Сотрудничество в подоготовке побега из гетто

По согласованию с другими обитателями гетто группа людей готовилась к побегу, готовились, однако, не все, а только те, у кого было ещё достаточно духовных и физических сил, чтобы решиться на авантюру – лесную жизнь. Мои коллеги раскрыли мне свои намерения в надежде на помощь. Конечно, я посчитал своей наипервейшей обязанностью сделать для них всё, что смогу, хотя бы и с риском для жизни. Часто приезжал в гетто вроде бы для ремонта велосипеда, связывался также через еврея, ухаживавшего за полицейскими лошадями.
Не было и речи (так казалось) о том, чтобы можно было продержаться в лесу без оружия, не только из страха перед немцами, но и перед партизанами, которые и так многих из них положили, а также для добычи пропитания. Всякими путями раздобыл для них десять советских карабинов. Это было несложно, я ведь имел доступ повсюду, мы вечером ходили по улицам – мог носить оружие, мог в любую минуту взять велосипед. Тем не менее, это было связано с большим риском и опасностью провала, слежки, контролем количества, обнаружением недостачи и т.д. Несколько раз ситуация была даже угрожающей, но Бог опекал меня даже и в этой преступной работе. Также из шкафа, стоявшего в кабинете мастера, к которому имел свободный доступ, часто даже он оставлял меня там одного, украл три гранаты и пять пистолетов (пятый не удалось передать).
Карабины прятал днём в малиннике возле дыры в заборе, а вечером вытаскивал с другой стороны забора и отвозил в гетто. Было это опасно, если учесть, что это было время созревания малины, а вдоль забора был очень узкий ряд кустов, и, наконец жандармы ежеминутно лакомились малиной, да и другие тоже: кухарка, уборщицы, конюх, полицаи и пр. Однажды вёз два карабина, один на плече, другой на руке. Выкрал также несколько штук патронов и карту окрестностей. Эти мелкие операции начал около 1 августа 1942 г.
Побег откладывали со дня на день, хотя я и настаивал – время акции было близко*. Однако они не были во мне уверены, да и не совсем мне доверяли, потому что районный бургомистр, созвав юденрат, по секрету сообщил, что знает чиновника (офицера гестапо) в Гебитскомиссариате, который за взятку может отсрочить время акции (хотя срок зависел исключительно от мастера) и просил 200 000 рублей, из которых 50 000 ему уже заплатили, а другую часть должны были отдать 11 августа. Я им объяснил, что это мошенничество высшей степени и в душе решил при случае раскрыть его.
Предлагали также долю (12 000) и мне, но я с возмущением отказался – из-за денег никогда бы на это не пошёл – и этим спас себе жизнь. Они не могли сказать юденрату, что бургомистр мошенничает, потому что тогда были бы вынуждены назвать моё имя. В жандармерию доставили незаполненные бланки паспортов, часть из которых попала в руки моих коллег. Наконец, около 6-го числа узнал от мастера, что акция должна состояться в четверг, 13 августа, причём он предупредил, чтобы я никому об этом не говорил, потому что кроме меня об этом никто не знает, ни жандармы, ни комендант района. Евреи узнали об этом в тот же день и решили осуществить побег вечером в воскресенье.
В один из дней, предшествовавших воскресенью, вроде бы в понедельник, меня тихонько попросила шедшая за мной молодая еврейка, чтобы я зашёл в соседний дом, который занимали сёстры-монахини. Удивили меня две вещи: первая, что еврейка ко мне обратилась – видимо что-то обо мне знала, а второе – что пригласила меня в монастырь. Сразу же пошёл и встретился с ней в квартире. Она сказала, что намеревается, переодевшись, остаться здесь и просит у меня помощи и совета. Помощь – это паспорт. Пообещал ей пустой бланк. А совет? Какой совет я мог ей дать? Согласятся ли сёстры на такой риск (и на больший соглашались). А что будет дальше? Не знал, что ей посоветовать. Потом – говорила – пойдёт куда-нибудь в село и будет работать под видом польки. Я с недоверием пожал плечами, не зная, что сказать. И ушёл. Удивился только, даже немного разозлился, что раскрыла меня перед сёстрами. Теперь-то мои дела наверняка всплывут.
В воскресенье после полудня выехали на облаву в окрестные леса**. Утром [в понедельник, пер.] мастера ожидал бургомистр (у которого начали ускользать из рук наличные) с председателем юденрата и сообщил, что вчера вечером из гетто сбежало множество евреев, у которых даже было оружие. Естественно, эту новость я принял с притворным удивлением и беспокойством. Председатель юденрата разъяснил вероломный повод побега: узнали об акции из Новогрудки, и что какие-то крестьяне приехали в гетто покупать мебель – наверное и здесь скоро будут стрелять. Я предположил, что он знает и обо мне, как это впоследствии и подтвердилось, к вечеру того дня сбежали ещё 200 евреев (всего 300). Гетто окружила полиция с пулемётами.

* В начале июля 1943 года я случайно присутствовал при телефонном разговоре моего немецкого шефа полицмейстера Рейнгольда Хайна со своим начальником подполковником из Ноензальца на Одере. При этом я услышал, как он сказал: «Так точно, «Йот-Акция» состоится 13 августа!». Я сразу понял, о чем идет речь... Йот-акция – это, конечно, Йуден-Акция.
Потом он повернулся ко мне и сказал: «Освальд, вы единственный свидетель этого разговора. Если что-нибудь станет известно, вы несете полную ответственность!»
Я ответил, как и положено солдату: «Яволь!»
Но как же мне действовать в этих обстоятельствах? В этой ситуации я чувствовал себя чужаком, который не представлял и, тем более, не должен был защищать «немецкий фатерланд». Хотя в начале своей службы в полиции я принял присягу — клялся на верность «фюреру» на немецком языке, а позже, как русский партизан, я клялся верности Сталину. Но, несмотря на это, считаю, что именно в таких ситуациях должен действовать вопреки им, ибо эти клятвы не были истинными, они были вынужденными, это было средство в моей борьбе.
В тот же вечер я тотчас поехал в гетто, которое в последние месяцы было организовано в замке. Оно было, как тюрьма, битком набито людьми. В гетто я описал людям обстановку. В тот вечер я оружия с собой не принёс.
В гетто мы обсудили побег. Сначала люди решили защищаться с помощью того небольшого количества оружия, которое я им добыл, они хотели стрелять, при этом жертвуя собой. Мне удалось убедить их, что защищаться не имеет смысла, потому что в ситуации, когда гибнет все еврейство, значительно важнее, чтобы хотя бы некоторые остались в живых. Это важнее, чем десять минут отстреливаться от белорусов или немцев, которые придут уничтожать гетто. Мне удалось отговорить их от первоначального плана. Люди решили бежать. Но главная проблема – как убедить юденрат, еврейское самоуправление гетто. Тогда в конце концов пришлось одному из его членов раскрыть, что я еврей, потому что юденрат не знал, кто скрывается под моим мундиром. Обо мне знали, что я поляк и полицейский, в то время я был унтер-офицером.
**Мы договорились, что накануне я подам шефу ложный рапорт, будто крестьяне сообщили, что в эту ночь группа партизан должна пройти через одну деревню, расположенную в южном направлении, которое противоположно огромному малопроходимому лесу, куда собирались бежать жители гетто. Все полицейские и жандармы покинули город и уехали на эту операцию. Так что гетто не патрулировалось, так как все, и я с ними, ушли на спровоцированную мной охоту за партизанами. В итоге в эту ночь с 10-го на 11 августа 1942 года из 800 жителей гетто бежали 300.