7. Сашка и Лариска

   От безделья я стал исследовать правую сторону постоялого двора. Там, за пустующей конюшней располагалась важная архитектурная постройка - грязнейшая общественная уборная на 12 дырок, по 6 с каждой стороны для мужчин и женщин. Справа от уборной находилась большая помойка из добротного цемента с деревянной откидной крышкой.

   Впритык к забору, слева от общественной уборной на фундаменте из крупных валунов стоял какой-то почерневший от времени сарай, двери которого всегда были заперты на мощнейшую щеколду с огромным висячим замком. За эту дверь никто никогда не заходил, поскольку ни у кого не было ключа. Менее чем за метр от задней стенки сарая стоял высокий забор, отделявший наш постоялый двор от скотного двора.

   Пространство между стенкой и забором представляло собой terra incognita, поскольку заросло породистой крапивой по грудь взрослому человеку, а меня бы укрыло с головой. Ничего интересного в этой части двора я не находил, и поэтому бывал там редко до тех пор, пока не познакомился с Сашкой, вернее познакомила меня с ним моя мать.

   Чтобы попасть на наш постоялый двор, надо было проехать через узкие ворота под аркой красного кирпича, соединяющей два полуразрушенных бомбёжками здания. В левом здании на кухне уцелевшего крыла жили мы, а в правом очень длинном доме с уцелевшим торцом противоположной стороны ютилась семья: одинокая женщина, которую звали Раиса с двумя детьми, сыном Сашкой и дочерью Ларисой. Окно их квартиры глядело в сторону ворот, через которые крестьянские повозки ближе к вечеру выезжали с постоялого двора.

   Жили они, как и мы, без мужчины в доме. Обе женщины, моя мама и тётя Рая, курили папиросы «Север». До войны эти папиросы назывались «Норд», но уже после войны партии показалось, что борьбы маловато. И она развернула борьбу с космополитизмом, и как всегда преуспела в этом деле. Отличились в борьбе секретари Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Андрей Александрович Жданов и Михаил Андреевич Суслов. Как результат победы еврейские театры были закрыты, некоторые из космополитов расстреляны, остальные отправлены на трудовое воспитание в лагеря, а известные народу папиросы «Норд» были переименованы.

   Поскольку обеим женщинам табак был не безразличен, а моя бабушка постоянно упрекала мать за пристрастие к курению, мама и тётя Рая скоренько сошлись на территории тёти Раи. Они собирались в комнатке тёти Раи для того, чтобы за курением мусолить вечные женские темы: кто и с кем, почему кто-то от кого-то ушёл, и почему «Север» лучше «Беломора», который почему-то нравится мужикам. За разговорами и курением и наступало нашим мамкам счастье.

   Моя мать курила нервно, то и дело тыкала окурком в пепельницу, страдая на тему расставания с моим отцом, а Рая внимательно и спокойно слушала, подперев левым кулаком правый локоть, дым пускала в потолок, папиросу держала вертикально поднятой вверх, стряхивала пепел изредка и аккуратно. Когда приходила очередь её рассказа о мужчинах, Рая частенько развивала тему о каком-то таинственном мужике по фамилии Хабаров.

   Нам разговоры эти были совершенно неинтересны, а Сашкина сестра, тихо сидела в уголочке и разинув рот набиралась женской мудрости. Лариска уже ходила в школу во второй или третий класс, и, как мне казалось, была ослепительно красива, постоянно расплетала и сплетала заново свою толстую русую косу и, наслушавшись материнских мудростей о мужчинах-негодяях, держалась от меня на всякий случай подальше. Ну и ладно, нам с Сашкой занятий и без неё хватало. Мы исчезали во двор предаваться истинно мальчишеским делам. Чернявый и сутуловатый Сашка был старше меня, и многому меня научил. К числу его несомненных достоинств отнесу то, что он умел громко свистеть, засунув пальцы в рот и гораздо дальше, чем я, плевался в длину. Это ему удавалось лучше, так как Сашка постоянно страдал насморком, шмыгал носом, и время от времени отхаркивался. Мне это казалось лихим проявлением мужского характера, и я стал ему подражать.

   В наших соревнованиях на дальность плевков я неоднократно пробовал переплюнуть Сашку, но, сколько бы слюны в рот не набирал, мой пенистый плевок ложился ближе, чем тяжёлый харчок, смачно вылетавший через дырку отсутствующего Сашкиного верхнего зуба.

Когда мы с Сашкой возвращались, в комнате стоял дым коромыслом от популярных среди простых женщин нашего государства папирос «Север». А в массивной стеклянной пепельнице торчали рёбра мятых папиросных гильз. Окурки тёти Раи отличались от окурков моей матери тем, что на них всегда оставался след ярко-красной губной помады, а моя мать губы не красила.

