Помни, Родина...
Было далеко за полночь морозной лунной ночи конца января 1938-го года. Небольшое, в одну улицу, крестьянское село Успенское, относящееся к Новолетниковскому поселковому совету. Тридцать пять верст от города и железнодорожной станции Зима.
…Стук в замерзшее навзничь окно был почти не слышен… Но Полинка, не спавшая уже которую ночь, сразу же подхватилась и, накинув старенькую шаль, выскочила в сени.
.
В ярком лунном свете у крыльца, навалившись на стену дома, стоял человек. Изорванные лохмотья зимней одежды, что-то наподобие ичигов, обмотанных бечевками на ногах и последней изношенности старая шапка – все было покрыто толстым слоем инея. Иней был на лице, белый куржак покрыл усы и бороду. Протянув к ней руки в каких-то обмотках вместо рукавиц, человек хриплым, глухим голосом произнес:
- Поля, ты меня не признала?. Это я, Михаил, сосед ваш через дом…
- Ой! Дядя Миша!? Вы откуда такой? Вас и не узнать-то сейчас… - зачастила она и тут же, спохватившись – Пойдемте скорей в избу… Холодно же.
… Весь белый, человек сделал два шага в сторону дверей и вдруг, остановившись, со стоном медленно сполз по стене…
- Дядя Миша, дядя Миша, что с Вами?.. Бог ты мой! – она попыталась поднять его. Но силенок не хватило… Опрометью бросилась в дом и приглушенным голосом позвала:
- Тятя, тятя, помогите!...
Из-за занавески, которая отделяла просторную прихожку от спальни родителей показалась всклокоченная голова,
- Чего шумишь, оглашенная, разбудила… - раздался голос отца.
- Там дядя Миша, сосед наш, упал и не может войти.
- Михаил!? Откуда он?
И Полинкин отец, Прохор Евтигнеевич, еще не совсем проснувшийся вышел в прихожую. В белом исподнем, большого телосложения, в свете ночной лампады под образами над кухонным столом он напоминал сказочного богатыря из добрых русских былин. Накинув валенки, сразу же выскочил на улицу. Полинка попридержала дверь и Прохор, как малыша, легко занес соседа в избу и положил на широкую лавку у стены.
- Легкий-то какой – произнес Прохор и тут же - Да он весь замерз! Полинка, быстро неси снега!...
…Через полчаса, пришедший, в себя Михаил, отогретый и одетый в теплую овчинную душегрейку, суконные штаны, в теплых просторных валенках только что с печи, сидел за большим кухонным столом. Обмороженные места на руках, ногах и на исхудавшем до последней степени лице были густо смазаны гусиным жиром. Волосы на голове, борода и даже усы у Михаила были неожиданно все седые…
Керосиновую лампу зажигать не стали. Не из-за того, что керосин был на строгом учете и его постоянно не хватало. А из-за того, чтобы светом в окошке не привлекать постороннего внимания. Хоть деревня и была небольшой, но знать о том, что вернулся человек, арестованный и увезенный оперуполномоченным в Зиму две недели назад, пока никому не надо было. Времена общественной жизни стояли лютые…
Насытившись еще теплой кашей из неостывшей русской печи и картошкой в мундире, допивая третью чашку чая с сибирской заваркой – чагой сосед, Михаил Чирков, начал свой жуткий рассказ…
… - Расскажу вам, соседи, все как было. Приготовься Прохор…и ты, Поля, приготовься…
Полинка вся сжалась и темные круги под ее глазами, стали еще резче. Прохор же, как опустил свою всклокоченную голову к столу, так больше ее и не поднимал…
- Нас тогда с вашим Петром опер сразу - то и не довез до Зимы… В Новолетниках (8 верст от Успенского) у него зазноба оказалась – Таньки Мирошниковой дочка… Знаете?
Голос Михаила был застуженным, хриплым. В бронхах при вдохе и выдохе раздавалось сипение. Видно было, что рассказ дается ему с трудом. Он часто останавливался, стирал со лба пот, оглядывался на Полину, на Прохора. И продолжал.
