491 Неядерный взрыв 04 06 1974

Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)

Книга-фотохроника: «Легендарный БПК «Свирепый». ДКБФ 1971-1974».

Глава 491. ВМБ Балтийск. БПК «Свирепый». Неядерный взрыв. 04.06.1974.

Фотоиллюстрация из открытой сети Интеренет: ВМБ Балтийск. БПК «Свирепый». Возможно, таким был неядерный взрыв сотен бочек с бензином, произведённый во время учений по гражданской обороне в Балтийске 04 июня 1974 года.


В предыдущем:

На нашем с Сашкой Якимушниным сленге это означало, что завтра (4 июня 1974 года) начинаются большие учения стран-государств-участников Варшавского договора по всем видам и родам совместных вооружённых сил. Странно, но как только Сашка Якимушкин сказал эти свои последние слова – связь тут же прекратилась…

Да, это было очень странно и тревожно, потому что Валерка Маховик встревожился, поджал свои и так сжатые как у настоящего Фантомаса, губы и задумался. Правда, потом он всё выяснил и успокоил себя и меня сообщением о том, что это вахтенный у трапа, услыхав, что кто-то приближается и открывает дверь из коридора личного состава наружу, «поправил плохо лежащую трубку на аппарате».

Таким образом, мы могли спокойно обдумать вопрос: «Как мне позвонить в город Суворов по номеру рабочего телефона моей мамы?».

- Чего тут думать! – сказал Валерка.- Набрать номер и поговорить с Ниной Васильевной на её рабочем месте.

- Ты думаешь, что всё так просто? – спросил я моего друга-товарища и годка.

- Не просто, - ответил Валерка, - но возможно. Надо попробовать – «кто пробует, тот пьёт и шампанское, и коньяк, и сивуху и даже одеколон»…

Не знаю, как у него это получалось, но у Валерки Маховика получалось всё, что он хотел сделать и даже больше, только он не любил, когда его расспрашивали и выпытывали у него его секреты…

Пока мы с Валеркой беседовали, вдруг сыграли «Боевую тревогу» и по КГС (корабельной громкоговорящей связи) объявили о начале больших учений, связанных с имитацией ядерного взрыва, а значит, с противохимической и противорадиационной защитой.

Всем было приказано надеть свои противогазы и задраить «наглухо» все иллюминаторы, все двери, люки, задрайки, отверстия, щели и дырки, через которые внутрь корабля могли бы проникнуть средства химического, бактериологического и ядерного оружия.

Тревожно и резко зазвонил звонок внутрикорабельного телефона, и дежурный по кораблю приказал мне явиться с красками и кисточками в распоряжение доктора – старшего лейтенанта Леонида Никитича Кукурузы для выполнения ответственного задания.

Я уже догадался, что мне опять, как когда-то в 1972 году во время сдачи курсовых задач «К-1» и «К-2», придётся «рисовать» на перебинтованных «раненых» моряках разные раны, кровотечения, синяки, ушибы, переломы, гнойные язвы и раны, покраснения и т.д.

Валерка увязался за мной, тем более, что ходить, бегать и работать нам предстояло в противогазах. Мой противогаз неизменно висел на специальном крючке прямо передо мной, когда я сидел и работал за своим РМ (рабочим местом) фотографа, художника, фотолетописца, библиотекаря и комсорга.

Все проверяющие работу «ленкаюты» и комсомольской организации БПК «Свирепый» первым делом проверяли наличие у меня моего противогаза и его состояние, так что я был в полной боевой готовности во время «химической боевой тревоги». Я даже дополнительную киперную ленточку-ремешок пришил к противогазу, чтобы плотнее привязывать его сумку к телу, чтобы она не болталась при движении.

В коридоре у «лазарета» скопились молодые матросы, которых отобрали для изображения раненых. Новый санитар и сам корабельный доктор, старший лейтенант медицинской службы Л.Н. Кукуруза быстро и ловко их бинтовали. Я включился в работу и тут же стал гуашью и акварельными красками рисовать раны.

Дело в том, что когда я первый раз это делал в 1972 году, то у меня получилось «топорно» - ляп-тяп, некрасиво, нереально, нарочито, бутафорски.

Теперь я делал рисунки синяков, ушибов, ран, язв «мастерски», с оттенками, с сукровицей, с «реальными» очертаниями ран, порезов, «пулевых отверстий» (одно из «пулевых отверстий» я нарисовал одному желающему прямо между глаз на переносице – автор). Причём раны я рисовал «рваными», «осколочными»…

Особенно модными и популярными среди «раненых» были раны и шрамы на лице, «синяки» под глазами и «тонкие струйки крови, сочившиеся из уголка губ»… Ну, очень мужественно…

Кукуруза говорил мне какие рисовать раны и ранения, я рисовал и лаже уже забинтованные просились их разбинтовать, чтобы тодже им нарисовали ужасные ранения.

- Да! – просил тягучим голосом один из «молодых». – Ему вон какую рану нарисовал, а мне только царапину!

- И мне одного ушиба мало, - просил второй. – Давай ещё ожог от огня нарисуем, а?

Я вошёл в «раж» и рисовал много и всем. Ребята даже начали скидывать с себя робы, брюки и просили разрисовать им всё тело…

У меня уже не хватало воды с растворённым в ней клеем ПВА, чтобы разбавлять гуашевые краски (клей позволял рисовать рельефно и рисованные «раны» дольше и прочнее держались на потной коже).