Однажды женщины куда-то ушли и забыли на столе спички. Сашка деловито порылся пальцами в пепельнице, выбрал недокуренную папиросу, затянулся сам и предложил мне. Я никогда не курил, но от предложения отказываться не стал, дабы Сашка не обвинил меня в трусости. Меня всегда можно было завести на что угодно, стоило только кому-то спросить: «Ты что, боишься?» Я холодел только от одной мысли, что кто-то заметит мою неуверенность, и как бы мне не было страшно, шёл и делал. Так и на этот раз с куревом.

Надо ли говорить, что я поперхнулся дымом, закашлялся и прослезился? Сашка снисходительно посмотрел на меня и произнёс: «Мал ты ещё, курить не умеешь», — забрал у меня папиросу и снова приложился к ней. К моему счастью моя очередь для затяжки не наступила, так как окурок после Сашкиной затяжки догорел полностью.

Когда я вернулся домой, бабушка Варя подозрительно посмотрела на меня и спросила: «Вовка, ты курил паперёсы?»,- и мне пришлось врать.

Сашка был одним из первых в моей жизни духовных наставников и учителей. Помимо курения он научил меня, балансируя руками, ходить по балкам коновязей. Но плох тот ученик, который не превзойдёт своего учителя. Если в плевках на дальность я Сашку так и не превозмог, то вскоре и Сашка смотрел с завистью как я совершенно не балансируя руками ходил по верхней планке двухметрового забора, опоясывающего наш постоялый двор. Умение ходить по заборам вскоре мне пригодилось, но послужило первому сомнению о величии духовного пьедестала моего друга Сашки.

Однажды я не дождался Сашки во дворе и пошёл с ним общаться через открытое окно. Оказалось, что Сашка и Лариска были наказаны тётей Раей за какой-то проступок и заперты в квартире. Они уселись на подоконник и мы стали перекидываться фразами. Через какое-то время Сашка предложил мне:

- Хочешь, мы с Лариской тебе покажем, как детей делают?
- Хочу, — заинтересовался я.

Сашка и Лариска зачем-то уселись напротив друг друга в створе окна и уперлись ступнями друг в друга. Дальнейшее я не досмотрел, так как под окно подвалили два незнакомых крупных пацана и завели разговор со мной:

- Давай рупь, — угрожающе заявил мне пацан поменьше, но на голову крупнее меня, затем он оттопырил полу курточки и показал мне под полой нож.

Я почувствовал, что дело плохо и взглянул на Сашку в надежде, что он выпрыгнет из окна, силы сравняются, и мы отобьёмся от начинающих грабителей. Однако этого не случилось: Сашка и Лариска быстренько запахнули окно на крючки и исчезли в глубине комнаты. Я остался один на один с обидчиками.

Рубль, даже если бы он у меня и был, я бы добровольно не отдал, памятуя о его стоимости в нашей семье. Но рубля у меня вообще-то и не было. Я стал лихорадочно думать, как выйти из этой непонятной ситуации, и придумал:

- Сейчас отдам, только достану, лишь шнурки развяжу, — спокойно сказал я и наклонился к башмаку, чтобы выиграть время. Грабитель поверил в успех предприятия: в то время многие мальчишки прятали свои денежки в обуви под пяткой. Но стоял я неудобно в углу между торцом Сашкиного дома и частью забора, бежать мне было возможно только в объятья шпаны, вооружённой ножом.

Своим периферическим зрением я наблюдал как мой обидчик играет ножичком в предвкушении добычи, а его рослый валуй - подельник молча ждёт, что из этой авантюры выйдет, размышляя какие копейки и ему перепадут в результате грабежа.

Лихорадочно размышлял и я пока возился со шнурками. Решение пришло как-то само собой. У моих ног стелилась дорожная пыль, причём такая, которой и не найдёшь в наше теперешнее время, тонкая и глубокая. Эта липкая пыль и стала моим спасением. Я загрёб пыль в обе ладони и неожиданно метнул её грабителям в глаза. Они взвыли и пока оттирали свои органы зрения, я уже вскочил на коновязь и встал на верхнюю планку двухметрового забора, прикидывая про себя, что делать, если и они сюда доберутся.

Однако начинающие грабители на забор не полезли, но пытались меня уговорить спуститься:

- Слезай, а то хуже будет! – потребовал тот, у кого был нож.
- Не-е-е, — возразил я, обдумывая варианты на случай, если будет хуже.
- Сейчас мы тебя камнями собьём,- и в мою сторону полетели первые каменья.

Но тяжёлые камни сопляки так высоко добросить не могли, они глухо бились в забор ниже моих ног, а мелкие не причиняли мне особого вреда, так как пролетали мимо головы. Именно в неё и целилась эта шантрапа. Рано или поздно им бы улыбнулась удача, но к моему счастью в общественную уборную в углу постоялого двора решил сходить какой-то мужчина. Он-то и шуганул эту злобную пацанву. Показав мне кулак грабители - неудачники скрылись за углом.

Через какое-то время я спустился, Сашка с Лариской вновь показались в оконном проёме, но окно уже не открывали. Так я и не узнал, как делают детей.

Далее "Крапива и курево":
http://proza.ru/2017/12/07/2067

Начало:
http://proza.ru/2020/05/19/427