и снова выручил.
Закрытый небольшим пригорком от преследователей, увидел перед собой копны из снопов скошенного хлеба. Пробежал мимо трёх, а в четвёртую вполз на четвереньках, придерживая падающие снопы. Внизу щели, достаточные для того, чтобы при внимательном взгляде увидеть мои чёрные брюки. Парой минут позже рядом остановился жандарм (копны стояли посреди узкого поля, а он бежал между ними). Он повернулся к приближающимся полицейским и закричал: Da! Da! (Там! Там! нем.), – показывая направление, где я должен был бы находиться, если бы побежал дальше. Затем в ту сторону помчались галопом всадники, туда же пошёл и жандарм. Через минуту с другой стороны, метрах в шести от копны, прошёл полицай с карабином, направленным в сторону несжатой ржи…, и настала тишина, прерываемая конским топотом и голосами людей. В этот момент развалились снопы, я не смог их удержать вместе, до этого они держались только чудом. Я прижался к земле и пополз, поворачивая в сторону ржи, вполз в самую её середину. Лежал плашмя на земле, разбросав руки и ноги, и молился: Боже, если услышишь меня,  когда я в таком тяжёлом положении, буду знать, что Ты есть. Буду славить Тебя до конца жизни и всем буду рассказывать, что Ты сделал для меня!
Ещё не закончил молиться, как раздался конский топот. Проскакали… снова голоса. Ищут – догадался. Додумались, что не мог сбежать, спрятался где-то. Но Бог заслонил меня от их взглядов с помощью природы. Начало темнеть. Я сбежал в 7.30, а сейчас должно быть уже восьмой час. Полицейские стали в цепь и начали проходить через поле на таком расстоянии друг от друга, чтобы видеть пространство между собой. Ближайший полицай прошёл мимо метрах в пяти и не увидел только чудом, т.к. я его видел и узнал, да ещё мои чёрные брюки… Чуть позже прошёл через поле районный комендант с двумя жандармами. Один из них (столбцовский) сказал тому, что охранял меня: Siechste! Er ist doch get;rmt! (Видишь! Он всё-таки сбежал!), и всё стихло…
Сбежал? Правда сбежал? Нет, не сбежал, потому что ни один человек в моём положении не смог бы этого сделать. Нет, не сбежал, это Бог вырвал меня из рук преследователей моих. Уберёг меня в момент, когда по человеческим меркам не было уже для меня спасения. Собственно, я уже не живу, а если и живу, то это не я, а Твоя вещь. Твоя собственность, о Боже! Взял меня к себе на крест, а теперь отнял меня у смерти, с которой существовал от рождения, чтобы меня оживить и сделать своим избранным детищем. Благослови, душа моя, Господа, и вся внутренность моя – святое имя Его. Благослови, душа моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его. …как отец милует сынов, так милует Господь боящихся Его. (Пс 102, 1 – 2, 13), ибо воззвала с боязнью и верой к Святому имени Его. Боже, молю Тебя, заверши во мне, что начал, чтобы, познавши Тебя, по милости Твоей мог выполнить свой обет, который дал Тебе, чтобы славил Тебя, пока жизни хватит и имя Твоё поведал тем, кто о Тебе не слышал. Аминь.
Когда уже совсем стемнело, встал и поплёлся в сторону школы, первому дому с этой стороны города, где жил упомянутый Адольф, которому доверял и верил, что не выдаст. Парень немало перепугался, но оставил мне место на кровати, и мы спали вместе. Утром, одолжив у него пиджак, который ношу до сих пор, вылез через окно и спрятался на чердаке ближайшего сарайчика. Сарайчик был в 150 метрах по прямой от жандармерии. Значит, находился на той же околице. Издали слышались залпы – шла акция. Началась она в 3 утра. Около 9 промаршировали в город с песнями "героические" полицаи.