- Подъехал он с нами в Новолетниках к ее дому. Тут они все и высыпали на улицу, Мирошниковы-то. Сам хозяин, Танька с дочкой, сын их. Кланяются все этому оперу. Выказывают радость перед властью…
Общим, нас с вашим Петром заперли в бане, чтоб не сбежали, а опер напился у Мирошниковых. Там и уснул. Это нам их парень сказал, когда приносил по куску хлеба. Он и дров поднес, когда попросили. В ту ночь мы последний раз не мерзли…
Тут у Михаила выступили на глазах слезы и, судорожно проглотив комок, неизвестно откуда появившийся в горле, отхлебнув горячего чаю, он продолжал.
- С утра тоже не торопились. Пока наш властитель похмелился как следует, пока запрягли коня в розвальни, пока провожали хозяева, все время кланявшиеся оперу…
Общим в Зиму мы приехали под вечер. Отвез он нас к городской тюрьме и сдал под расписку дежурному наряду. Те уже под конвоем, двое с винтовками, увели нас во второй корпус в камеру. Народу в этой камере было – тьма!. И во всех было так. Мы там только - только и могли присесть. А лечь места не было. Но это и хорошо!. Печи-то не топились. Холод стоял - собачий. Немного грелись только когда прижимались друг к другу…Всю ночь к нам в камеру все добавляли и добавляли арестованных. Были почти со всех деревень поблизости от Зимы. С Новолетников под утро привезли четверых. С утра принесли только попить на всю камеру два ведра воды! А нас там было битком! Едва по паре глотков и вышло на человека… И весь день больше – ничего, ни еды, ни воды.. Правда, раз выводили всех во двор на перекличку. Там хоть снега наглотались.
Следующей ночью, примерно часа в два, к тюрьме прибыла рота охраны из красноармейцев и нас всех между двумя цепями солдат погнали на чугунку, на вокзал. А там, как каких-то преступников и убийц, заставили долго сидеть на корточках с руками за головой на площади у вокзала. А кто вставал того сразу стреляли! Когда застрелили второго – уже никто не вставал. А те, застреленные, так и лежали среди нас…
Вот тут я и увидал тебя Полина. Видел, как ты бегала за цепью солдат и кричала своего Петра. До этого то мы были вместе, а тут на привокзальной площади нас разъединили. И я не видел его! Но если он и видел тебя, то и откликнуться то не мог – тоже стреляли…
Михаил замолчал, неподвижно уставясь взглядом в едва начинавшее светлеть кухонное окошко. Потом, посмотрев на Полину и тяжело вздохнув, продолжил…
…Полинка, вся в напряжении, ловила каждое слово дяди Миши и боялась уже спросить про своего Петра. Ее природное женское чутье уже больше недели назад среди ночи подняло с постели…Сердце тогда сжалось от невыносимой тоски и одиночества. С тех пор и пропал сон… Днем в нескончаемых крестьянских хлопотах где-то за столом ли, в горнице ли во время пряжи забывалась на несколько минут… А ночи стали каторгой… И все ночи перед глазами стоял Петр и звал куда-то рукой…
Когда уполномоченный увез ее Петра с соседом она была в отлучке, ездила со свекром за сеном на дальний покос. На следующий день, не находя себе места, она уговорила свекра дать коня с санями. Прохор, в душе добрый человек, не отказал и они с дочкой Марией, которой пошел девятый год, выехали в Зиму. Попытаться выяснить судьбу арестованных. Новолетники, чтобы не задерживаться, объехали стороной. В Зиме, у родственников выяснилось, что всех арестованных крестьян свозили в тюрьму и, по слухам ночью должны увезти куда-то поездом… … До сих пор стоит в глазах картина: в слабом свете отдаленных фонарей и нескольких костров сотни, сотни крестьян на коленях с руками на затылках. И крики охраны, что стреляют без предупреждения. И выстрелы.
Полинка с Машей тогда металась вдоль цепи, пыталась разглядеть и звать Петра, но озверевшие в буденовках пригрозили пристрелить и ее. Потом…
- Подогнали поезд – глухим голосом продолжал Михаил. - Нас, будто скотину, погнали к вагонам в товарняк. Пинали. Руки, ноги-то затекли: долго сидели. Били прикладами. Кого и щтыком подгоняли. Может и видел тебя тогда Петр, не знаю… Я увидел. Когда в вагон поднимался…
…Полинка тогда кинулась к солдатам оцепления и отчаянно закричала: «Пе-е-е-тя-я-а!!» . И упала сбитая прикладом на снег. Вскоре раздался пронзительный гудок паровоза и состав тронулся. Дочка плакала навзрыд, обняв мать…И все…Она не помнила, как дочка довела ее тогда до родственников… С того времени и потеряла сон.