Тогда моряки принесли мне из своих запасов боевых частей гуашь и целый чайник воды. Даже коки из камбуза пришли с просьбой и им тоже нарисовать ожоги и раны – всем хотелось быть героями…

Валерка Маховик тоже «заразился» общим ажиотажем и попросил нарисовать ему какую-нибудь рану. Только он наотрез отказался, чтобы я рисовал ему раны на руках и ногах, чтобы никто не подумал, что у него «рана-самострел»…

Тогда я нарисовал ему по обеим сторонам его плотно сжатого рта обильные струи кровопотока, объяснив ему, что у него «смертельное внутреннее кровотечение». Сначала он возмутился, но потом, когда ему приказали лечь на носилки и его стали носить по кораблю санитарные команды боевых частей, он возликовал на зависть всем остальным годкам, которых тоже валили на палубу, но учились на них накладывать шины и повязки.

Валерке маховику оставалось только громко стонать и читать по бумажке разные симптомы повреждений внутренних органов, по которым матросы-санитары боевых частей должны были ставить первичные диагнозы и докладывать по внутрикорабельной связи на ГКП, дежурному по кораблю и медику, то есть Кукурузе.

Самому себе я нарисовал под глазом огромный «фингал». Пока я занимался саморосписью, Леонид Никитич Кукуруза спросил меня, где я так научился рисовать раны. Я не стал ему всё рассказывать, но рассказал, что видел в дивизионной библиотеке огромные альбомы-атласы с ранениями солдат первой Мировой войны – это были «прекрасные акварельные рисунки трупов солдат с различными видами ранений».

Леонид Никитич Кукуруза крайне заинтересовался этой информацией и попросил меня свести его в библиотеку и показать эти атласы ранений первой Мировой войны.

Я только умолчал, что впервые увидел эти атласы, когда случайно «застукал» одну из молодых служащих ВМБ Балтийск, которая пристально и с волнением рассматривала один из этих атласов.

Она быстро кинула тяжёлую книгу с папиросными вкладками между рисунками на пол и убежала, поэтому я поднял атлас и машинально взглянул на рисунок, который рассматривала эта девушка-женщина. Это был рисунок обнажённого легкораненого с ушибами и царапинами на теле и у него были очень внушительные мужские причиндалы…

Кстати все акварельные рисунки живых и мёртвых солдат были выполнены с фотографической чёткостью…

Примерно в середине дня где-то на окраине города Балтийск были взорваны сотни бочек с бензином и в небо, точно так же, как в кино, поднялись огромным дымным грибом огненное облако и шлейф дыма и пыли «ядерного взрыва».

Учение было комплексным и в этот день тренировались и учились по планам гражданской обороны практически всё население закрытого города Балтийск, все работники всех предприятий, учреждений и органов власти. Вот почему Сашка Якимушкин вчера предупреждал меня…

Мы целый день просидели в герметично закрытом корабле. Нам реально было не просто жарко, а парко, как в бане. От запахов, распространившихся по всем внутренним помещениям корабля, мы просто «сатанели» и страдали не хуже тех солдат первой Мировой войны, которые попали под химические атаки немцев. Только вместо «иприта» и «фосгена» нашим химическим оружием были запахи из корабельных гальюнов…

Однако бывалым морякам, которые «плавали-знали», это ничуть не помешало. Разрисованные «раненые» и «убитые», «поражённые» и «отравленные» с завидным живым аппетитом, не смывая своих «ужасных ран», обедали в столовой и хвастались своими ранениями.

Некоторые завистники и «годки-хотельщики» стучались ко мне в «ленкаюту» и громко требовали, чтобы я им тоже «что-нибудь нарисовал», но мы с Валеркой Маховиком им не отвечали.

Мы были заняты тем, что по нашему «секретному подпольному телефону», под шумок противорадиационных учений и разборов в штабах, куда ушли все офицеры БПК «Свирепый», пытались связаться с городом Суворовым и позвонить моей маме.

До расчётного времени возвращения офицеров на корабль оставалось всего 15 минут, а из телефона сквозь треск и какие-то гудки «ангельский голос» какой-то «Ромашки» сообщал, что «связи нет».

Жаль, не случилось… Валерка вновь и вновь спрашивал, говорил какие-то позывные, но связи всё не было. Когда мы решили всё бросить, неожиданно зазвонил телефон и тот же ангельский голосок «Ромашки» сказал: «Соединяю, говорите»…

Слышно было очень плохо. Я лишь догадывался о чём говорит моя мама. Она была совершенно растеряна тем, что я позвонил ей на работу. Вместо того чтобы, не теряя времени, говорить со мной, она кому-то что-то объясняла.

Потом я узнал, что была планёрка, мама вела совещание, и я «позвонил ей по горячему мобилизационному телефону». Врачи и сёстры инфекционного отделения подумали, что началась война, потому что в телефоне долго телефонистки говорили всякие служебные слова и позывные. При этом мамин рабочий телефон на время совещания был отключён.

Так мы с мамой ни о чём практически и не поговорили. Просто она убедилась, что я жив, здоров, бодр и весел, настроен по-боевому и немного грубоват, потому что всё время «требовал, чтобы она что-то говорила, а что говорила – непонятно». Вот и поговорили…

Всё равно я был очень доволен. Это суматошное приключение с «бензиновым ядерным взрывом», герметичной духотой, рисованными ужасными ранами, беготнёй в противогазах, шумами, криками, стонами и азартным весёлым дружным смехом-гоготом годков, молодых и «салаг» напомнило мне беготню и приключения героев кинокомедии «Фантомас» и «Фантомас разбушевался».

Только Валерка Маховик не очень-то смеялся, потому что он поёживался и почёсывался – его по-настоящему несколько раз ретивые санитары роняли из носилок и стукали о торчащие трубопроводы и приборы при прохождении по коридорам и трапам…