Ранее ещё Бог сподвиг меня, чтобы собрал я остатки соломы в угол чердака, чтобы на всякий случай можно было спрятаться. Немного её там было, но с Божьей помощью прикрыла она меня от взгляда какого-то малоопытного полицая, который неизвестно зачем зашёл в сарайчик и заглянул на чердак. Снова горячо молился Богу, потому что убедился в силе молитвы. Слышал, спрятавшись за кучей мусора, как он карабкался и слезал. Допускаю, что это Бог его послал, чтобы показать мне, как Он обо мне заботится. Через Адольфа я дал знать тем, кому хотел, чтобы знали, надеясь на помощь. Принесли мне еду, рубашки и разную мелочь, а также записку в одно место в соседнем районе. Просидел до пятницы и вечером в 9.30 вышел.
В три утра был на месте и, поспав немного на соломе, в седьмом часу зашёл во двор. Надеялся, что здесь останусь, однако ожидало меня ужасное разочарование – несмотря на записку и имевшееся в ней уверение, что я являюсь «ценным человеком», меня побоялись оставить даже на минуту. Дали только кусок хлеба на дорогу. Недавно там расстреляли 60 человек польских интеллигентов, и владелец подворья был тоже на подозрении… у полиции. Тогда я направился в ближайший лес. Этот день был для меня очень тяжёлым. Я бродил по лесам и полям, направляясь по солнцу в сторону Мира, но не знал куда идти, где схорониться. В лес – странное дело – бежать не хотелось, думал, что мои знакомые найдут для меня где-нибудь укрытие. Собственно, в лесу среди партизан я имел немало врагов: достаточно было, чтобы я, как переводчик кому-нибудь не понравился или не оказал помощь, ведь люди убегали в лес ежедневно.
Этот день был едва ли ни самым тяжёлым в моей жизни. Действительно, до сих пор нервы были натянуты из-за постоянной опасности, теперь же она на мгновение отступила. Проходил через деревню, в которой недавно расстреляли трёх крестьян. Я был при этом переводчиком. Наконец, после целого дня скитаний добрался в пятом часу до леса, откуда знал хорошо дорогу – ок. 9 км до Мира. Вдруг раздались выстрелы. Сначала я укрылся под стогом соломы, но потом вышел. Мне всё равно – подумал и уселся на землю, ожидая, что будет. Выстрелы стихли. Попробовал уснуть – не смог, плакать – тоже не смог. Взывал только к Богу известными мне песнями на древнееврейском, чтобы поспешил помочь мне и народу моему. Наконец подошёл ближе к дороге и уселся на пенёк, ожидая сумерек. Около 7.30 заснул, и снилось мне, что пришёл в монастырь в Мире, разговариваю с сестрой-настоятельцей, и что приняла она меня в дом. Сон был короткий и глубокий, хотя перед этим не мог уснуть целый день. Проснулся с совершенно другим настроением. Пропала апатия и чувство безнадёжности – на сердце чувствовалась лёгкость, и я решил направиться в Дом Сестёр. Тем временем немного стемнело, и я, насвистывая, бодрым шагом направился в Мир.
[Укрытие в доме Сестёр Воскресения]
Мне удалось незаметно пройти через город. И, обходя строения с задней стороны, через поля и огороды, возле здания жандармерии – вошёл в ограду дома, ранее еврейского, а в настоящее время заселённого Сёстрами, изгнанными из своего прежнего дома, занятого жандармами. Эти два дома находились в непосредственном соседстве. Постучал в несколько окон, но, как оказалось, это были нежилые комнаты – я же не знал расположения комнат в доме. Боялся далее стучать, т.к. рядом, в семи метрах, стоял дом с полицией. Приткнулся во дворе, решив дождаться утра. Было 10.30, суббота, день Божьей Матери – 15 августа, день Вознесения Богородицы. Мне ясно теперь, и не имею ни малейших сомнений, кому я обязан своим обращением. Утром, в пять часов, услышал, что открываются ворота, и осторожно втиснулся в обширную будку, соединяющую жилой дом с амбаром. День добрый – сказал Сестре, занятой дойкой коровы. Святая Мария – получил в ответ.

фото 1941 года