…А Михаил продолжал:
- В Иркутске нас всех, опять же как последний скот, выгнали из вагонов и уже под утро долго гнали куда-то через весь город. Я то там бывал всего два раза и не знал толком, но мужики сказали, что пригнали нас на окраину в какую-то Пивовариху. Там были длинные склады. Вот в эти пустые склады всех и загнали. Нас было однако не меньше тысячи… Всех – в эти склады, сделанные не из бревен даже, а из толстых досок. Морозы в те дни были сильные и на вторую ночь, у кого не было зимних полушубков, насмерть замерзли. Нас заставляли вытаскивать их и слаживать на повозки… куда увозили, я уж потом догадался…Меня спас мой полушубок, да теплые ичиги на ногах. Тут нам даже воды не давали. Жутко стало…
За следующую ночь прибыла еще одна партия, однако человек с полтысячи… и всех в эти склады.
Самое страшное началось в третью ночь. Стали куда-то уводить примерно по сотне человек. Окруженные со всех сторон армейцами в полушубках, валенках и меховых шапках мы долго шли по лесной дороге. Когда повернули направо, почуяли запах дыма. Мы все дни, как земляки, держались с Петром вместе. Вскоре увидели и костры. Их было много. У костров везде стояли солдаты с винтовками. Нас погнали за эти костры и там мы увидели длинный и глубокий ров. Всех разогнали вдоль этого рва.
И тут стало понятно, что нас пригнали сюда убивать! Жутко стало!! Как? Вот сейчас, этой ночью(!)…нас всех и не станет?! Кто-то завыл диким голосом… Большинство же стояли тихо. Опустили головы, крестились и шептали молитвы. Я уже ничего тогда не понимал… За что меня арестовали? За что убивают?! Середняка всего лишь. Лошадь да две коровы. Ну, плуг свой есть. Но как без плуга-то на наших землях…
А они, наши палачи, солдаты со звездами на лбу, на этих ушастых ихних шапках-буденновках, были нервные, особенно командиры. Выстроились в цепь против нас, совсем близко. Я услышал ихнюю команду:
- Приготовиться!…
Потом раздалось «Целься…» Я знал, что сейчас будет последняя команда «Огонь!» и как-то автоматически, за секунду до нее начал падать спиной в ров. Падая, слышал гром выстрелов. Ударился внизу обо что-то мягкое: в темноте-то мы не видели, что там было во рву. Оказалось, там были уже трупы, слегка присыпанные снегом! Только выпрямился, как на меня начали падать сверху убитые, с которыми только что стоял…они сбили меня и я лежал под ними, уже не шевелясь. Все еще дергались и чья-то кровь мне заливала лицо и капала за воротник. Но я не шевелился!. Лежа лицом вниз может под твоим Петром..- посмотрел отсутствующим взглядом на Полю – через минут десять услышал, как те, кто стрелял подошли к краю рва… стало светло от их факелов. Слышу, кто-то из них нервно сказал:
- Щас удачно стрельнули. Смотри, никто не дергается.
Кто-то ответил:
- Да кто и остался еще ранетый, все равно скоро замерзнет. Достреливать не будем.
Потом сыпался сверху снег. Это нашу партию расстрелянных прикидывали снегом….
Я лежал и не шевелился еще долго… Пока перестал слышать голоса сверху. Потом начал выбираться. Если бы еще пролежал с полчаса, однако бы вообще не встал. Руки ноги сильно закоченели. Кое-как освободился от двух мертвяков на мне. Они пока остывали - не дали мне совсем замерзнуть. Выбрался из под них, приподнялся, выглянул из рва. Вроде никого. «Наверное, все ушли» - подумал я. Много раз падал, пока вылез оттуда. Подошел к дымящимся еще головешкам костров. Удалось один раздуть… Рядом нашел немного заготовленных дров. Согрелся и все ел и ел снег. Со страху что ли? Ну и воды не пили мы давно. Просидел там до рассвета. Сидел и часто засыпал. Раз даже упал на костер. Но успел затушить полушубок и ичиг один прожег. Вот только рукавицы подпалил хорошо.
Когда рассвело, понял, что надо уходить. Прятаться. Так лесами и пошел. Примерно знал, что надо по ходу солнца. Да и чугунка помогала. Слышал поезда, далеко от нее не уходил… Иркутск обошел с севера, со стороны Качугского тракта, Ангару перешел ночью. Да и шел только по ночам. Днем боялся…Ночью же и подходил к поселкам. И на краях поселков, в банях и ли в слуховых окнах амбаров почти всегда находил кусок хлеба. Так всегда было у нас заведено для беглых. Вот такая доброта людская и не дала помереть с голоду. Грелся днями, забившись в зароды или стожки сена. Там не замерзнешь. Хоть и были спички огонь разводить боялся – поймают. Так почти десять ночей по тайге и шел. Через силу. Тут уже поближе, хоть и много родни в деревнях, все равно не заходил ни к кому. Вдруг кто увидит. Потом и их чего доброго заберут…
… Михаил замолчал.. В доме стояла предрассветная, жуткая тишина… Лишь пара сверчков вела свою песню за большой русской печью, да зашипел фитилек лампады под образами. Там заканчивалось масло. Прохор встал и уже не выпрямляясь, сгорбившись сделал два шаркающих шага к иконам…
РС. Рассказ написан на основе реальных событий зимой того 1938-го года в реальных местах. Мой родственник, брат моего деда Николая Митрофановича Ефиркина – Петр Митрофанович Ефиркин был арестован в селе Успенском под Зимой и без суда и следствия расстрелян в районе Пивоварихи под Иркутском. Его единственная дочь Мария, рассказавшая мне эту историю, до сих пор проживает в городе Зима. Во рвах – братских могилах Пивоварихи – лежат тысячи таких же крестьян – работяг, заселивших свободные сибирские земли по мудрой столыпинской реформе 1912-го года… В справке, полученной по запросу из архивов КГБ в начале 90-тых, сказано: Ефиркин Петр Митрофанович имеет:
- одну корову и бычка подростка,
- двух коней,
- сенокосилку,
- плуг однолемешной,
- пятнадцать кур.
В организованный колхоз Петр Митрофанович вступать отказался, насмотревшись на дела в соседних колхозах. Народ там оказался в основном из неимущих и нетрудолюбивых слоев деревенской бедноты. Их обобществленный скот и мелкая живность влачили там жалкое существование, зачастую случался падеж. Выручал еще крупный породистый скот, конфискованный у «кулаков», высланных куда-то на север. И вот таких работяг, которые не щадя себя, работали на своих землях и не пожелали вступить в коллективные хозяйства, зимой 38-го года в течение нескольких дней арестовали по всей иркутской области и расстреляли. И доложили в Центр о полной добровольной 100 процентной коллективизации! Пришедшая на крови та новая власть, расправившись с последними самыми непокорными членами того общества, разве могла она существовать долго? Разве что-то в этом мире создавалось творческого под жестким диктатом или приказом или того хуже – замешивалось на крови своих же граждан? Конечно – нет. Вырождение тех же колхозов, просуществовавших пару десятков лет на жесточайшей дисциплине и на частично сохранившейся еще природной работоспособности их членов, началось уже в пятидесятые - шестидесятые годы. Молодежь всевозможными путями начала покидать свои села, освобождаться от практически крепостной крестьянской зависимости…
И прямым укором, обжигающим нам память, стоит этот мемориал всем расстрелянным - самым трудолюбивым крестьянам того времени в районе Пивоварихи под Иркутском. Над ним проносятся взлетающие и садящиеся самолеты недалеко расположенного аэропорта. На разломленной на две наклонные части большой плите из розового мрамора, приподнятой на подставках над землей, надпись:
«ПОМНИ, РОДИНА, НАС ВСЕХ, КТО ПОГИБ НЕВИННО И ВОЗВРАТИ НАС ИЗ НЕБЫТИЯ»
Свидетельство о публикации №217012700599
Габдель Махмут 02.12.2023 10:01 Заявить о нарушении
Кому, как не Вам, можно понять меня.
Вечная память и вашему деду.
С уважением
Геннадий Ефиркин 03.12.2023 01:21 Заявить о нарушении